— Ну, как знаете, — развел руками Черкасский. — Я с казаками ряд рядить не берусь, а иноземщине деньги платить за всякое вранье я тоже не потатчик.
В палате повисла гнетущая тишина. Наконец Пожарский нарушил молчание:
— Не горячись, Иван Борисович! Не о том сегодня речь. Надобно бы нам своих людей для тайного дела сбережений Державы иметь.
— Хорошо говорить, у теплой печи сидя, — резко обернулся к нему Черкасский. — А сделать каково?
— О том день и ночь думаю, — примирительно улыбнулся Дмитрий Михайлович. — Тебе государем велено обороной рубежей ведать, а это самое место для таких людей и есть. Ближе к рубежам нужно новый монастырь построить. К примеру, у Муравского шляха. А в нем собрать молодых людей, духом и телом крепких, знающих языки чужих народов, и обучать их разным хитростям. На то и денег от казны просить не хотим. А еще сыскать здесь, в Москве, надежного человека, который питомцев того монастыря будет на Восток и на Запад отправлять, чтобы козни врага выведывали.
Пожарский одним духом осушил стоявший перед ним кубок, словно в горле у него пересохло после того, как произнес главные за сегодняшний вечер слова. Авраамий впился глазами в лицо Черкасского, ожидая ответа.
«Дело говорит, — подумал Иван Борисович. — Действительно, своих людей в чужих землях пора иметь, нечего иноземцам огульно доверять. Продадут со всеми потрохами и не поморщатся».
Горько усмехнувшись, князь поглядел на свои руки, делая вид, что любуется игрой пламени свечей в камнях дорогих перстней. Но и тянуть долго нельзя, надо отвечать. Однако что ответить, если в Москве нужного для тайного дела человека отыскать нелегко. Ближние к государю бояре к этому неспособны: больше о своих вотчинах пекутся, чем о благе Державы. Детки их и того лучше — дуралеи — «аз» от «буки» не отличают, знай гоняют голубей на крышах теремов да дворовых девок портят. Иные из бояр в черной измене замешаны: самозванцу служили, полякам помогали.
— Людей много надо, — не поднимая головы, сказал Черкасский. — А здесь, в Москве, найдем ли?
— О монастыре не тужи. — Авраамий светло улыбнулся, поняв, что глава приказа Большой казны встал на их сторону. — Настоятеля я уже подыскал.
— Это кого же? — живо заинтересовался Пожарский.
— Отца Зосиму. Муж ученый, до пострига в монашество воином был знатным. И главное, о родной земле душой радеет. Найдем и людишек, языки и обычаи иноплеменные разумеющих. Патриаршее благословение на постройку обители будет!
— Ну а я о московских делах подумал, — сказан Пожарский. — Нашел молодца, пригодного во всех отношениях: воин добрый и в грамоте силен. По-татарски, польски, гречески и латыни мыслит быстро, за словом в карман не лезет, но где нужно, смолчит. Чужие края повидал. Повадки вражеские — что тайные, что явные — ему хорошо известны.
Иван Борисович уперся кулакам» в лавку и недоверчиво хмыкнул. Поди ж ты, уж больно складно все получается, прямо как по писаному. Не успел палец протянуть, а уж всю руку заграбастали. И настоятель для монастыря есть, и патриаршее благословение, почитай, получено. И даже в Москве подходящего человека разыскали!
— Стало быть, на готовое позвали? — криво усмехнулся Черкасский, не сумев скрыть досаду.
Авраамий встал, неслышными шагами прошелся по палате, придерживая рукой большой наперсный крест. Остановился напротив Ивана Борисовича и сказал:
— Не держи обиды на сердце. О деле радеем.
— Верно, — помолчав, признал Черкасский. — Думаю, человека князя Пожарского надо определить на службу по Посольскому приказу. Тогда о всех договорах и делах иноземных знать будет, а его связь с казаками лишних разговоров не вызовет. И тайну хранить легче: чужим умам не дознаться, на что и куда деньги идут. Полагаю, подчиняться он должен мне или Дмитрию Михайловичу, а нам уже все доводить до государя. На крайность, можно открыться главе Посольского приказа… Как бы поглядеть на твоего молодца, князь?
Пожарский встал, подошел к двери, распахнул ее и негромко окликнул кого-то. Черкасский и Авраамий обернулись посмотреть, кто появится на зов воеводы. Вот он и вошел.
Иван Борисович прищурился, ревниво разглядывая питомца Пожарского. Статен, высок ростом, широкоплеч. Короткая, чуть вьющаяся русая бородка и густые усы, под которыми лукаво улыбаются румяные губы. Светлые пытливые глаза смотрят настороженно.
— Никита Авдеевич Бухвостов, — представил его Пожарский. — Московский дворянин.
— Знаешь, зачем зван? — спросил Черкасский.
— Знаю, боярин. — Голос у Никиты был густой, низкий, под стать могучему телосложению.
— Не боязно? — продолжал допытываться князь.
— Нет, боярин. Дело Державе нужное. Какая же боязнь?
— Молодец, — скупо похвалил Иван Борисович. — Людей надежных найдешь?
— Найдем! Среди стрельцов, детей боярских да городовых дворян поищем. Казаков поспрошаем, торговых гостей. — Смел, однако. Казаков не боишься?
— Чего их бояться? — улыбнулся Никита — Небось, не тати [2].
— Смотри! — Черкасский налил полный кубок и подал его Бухвостову. — Тебе с ними дело иметь, донцы — по Посольскому приказу. Пей чару! Сегодня много говорить не станем, найдется время не раз обо всем перетолковать. Теперь, думаю, Дмитрий Михайлович, будет с чем пойти завтра к государю.
В свой возок Иван Борисович усаживался ночью. Горели высоко в небесах неяркие звезды. Сырой, холодный ветер в клочья рвал пламя факелов в руках монастырских служек, норовя забраться под шубу и остудить тело. Лучше бы остудил горевшую от дум голову, помог собрать разбегающиеся мысли, привести их в порядок.
Верховые холопы горячили застоявшихся коней, бряцала сбруя, холодно взблескивало оружие. Отдохнувшие сытые лошади резко приняли с места. Взвизгнули по смерзшемуся насту полозья. За слюдяным окошком возка смутно мелькнули распахнутые створки ворот и монах в долгополом тулупе, низко кланявшийся уезжавшему боярину…
Вскоре остался позади высокий берег Москвы-реки. Проезжая через Гончарную слободу, Иван Борисович захотел посмотреть: успели мужики сладить сруб или нет? Но валил густой мокрый снег, мешавший разглядеть что-либо: так и крутит, так и метет, крупными хлопьями оседая на крышах, увеличивая сугробы на речном льду, стирая призрачную грань между темным небом и ставшей светлой от выпавшего снега землей. «Снег — это хорошо, — зябко кутаясь в шубу и предвкушая, как он вернется к себе, в тепло протопленные горницы, думал Черкасский. — Снег к урожаю! Дал бы то Господь…»
* * *
В одну из темных августовских ночей 1629 года к турецкому берегу тихо подплыли казачьи струги. Неслышными тенями проскользнули они мимо сторожевых башен Азова и вышли в море. Несколько дней пути и вот потрепанные непогодой суденышки ткнулись носами в прибрежную гальку. Ни говора, ни шума, ни звяканья оружия. Словно призраки спрыгнули на берег и растворились в темноте, подбираясь к стенам города.
Глухо стукнула тетива. Тяжелая стрела, выпущенная из длинного, туго натянутого лука, басовито прогудев, вошла в горло турка, стоявшего на верхней площадке надвратной башни. Не вскрикнув, он кулем осел на деревянный помост.
— Медед! Помогите! — испуганно заорал его напарник и тут же свалился, срубленный острой казачьей саблей.
На стены и башни уже лезли бородатые, пестро одетые люди с обнаженными клинками и пистолетами в руках.
— Мать твою!.. Гей, станишники!
— На распыл басурманов! Руби их!
— Во имя Отца… и Сына… и Святого Духа! — приговаривал огромный, до глаз заросший сивой бородищей поп в драной рясе, круша тяжелым шестопером налево и направо, разбивая турецкие головы, проламывая щиты и досадливо отмахиваясь от направленных ему в грудь пик.
— Ворота! — повелительно крикнул атаман.
Несколько донцов, рискуя сломать шеи, спрыгнули с 6ашни и, быстро изрубив стражу, распахнули створки окованных железом городских ворот. Толпа казаков с гиканьем и разбойным посвистом, вызывавшим у турок панический страх, ринулась на узкие грязные улочки, скудно освещенные выглянувшей из-за туч ущербной луной. Их товарищи забрались на стены, неся смерть пытавшимся сопротивляться силяхтярам — воинам наемного турецкого корпуса. Замелькали огни факелов, дымно занялось зарево первого пожара. Где-то высоким голосом вопил недобитый турок, призывая на помощь Аллаха, которому в эту страшную ночь было явно не до него.
На перекрестке, рядом со старой мечетью, вплотную сдвинув щиты и угрожающе выставив длинные пики, казаков встретила городская стража. Построившись в несколько рядов, турки живой стеной перегородили улочку, надеясь сдержать напор воинственных пришельцев. Повинуясь команде начальников, стража сначала медленно двинулась вперед, с каждым шагом ускоряя движение, чтобы крепче ударить по врагу, нанизать проклятых гяуров на острия пик, разорвать сталью их плоть, выбросить за городскую стену, а там довершить дело ятаганами.
