— Родина твоя прекрасна, ахун, да на юге лежит…
— Какая же сторона света милее твоему сердцу?
— Северная.
С интересом глянул на Ерназара ахун. Загадочным показался ему молодой богатырь. То, что играл он в не поощряемую ханами игру «ага-бий», свидетельствовало о тщеславии племянника Айдоса, желании стать во главе каракалпакских родов. Власть манит многих, и не наложен запрет на желание подняться на холм властителя маленького или большого. А вот обращение к северу зазорно. Край неверных не должен манить к себе истинного мусульманина. Что может найти он там, на земле, проклятой аллахом?
— Сердце твое отворачивается от Мекки? — по-прежнему с лукавой улыбкой спросил ахун.
— Не сердце, оно отдано пророку.
Ахун взял руку Ерназара и прижал большой палец к жиле, что повыше кисти.
— Оно отдано пророку, — кивнул, соглашаясь или утверждая, турок. — Однако и преданное сердце способно томиться недугом. Лицо твое бледно, глаза полны тревоги.
— Я не спал ночь, — сказал Ерназар.
— Бодрствовал, значит. Торопил себя и коня в Хиву. А я думал, дурной сон встревожил тебя.
Турок продолжал держать палец на жиле и мысленно что-то оценивал или проверял. Голова его в это время мерно покачивалась, губы безмолвно шевелились.
— А прежде тебе не виделся дурной сон?
— Я не отличаю дурных снов от добрых, ахун-ага.
— Счастливец! Но сны, братец, бывают плохими и хорошими. Плохие предостерегают нас от опасности. Жизнь-то ведь ставит человеку, как и зверю, капканы. Не попасть бы в них. Видал ты себя когда-нибудь нагим во сне?
Задумался Ерназар. Не приходилось ему разгадывать сны, потому и не запоминал их. Но приятное, взволновавшее его необычностью своей, оставалось все же в памяти.
— Крылья видел. Летал как птица над степью и над морем, — сказал, весь посветлев, Ерназар.
— Летать хорошо во сне, — стер почему-то улыбку с лица ахун. — Ждёт тебя в будущем большое счастье. И тропа к нему пролегает где-то у берега Аму. Мост, по которому ты въехал в Хиву, для многих твоих земляков был удачливым…
— Не знал этого, — удивился Ерназар. — Печальной мне показалась дорога в великий город. Конь спотыкался о кости человеческие…
— Кости непокорных, — заметил ахун. — Склоненные головы ханский меч не сечет… Слышал ты о двух юношах, обласканных добротой властителя? Звали их Мамыт и Сеипназар. Послали их отцы в Хиву передать собранный со степняков налог. На этом самом мосту повстречал их хан и, желая поразвлечься, спросил джигитов: «Кем являются для нашего величества каракалпаки?» Мамыт не растерялся и ответил: «Ножками вашего трона». Поразился хан находчивости юноши. «Отныне ты будешь бием своего рода! — приказал он. Потом обратился к Сеипназару:- Какая пища, по-твоему, самая вкусная?» Сеипназар тоже не растерялся: «Яйцо!» Хан взял его с собой на охоту, а через два дня, возвращаясь домой, на этом же самом мосту снова спросил юношу: «С чем?» Сеипназар сказал: «С солью». Правитель похвалил его за сообразительность и объявил: «Отныне и ты тоже бий своего рода!» Так молодые степняки нашли свое счастье на хивинском мосту…
Улыбнулся Ерназар, сделал вид, будто забавная история с юношами развеселила его. И чтоб самому не показаться простачком, сказал:
— Не встретил я хана на мосту.
Уловил насмешку в словах гостя ахун, но отбросил ее и нравоучительно произнес:
— Не каждый день ты приезжаешь в Хиву, и не каждый день великий хан отправляется на охоту.
— Да, — согласился Ерназар. — Мои дороги ведут в разные стороны. Не знаю, когда снова попаду в Хиву.
— Север тебя манит.
— Манил бы север, так не направил бы я коня на юг. Я ищу людей с северной стороны.
— Русских?
— Угадали, ахун-ага.
Холодом вдруг оттенился взгляд турка.
— Я не угадываю, братец Ерназар. Я все знаю наперед.
Он помолчал, поискал холодным взглядом что-то на лице Ерназара, нашел ли, нет, неизвестно. Должно быть, не нашел, потому что спросил о снах, как и в начале разговора:
— Видишь ли себя во сне нагим, юный брат мой? Дался ему этот сон, огорчился Ерназар. Пустое небось сокрыто в ночных видениях. Однако, чтобы отвязаться от настойчивого ахуна, сказал:
— Видел…
— Вот… А ты все про крылья говорил. Прозорливого человека не обманешь. Сердце-то выдаст тайну. Беда идет по твоему следу, Ерназар.
— Какая беда? — не столько напугался, сколько удивился Ерназар.
Если убить хотели кровные и некровные братья куня-ургенчского палвана, так опоздали, ушел от них на быстром коне. Если упасть должен был мост перед Хивоя и похоронить молодого богатыря, так не упал, и жестокого хана на нем не встретил, не стал жертвой его немилости.
— Имени у нее нет, — ответил ахун. — Хотя можно и найти имя, чтобы легче было тебе распознать, под чем она кроется.
— Так какое же у беды имя?
— Измена.
— Ойбой! — не сдержал своего изумления Ерназар. Да не только изумления. Испуг выплеснулся вместе со словом. — От кого же ждать измены, ахун-ага?
— От близких тебе людей, с которыми делишь и кров, и пищу, и тайны свои. И первой предаст тебя женщина…
Ахун отпустил наконец руку Ерназара, больше она не была ему нужна.
— И помни, юный богатырь, какую бы дорогу ты ни избрал, как бы ни гнал коня, под солнцем, под луной ли скакал, беда будет рядом…
Столько накаркал страшного бедному Ерназару ахун, что тот погрустнел разом и жить и искать справедливости ему уже не захотелось.
— А если я не видел себя нагим во сне? — как за спасительную соломинку уцепился за сомнение юный богатырь.
Засмеялся турок. Смех его был зловещий какой-то и напоминал хохот гиены.
— Увидишь…
Надо было переубедить ахуна, сказать, что сна все же не видел такого Ерназар, но не успел и рта раскрыть, как исчез турок. То ли свернул в переулок, то ли смешался с толпой, движущейся к базару.
«Назад! — решил Ерназар. — Заказана, видимо, мне дорога в Хиву. Не убили в Куня-Ургенче, убьют здесь».
Он повернул коня и погнал его в сторону северных ворот. Конь будто почувствовал тревогу всадника и взял напористый торопливый шаг. Ворота были недалеко, можно было через какое-то время пройти их и оказаться за пределами цитадели, да не суждено было Ерназару легко покинуть священный город. Снова, как и на рассвете, его кто-то окликнул:
— Брат, помоги!
Знакомый был голос, и Ерназар оглянулся.
Три здоровенных хивинца гнали впереди себя избитого, оборванного человека. Лицо было в кровоподтеках у несчастного, но Ерназар узнал его: аульчанин Касым. Мазанка его ютилась на самом краю селения, возле степной дороги. Считался Касым тихим и безобидным человеком.
Конь Ерназара перегородил путь хивинцам.
— Что произошло, братья?
Хивинцы не успели ответить. Застонал, заскулил Касым:
— Они хотят меня ограбить… Я привел на базар свой скот, продал его вчера, а сегодня меня схватили эти люди и стали отбирать деньги…
— Лжет он! — оборвал Касыма старший из хивинцев. — Продал он не свой скот, а вот этого дехканина.
— Да, да! Вчера пропала моя корова, — объяснил второй хивинец. — Вечером нашли ее у мясника Махмуда. Говорит, купил недорого у каракалпака. Нынче утром встретили и самого вора. Вот он!
Хивинец занес руку, чтобы нанести Касыму еще один удар.
— Э-э! — заверещал Касым. — Клевещут хивинцы. Не верь им, Ерназар-ага. Спаси бедного Касыма!
Бедный Касым весь сжался, ожидая расправы хивинцев. Не пощадили бы они человека, заподозренного в воровстве. Смертью карают на Востоке похитителя добра чужого. Но смерть остановил Ерназар. Размахнувшись, он стал хлестать плетью хивинцев, и хлестать так, что взвыли они от боли и кинулись прочь от разъяренного богатыря.
— Спасибо, Ерназар-ага! — пал на колени Касым. — Дай коснуться благодарными губами ноги твоей!
— Не до благодарности сейчас. Возьми моего запасного коня и скачи куда глаза глядят. Спасайся! Второй раз меня не встретишь.
Поцеловал все же Касым ногу Ерназара. Вскочил в седло, и через минуты какие-то конь вынес его из города.
Солнце уже поднялось над степью, когда Ерназар перебрался через Аму. Измокший, он лег у подножия холма, чтобы обсушиться и передохнуть и в покое осмыслить, что же произошло с ним и куда направить теперь своего коня.
Глаз решил не смыкать. Засну ненароком, предостерег он себя, и приснится мне этот проклятый сон, накликающий беду. Беда же не нужна никому, тем более юному богатырю, ищущему справедливость. Поэтому Ерназар лежал с открытыми глазами и смотрел в бездонное синее небо.
В небе летали птицы. Одни высоко, другие низко. Горело южное горячее солнце. Шумели травы под легким ветром. Травы шумящие, наверное, и усыпили Ерназара. Он не заметил, как заснул. А когда проснулся, то травы уже не шумели, птиц не было, солнце клонилось к западу. Но проснулся Ерназар не потому, что смолкли травы и солнце клонилось к западу. Где-то недалеко раздавался стук, и был он громким и неумолчным. Будто железо ударялось о камни — и они звенели.
