Фон Б. рассказывал, что Сталин якобы произнес тост за фюрера: „Я знаю, как велика любовь германской нации к фюреру. Поэтому я хочу выпить за его здоровье“. Молотов якобы поднял рюмку за Риббентропа. Все вместе якобы пили за новую эру в германо-советских отношениях. Риббентроп — он не дурак выпить — пил за здоровье Сталина, за Советское правительство, за мир между Германией и СССР. Прощаясь, Сталин заявил, что готов поручиться честным словом, что лично он никогда не нарушит пакт. По настоянию Сталина была снята преамбула к коммюнике, в которой превозносилась германо-советская дружба. Сталин, по мнению фон Б., гораздо больше заботился об общественном мнении в своей стране, чем Гитлер.
25 августа фон Б, с радостью узнал, что маршал Ворошилов прервал московские переговоры с англичанами и французами. Их военные делегации вылетели из Москвы. По мнению Черчилля, которого, фон Б. чрезвычайно уважает, макиавеллистское, с точки зрения многих, решение Сталина заключить договор с Гитлером являлось в ситуации 1939 года в высшей степени реалистическим. Не дождавшись конструктивных шагов от англо-франко-польской дипломатии, Сталин одним ударом превратил этих горе-дипломатов в политических банкротов. Это признает и Черчилль. Рузвельт, узнав заблаговременно о германо-советских переговорах от своего посла в Москве, напрасно пытался уговорить англичан, французов и поляков пойти на соглашение с Советским Союзом.
Едко издеваясь над американским президентом, фон Б. сказал, что немцам отлично известно, что Рузвельт еще 5 июля пытался предупредить Сталина против соглашения с Германией, уверяя, что, если правительство Сталина пойдет на такое соглашение, то с той же неизбежностью, с какой ночь сменяет день, Гитлер нападет на Советский Союз, как только победит Францию.
Фон Б. жаловался, что многие деятели нацистской партии застигнуты врасплох германо-советским договором и неправильно понимают era, протестуют против „сговора с иудо-масонскими нелюдьми“.
18 сентября русские войска встретились с немецкими войсками под Брест-Литовском.
„Под тем самым историческим Брест-Литовском, — торжествующе сказал мне фон Б.,- в котором 23 года назад мы заключили мир между нашими странами! Символично, не правда ли?“
Наш разговор мы продолжали, покинув номер в „Арагви“, в машине фон Б.
„Я должен со всей откровенностью сказать, — заявил мне фон Б., — что ваш Сталин почти без единого выстрела получил больше, чем получили мы, потеряв в Польше 45 тысяч офицеров и солдат! Это не только мое мнение, мнение фон дер Шуленбурга и Риббентропа. Это мнение фюрера“.
В Берлине с большим удовлетворением узнали о речи Молотова 31 октября на сессии Верховного Совета, в которой он заявил: „Правящие круги Польши немало кичились „прочностью“ своего государства и „мощью“ своей армии. Однако оказалось достаточно короткого удара по Польше со стороны сперва германской армии, а затем — Красной Армии, чтобы ничего не осталось от этого уродливого детища Версальского договора…“ Особенно понравились в Берлине такие слова в этой речи: „Правящие круги Англии и Франции пытаются изобразить себя в качестве борцов за демократические права народов, против гитлеризма… Но любой человек поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой… Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за „уничтожение гитлеризма“, прикрываемую фальшивым флагом борьбы за „демократию“…“
Выполняя полученное задание, я спросил в удобный момент, каково отношение фон Б. и его коллег лично к Сталину. Я в точности запомнил его ответ. Вот он: „Что Сталин великий человек — для всех очевидно. Чемберлена и Даладье фюрер называл „червячками“, но Сталина он уважает. Более того, он молится, чтобы провидение даровало Сталину долгую жизнь. Вы, конечно, понимаете, как важно для Германии не воевать на два фронта. А случись что-либо со Сталиным, новое Советское правительство могло бы порвать наш договор! Вот почему мы, немцы, вслед за рождественским посланием фюрера Сталину, желаем вашему вождю многие лета! Сталин — блестящий политик и стратег! Буду до конца откровенным — напав 30 ноября 1939 года на Финляндию, он поставил нас в тяжелое положение. Он понимал, что наши руки связаны Западным фронтом. А ведь с Финляндией нас, немцев, связывала давняя дружба! Но мы принесли финнов в жертву, ибо превыше всего ценим дружбу Сталина! В те дни, когда даже Муссолини призывал к миру с западными демократиями, пророчил фюреру поражение в войне и предупреждал его против сговора со Сталиным, именно в союзе со Сталиным черпал фюрер силу и уверенность! И разумеется, мы бесконечно благодарны ему за миллионы тонн хлеба и нефти, за хром и марганец. Конечно, Сталин ничего даром не дает, в обмен получает станки и военные материалы, включая образцы новых самолетов — Me-109 и Ме-110, Ю-88, танков и пушек…“
„Сталин, — добавил фон Б., — отлично понимает плюсы и минусы договора с Гитлером“. В конце 1939 года фон Б. присутствовал на советско-германских торговых переговорах, во время которых Сталин, разволновавшись из-за немецкой прижимистости, закричал, что Советский Союз, оказывая немцам громадную услугу, потерял много друзей, наделал себе много врагов в мире и потому вправе рассчитывать на наибольшее благоприятствование!
Как было запланировано, я повез фон Б. к женщинам, где он уже не вел политических разговоров… В 2.10 я расстался с ним у Никитских ворот, передав ему подготовленную „дезу“ — дезинформацию.
Моя следующая встреча с фон Б. состоится 9 мая. Мы по-прежнему будем встречаться в театрах. Я обещал показать ему „Фельдмаршала Кутузова“, „Надежду Дурову“, „Собор Парижской богоматери“, „Дворянское гнездо“, „Анну Каренину“. Прошу обеспечить билеты…
О постановке Эйзенштейном оперы „Валькирии“ в Большом театре фон Б. сказал, что Эйзенштейн испортил Вагнера своими „еврейскими штучками“…“
Из донесений секретного сотрудника „Кармен“:
„4 мая 1941 года. Как уже сообщал источник, посол США Штейнгардт снял и в настоящее время меблирует большую дачу под Москвой. По заявлению его жены в разговоре с Генри Кэссиди, начальником бюро агентства Ассошиэйтед пресс, дачу посол снял потому, что уверен, что Германия скоро, этим летом, нападет на СССР и будет бомбить Москву. Следуя примеру жены посла, почти все сотрудники посольства отправляют свои вещи багажом в США. Многие запасаются продуктами питания, покупая их в Финляндии.
Прощаясь с Кэссиди в холле, жена посла сказала, что „немцы могут напасть на Россию в любую минуту…“
Из донесений секретного сотрудника „Марса“:
„4 мая 1941 года. Третий секретарь посольства опять менял у меня доллары. На этот раз он дал мне на обмен всего 100 долларов. Видя мое удивление, он сказал мне: „Не стоит менять большую сумму, В банке нам дают 5 рублей за доллар, ты даешь, как и все на черном рынке, 12 рублей, но как только нападут на нас немцы, доллары на черном рынке будут стоить вдвое-втрое дороже!“
„5 мая. Открытые военные приготовления продолжаются в Польше. Германские офицеры и солдаты открыто говорят о грядущей войне между Германией и Советским Союзом, как о деле уже решенном. Войну ожидают после весеннего сева. Войцех“.
Из донесений секретного сотрудника „Кармен“:
„5 мая 1941 года. Жена Штейпгардта распорядилась, чтобы упаковали для отправки в Америку все серебро, все дорогие скатерти и постельное белье…“
Из донесений секретного сотрудника „Верного“:
„5 мая 1941 года. Сегодня с 9.30 до 11.30 источник возил Д. Штейнгардт, жену посла, по комиссионным магазинам, где она продавала старую одежду. Проезжая мимо разрушенного при реконструкции улицы Горького дома напротив Центрального телеграфа, она сказала по-английски своей спутнице, жене второго секретаря Томпсона: „Пора выбираться. Скоро здесь будет много таких домов. Вы слышали, что они сделали с Варшавой и Роттердамом? Ужас!“
Проезжая мимо сырного магазина, госпожа Штейнгардт сказала: „Вы видели, какие чудесные сыры выставлены в витрине? Представьте себе — бутафория, все из папье-маше. Мой муж говорит, что такими же окажутся русские самолеты и танки!“
Потом, оглянувшись, она воскликнула: „Ах, вон она едет! Машина с нашими „хвостами“ — людьми этого Берии. Без нее как-то непривычно. Мы их называем „мальчиками из ассоциации молодых христиан“, так забавно и одинаково они все одеваются! Посмотрите — все в темно-синих плащах, костюмах и незаломлениых шляпах с негнущимися полями. Муж говорил мне, что к нему приставлена бригада из двенадцати мальчиков, работают они четверками, каждые восемь часов сменяя друг друга. Двое остаются в машине, двое повсюду следуют за мужем, сидят с ним почти рядом в ресторане, в театре, идут за ним даже в уборную! В ответ на протесты мужа русские или говорят, что нам все это померещилось, или уверяют, что мальчики приставлены к нам для нашей охраны“.
