Они подъехали к питейному заведению, привязали коней к коновязи. С весеннего света войдя в полутьму кабака, терцы остановились, дабы осмотреться и приискать себе место, и тут из дальнего угла их позвали:
— Эй, станишники, гребитесь сюда.
Они прошли и увидели уже изрядно захмелевшего казака перед корчагой хмельного. По белой папахе, лежавшей на столе, определили его высокое положение в казачей иерархии.
— Сидайте, хлопцы, — широким жестом пригласил он и крикнул: — Гей, живо еще три кружки!
Кабатчик услужливо притащил обливные глиняные кружки и поставил на стол:
— Что на закусь прикажете?
— Тартай тарань, голубь, да ковригу, — приказал казак и стал разливать по кружкам вино. — Вы, братки, вижу, с Терека, по напатронникам узнаю. А я с Дона, звать Андрей Иванович Корела, атаман. Может, слыхали?
— А как же, — польстил Хмырь, хотя впервые слышал это имя.
— Вот возвели Дмитрия Ивановича на престол. Он нас и наградил. Казакам жалованье и отпуск домой на Дон. А нам с атаманом Постником по сотне золотых. Ну куда с ними? Я в кабак, а Постник Линев решил грехи отмаливать, постригся в монахи и умотал аж в Соловки. Дурак, право дурак. Давайте выпьем, казаки.
— Давай, атаман.
Стукнулись кружками, дружно выпили. Стали тарань о стол околачивать, чтоб помягчела.
— Атаман, а вы, часом, не вхожи в Кремль? — осторожно поинтересовался Семен Хмырь.
— Хых. Я с самим царем вот так как с вами гутарю. В любое время желанный гость у него, — похвастался Корела. — Но не люблю туда ходить, бояре больно важные, смотрят на тебя и губы кривят, мол, чернь вонючая. Ну их на…
И Корела сочно выругался и стал отдирать зубами от тарани мясо.
— Андрей Иванович, вас нам сам Бог послал, — взмолился Хмырь. — Нам как раз великая нужда до царя.
— Какая?
— Так ведь у нас на Тереке его племянник объявился, Петр Федорович по прозванию. Тоже царских кровей, без подмесу. У нас от него письмо к царю. Можете передать в евоные ручки? А?
— Раз плюнуть, — сказал Корела и опять потянулся за корчагой, стал наполнять снова кружки. — Давайте выпьем за встречу, казаки, хоть вы и терские, а все равно как родные. А то ведь тутка, куда ни глянешь, все рожи чужие. Тощища, хоть вешайся.
Выпили за встречу, закусывали ковригой, макая ее в соль.
— А когда, Андрей Иванович? — допытывался Семен.
— Завтра, братцы. Сенни, видите, я не в хворме.
У стола явился какой-то оборванец с лохматой, давно немытой шевелюрой.
— Атаману Кореле слава, — прохрипел он.
— А-а, Исайка, — признал его атаман. — Выпей с нами, друг.
Оборванец с благоговением принял кружку.
— За твое здоровье, атаман, — и одним махом, опрокинул ее внутрь.
— Закусывай, Исайка. Вон ломай от ковриги.
— Благодарствую, я окусочком обойдусь, — пробормотал оборванец и, схватив со стола кусочек, недоеденный Хмырем, исчез.
— Ишь ты какой хитрован, — похвалил оборванца Корела. — Все окусочки собирает, через них, мол, ему сила переходит от тех, у кого окусочек взят.
— Это, выходит, у меня силу взял оборванец, — вздохнул Хмырь.
— Выходит, у тебя, — засмеялся Корела. — У меня никогда окуски не берет Исайка. Тебе, говорит, атаман, сила нужнее. А для чя она мне теперь? Над кем атаманить? Эх, братцы, — вздохнул он и снова принялся наполнять кружки.
Просидели в кабаке они до вечера, изрядно нагрузившись за счет атамана.
— Вы где стали, братки? — спросил Корела, подымаясь из-за стола.
— Пока нигде.
— Айда ко мне. Я на Моховой полдома сымаю.
Атаману уже на выходе кабатчик вынес баклагу с ремешком:
— Андрей Иванович, а похмельные-то.
— Спасибо, Сыч, — взял атаман баклагу, накинул ремешок на плечо.
— Заходите еще, дорогой вы наш, — сказал кабатчик, кланяясь.
— Не боись, зайду, — отвечал Корела и, когда вышли на улицу, заметил: — Я ему гость дорогой, пока у меня золото звенит в кармане. А кончится, так ведь и на порог не пустит, а в баклагу[31] не то что вина, а и воды не нальет.
Но выйдя из кабака, они обнаружили у коновязи всего двух коней. Одного украли.
— От же гады, — выругался Хмырь. — Моего самого лучшего увели.
— Да в Москве рот не разевай, — согласился Корела, — Ну ничего, чего-нито придумаем.
До Моховой действительно было недалеко. Атаман, сунув руку в дыру, отворил калитку, потом ворота. Впустил верховых.
— Ведите под навес в правую загородку, в левой мой Рыжко стоит. Киньте сена с горища, да про моего не забудьте. Седла снимите, у меня подушек нет.
Пока спутники Хмыря ставили коней, они с атаманом, справив малую нужду, вошли в избу, в которой жилым и не пахло. Корела, шарясь в темноте, наказывал:
— Вот здесь не ударься башкой… вот тут вправо бери… Вот слева вишь окно… там попоны, на них и лягайте… а я тут вправо у стенки на тулупе.
— А огня вздувать не будем? — спросил Хмырь.
— А зачем? Печь не топлена, жару нет, да и свечи от веку у меня не водилось.
— А лучину?
— Ты что, станишник, в Москве за лучину столько плетей накладут, что месяц не на чем сидеть будет. Лучина — это верный пожар, помилуй Бог.
И еще не пришли казаки со двора, а уж от стены послышался густой храп атамана. Однако утром именно Корела разбудил гостей:
— Эй, казаки, зарю проспите.
Хмырь сел, тряхнул головой, Корела протягивал ему баклагу.
— Глотни, похмелись.
— А вы?
— Я уже причастился.
— Но, Андрей Иванович, вы же обещали до царя сходить.
— И схожу, раз обещал. Где ваша грамота?
— Вот. — Семен полез за пазуху, достал бумажный свиток с печатью. Корела взял свиток, сунул в рукав.
— Так кем он царю доводится ваш этот… Как его?
— Петр Федорович. Он ему племянник.
— Очень хорошо. Пойду обрадую его, а то бояре, окромя огорчений, ничего ему не приносят.
Уже в дверях, обернувшись, спросил:
— А какой масти конь у тебя был, Семен?
— Вороной со звездочкой во лбу и белых чулочках по щетку.
— Ух, красивый какой, — сказал атаман. — Не мудрено, что свели. Ну да что-нибудь придумаем, бывайте.
— Племянник? — удивился царь. — Ну-ка, ну-ка, давай его сюда, Андрей Иванович.
Дмитрий сорвал печать, развернул свиток, быстро прочел и засмеялся тихо, сказал почти с одобрением:
— Ах ты, каналья.
— Что, государь, не он? — спросил Корела.
— Он, он, атаман, мой племянничек, о котором, правда, я впервые слышу.
— Ну и слава Богу, — перекрестился Корела. — Кто ж родной душе не обрадуется.
— Это точно. Я рад.
— А отвечать будешь ему, ваше величество?
— А как же. Спасибо, атаман, за хорошую новость. Но я спешу в Сенат. Будь здоров, Андрей. Заглядывай, я всегда рад тебя видеть.
Здесь Дмитрий не лукавил, только в этом бесхитростном атамане он видел искренне преданного ему человека.
Терцы, оставшиеся в домике на Моховой об одну горницу, в которой не было ничего, даже стола, долго ждали атамана. Пытались найти что-то съестное, не обнаружили. Хотя в сарае на горище было сено для коня и мешки с овсом.
— Да царев друг не богат, — сказал Хмырь.
— Казак, — заметил терец, — конь есть, значит, богат.
Вот и солнце к обеду приблизилось, а атамана все не было. Казаки проголодались, одного наладили на торг, купить чего-нито съестного. Хмырь, решив, что Корела опять в кабаке, сходил туда, спросил кабатчика:
— Атаман был?
— Нет, Андрея Ивановича не было. Он, видно, коня в поле вывел на первую травку. Ввечеру обязательно придет.
Хмырь вернулся на подворье. Атаманов рыжий конь по-прежнему стоял в сарае и грыз уже ясли. Семен кинул ему сена.
Казак, воротившийся с обжорного ряда, притащил пироги с вязигой, три калача и туесок с квасом. В избе было столь неприютно и затхло, что решили обедать во дворе. Расстелили попоны, Хмырь заметил:
— Не иначе загулял у царя наш атаман.
— Пожалуй, оно так и есть, — согласился казак.
Съели пироги, калачи запили квасом и, растянувшись на попонах, грелись на весеннем солнышке. Уже начали подремывать, как в ворота послышался стук и голос атамана Корелы:
— Эй, станишники, отчиняйте ворота.
Хмырь вскочил, открыл ворота и невольно ахнул. Перед ним стоял его Вороной, на котором сидел улыбающийся Корела.
— Примай пропажу, Семен.
— Ах ты ж, мой дорогой, ах ты, отец родной. — Хмырь принялся целовать в морду коня, и глаза его блестели от подступивших слез. — Где взял, Андрей Иванович, да я тебе по гроб жизни…
— У конокрада Оськи выкупил.
— Выкупил?
— Ну да.
— Так ты знал его?
— Какой бы я был атаман, если б не знал эту сволоту. Всех московских конокрадов знаю, со многими выпивал. Спросил одного, другого, сказали: Оськина работа. Пришел к нему в Замоскворечье. И верному него конь. Говорю: «Оська, отдай, то моего станишника конь». Он было упираться, мол, я его заработал. Я ему: «Ты сам знаешь, чего ты заработал, кол в задницу. Кликну стражу, мигом скрутят и к Басманову, а тот тебя на кол посадит, аль забыл, что конокрадам бывает». Оська расхныкался, мол, сам знаешь, какая у меня опасная работа, дай хоть рупь. Пришлось дать, трудился подлец.
