— Приехали, — сказал им улыбающийся меркит.
Борте оглянулась. Был теплый солнечный день. «Как странно, — подумала она. — Солнце светит».
— Ты слышала, что они говорили? — тихо сказала Хоахчин. — У этого Чильгира жена умерла. Болела долго. Так что ты будешь не вторая жена, это хорошо. Говорили, он с ней лет пятнадцать, что ли, прожил. Не молоденький… Да и не старик. Ничего, ничего…
К ним подходили люди.
— Эй, Чильгир! Это тебе! — крикнул предводитель отряда — Бери подарок!
Чильгир обернулся на оклик. Он искал глазами говорившего, когда у него, непонятно почему, мелькнула мысль о смерти. Тогда он не придал этому значения.
Он увидел Борте, и у него сжалось сердце. И сразу стало ясно, что им счастья не будет, и что он пропал.
— Иди, красавица. Не бойся. Иди с ней, старая, тебе покажут. Успокой свою госпожу.
— Моя госпожа — всем госпожам госпожа, — сварливо откликнулась Хоахчин, увидев, что хан не злой.
— Иди, иди, — усмехнулся Чильгир. — Разговорчивая.
— А что мне молчать? — бормотала Хоахчин. — Что нам молчать, когда такая красота наша к вам попала? Вы таких и не видели. У вас-то нет таких. А наша Борте — унгиратка. А вы, господин, об унгиратках-то слышали?
Племя унгиратов славилось красотой своих женщин. Унгираты жили в мире с соседями, потому что у всех местных владык в женах были унгиратки. «Мы своих прекрасных девиц — нет им соперниц! — везем к вам в крытом возке, запряженном верблюдом, и доставляем вам на ханское ложе. В этом наша слава», — пелось в их песне.
— О да, — кивнул Чильгир.
— Вот она, наша красавица. Вы уж не обижайте ее, господин, — со слезами в голосе взмолилась служанка — так, на всякий случай, потому что не похоже было, что хан собирался причинять зло Борте. «Добрый, — шепнула она ей. — Ты ему понравилась».
До Бурхан-халдуна вся семья добралась очень быстро. Ехали молча. Мать Темучжина, Оэлун, даже не решалась оглядываться. Что толку. Обо всем позаботятся сыновья, а она ехала с десятилетней дочкой, Темулун. Оэлун молилась, а дочке сказала: будем молчать и не тратить силы понапрасну. Сейчас мы спрячемся, а потом еще спускаться назад придется. Откуда силы взять? Так что помолчим.
Она ехала и гадала, кто бы это мог быть, кто к ним пожаловал? О Вечное Небо, как быть, когда одна, а старший сын во вражде с соседями? Но почему, с чего бы они решили напасть на них сейчас? Правда и то, что для разбойников не надо повода. Ничего-ничего, повторяла она. Все образуется. Вернемся. Ох, да когда же оно все образуется-то… Вся жизнь так и проходит в тревогах. Ну, что толку вздыхать…
Семья подъехала к подножью Бурхан-халдуна, стали подниматься по склону. Потом, когда все закончилось, Оэлун не могла понять, как они всемером смогли пробраться по такой чаще. Она ехала за сыновьями — Темучжином, первым, за ним ехал Хасар. Как они пробрались через эти заросли мелких кустов, ив? Только Небо им помогало, потому что там, как говорят, и сытому змею не проползти, так густо разросся подлесок.
— Немало нам работы будет дома, — пошутила Оэлун, чтобы ободрить притихшую Темулун. — Ты посмотри, разорвали мы с тобой халаты. Да и ребята тоже. Будет чем заняться, когда вернемся.
* * *
День клонился к вечеру. Темучжин с матерью, братьями и сестрой оставались на холме, по-прежнему остерегаясь выходить из зарослей. Они уже увидели, кто напал на них: меркиты, племя, кочующее неподалеку. Опасаясь засады, беглецы решили переждать.
Мать сидела, прислонившись спиной к дереву, обнимая задремавшую дочку. Мальчишки затеяли на поляне шумную игру. Темучжина, старшего, среди них не было.
Оэлун думала о том, что все повторяется. Отец Темучжина, Есугай, отбил ее у первого мужа, меркита Чиледу. Он и мужем-то был всего ничего: они ехали к нему со свадьбы, когда Есугай, увидев в степи возок с красавицей Оэлун, решил, что она должна принадлежать ему. Он быстро съездил за своими братьями. Оэлун увидела, что три всадника, не отставая, гонятся за ними. Она уговорила Чиледу бежать: его убьют, а она все равно им достанется. А так хоть он будет жив.
Первое время Оэлун ждала, что ее отобьют, что приедет Чиледу. Но надежды было мало. Племя меркитов было слабым.
Время шло. Оэлун смотрела на облака. Она видела, как они оставляют тени на невысокой цепи холмов вдалеке, как эти тени, застывают неподвижно — как ее жизнь, которая будто остановилась после этого похищения. Или это плен? Захватили-то ее как добычу, думала она. И ничего-то теперь не поделаешь, ничегошеньки теперь не исправишь. Помоги, помоги мне, о Вечное Небо, молилась она первые дни, сжав зубы, помоги мне. Помоги мне. Ей казалось, что постоянная молитва, заклинание, должна быть услышана. Оэлун вглядывалась в ясное, равнодушное, всевидящее небо. Что со мной происходит, зачем? Зачем ты это допускаешь? Разве это мой дом? Разве я должна здесь жить? Разве этот разбойник — тот, кто должен быть моим мужем? И она продолжала вглядываться в облака, ползущие медленно, очень медленно. И в тень, которую они отбрасывали, которой покрывали холмы под ними.
Облаков становилось больше, они становились серыми, холодало. Настало время отправляться на зимнее кочевье. Вся семья, весь клан Есугая кочевал вместе, как и положено. Жены его братьев хорошо относились к молодой родственнице. Оэлун не спрашивала, как они сами-то оказались в этой семье. Ей думалось, что по-другому и быть не может, что все здесь — злодеи. Все мужчины, а женщины — жертвы. Но со временем она заметила, что жены братьев приветливы и ласковы, ведут себя подобающе, вежливы. Они хотели подбодрить ее, подсказать, что если ничего не изменить, то надо смириться, вот и весь секрет. А как же иначе?
Оэлун и сама это знала. Только первые месяцы она все время плакала. Она и не заметила бы, как прошли они, эти самые первые месяцы жизни с Есугаем, если бы не ее постоянные горячие мольбы, обращенные к Небу. Только так, глядя на небо, она замечала, что время года меняется.
Наступила бесконечная зима. В юрте было тепло и уютно, а снаружи то бушевал буран, то выл и свистел ветер, то наступала тишина. Морозы были такие, что несколько лошадей замерзли.
Потом потеплело. Стаял снег. Сурки-тарбаганы повылезали из своих нор после спячки. Солнце стало вставать пораньше, а заходить попозже. Чтобы порадовать Оэлун, решила она. Чтобы посмотреть на меня подольше. И опять она обращалась к Небу с просьбой. Небо не отвечало. Ничего не происходило такого, чтобы Оэлун обрадовалась. Да, это наша доля, наш удел, думала она.
Оэлун занималась хозяйством: готовила сыры, шила одежду, выделывала кожу, ездила с Есугаем к его родным, принимала у себя его братьев с женами. И весь первый год ждала, что ее навестят ее родные. Родителей своих она не помнила, ее воспитала тетка, сестра матери, взяв к себе шестым ребенком. Тетка хворала. Отдавая Оэлун замуж, она приговаривала: может, ей доведется увидеть внуков — она считала Оэлун дочкой — а может, не успеет, но главное — у Оэлун теперь свой дом, свой очаг.
Оэлун страшно было представить, как известие о ее похищении перенесет любимая матушка-тетушка. Может, как-нибудь обойдется, может, ей не скажут? И она надеялась, и усердно молила Небо дать здоровья матушке.
Пока год спустя не узнала, что матушка скончалась через два дня после похищения. Когда матушке сообщили о том, что случилось, она, ничего не сказав, вошла в свою юрту и больше уже не выходила.
Итак, судьба Оэлун изменилась, чтобы остановиться в этих степях, в белой юрте, с решительным, бесстрашным и нелюбимым Есугаем.
Оэлун не сразу поняла, что Есугай считался здесь каким-то особенным. Его род, род Борджигинов, вел происхождение от легендарного богатыря, Бартан-баатура.
Вот как, думала она. Я попала к богатырю. Теперь, выходит, я знаю, как эти богатыри выглядят: как разбойники.
Но чем больше проходило времени, чем больше Оэлун слышала об особом происхождении Есугая, тем спокойнее она думала о своей судьбе. Несчастная судьба? Да как сказать, бывает и хуже. Но, значит, ее первое замужество не удалось потому, что она должна была стать женой Есугая и продлить его легендарный род, именно она. Значит, и она избранница. Она тоже особенная. И о ней когда-нибудь сложат легенды.
Оэлун усмехнулась. Легенды. О том, как прекрасный как заря Есугай-баатур полюбил прекрасную, как луна, Оэлун, и отбил ее у злого великана. В одиночку. И что она была ему давно обещана, но злые силы не давали им встретиться. И он их победил. Сам, один.
И никто не будет петь песню, которую Оэлун привыкла напевать за работой, когда рядом никого не было: «Была-жила птичка, невеличка, а всем мила. И жила она одна-одинешенька, без отца и без матери. И пожалели ее добрые люди, и взяли ее жить к себе. Так она жила, пела и радовалась и никому ничего плохого не делала. И полюбила она сокола. И сокол полюбил птичку, и взял ее к себе. И летели они вместе, летели, купались в ветре, и перья их переливались в лучах прекрасной зари. И налетели откуда ни возьмись три коршуна, и погнались за соколом и птичкой. И птичка закричала-заплакала, упросила сокола улетать прочь, чтобы птичке не видеть, как его коршуны растерзают. И улетел сокол, и следа его не осталось в синем-синем небе, и негде теперь искать его.
