Вечером они опять сидели на тахте. Пахло пылью и молоком. За дувалом хлопал кнутом и покрикивал мальчик–аншахрик, звякали коровьи бубенчики. Ворота были растворены, и коровы заходили во дворы, шли к своим сараям.
Раб Ламбак оказался хорошим рассказчиком. Положив перед собой длинные руки и тараща круглые совиные глаза, объяснял он повадки всякого порождения нечистой силы Ахримана — девов горных, лесных, водяных, домовых. Миллионы их незримо действовали вокруг, оборачиваясь то оленем, то волком, то добрым ласковым старичком или невиданной красоты девушкой… Это были дайвы из древних арийских книг, девы, дивы. Авраам вспомнил одну ромейскую рукопись о путешествиях к северным народам. Девами там называют молодых женщин, а слово звучит похвалой: дивное диво. Так же, как «ромеи» по ту сторону моря, а по эту — «арамеи»…
Когда Авраам писал, персы замолкали, с почтением глядя на его работу. Письмо тоже было искусством девов. Царь Тахмурас заставил их когда–то обучить этому людей…
А утром не пришлось уже пахать. Когда вывели быков за ворота, подлетел всадник на лошади без седла, крикнул что–то. Сотник Исфандиар и Фархад–гусан посмотрели друг на друга и побежали седлать войсковых коней. Авраам ничего не понимал, но тоже поскакал за ними. Дорогой их догоняли другие азаты…
Это был Адурбад — тот азат, что проехал дальше, самый молодой из них. По черенок сидел у него с левой стороны груди прямой арийский нож, а рука не разжимала пальцев на рукоятке. Он убил себя. И место для этого выбрал, чтобы не опоганить землю, — на камнях за дорогой…
Все знали, почему он сделал так. Дом его оказался на земле, переданной великим Каренам, и Фаршедвард, брат Зармихра, захотел изгнать его. Но отец Адурбада — старый дехкан, воевавший против туранцев еще с Ездигердом Вторым, дедом нынешнего царя Кавада, отказался подчиниться. Тогда Фаршедвард запретил им ездить по своим дорогам, а другого пути к их земле не было. Воду он тоже не давал им, а пшеницу стаптывал. Старик прошлым летом умер, осталась молодая жена с двумя детьми. Накануне приезда азатов Фаршедвард увидел ее и приказал увезти в свой гарем как сакар — ненастоящую жену. Приехавший вчера азат поехал в дасткарт просить возврата ее, а на него выпустили собак…
Азаты стояли теперь, не подходя к мертвому. За белыми листьями джиды нарастали шум и гиканье. Между деревьями пронеслись всадники, осадили у самых камней, на которых лежал самоубийца. Первый из них, в голубом бархате с золотом, качнулся в седле, выпрямился, упираясь рукой в конскую гриву. Худое бескровное лицо его дергалось от непрерывной икоты, светлые глаза смеялись. Свора громадных желтошерстых собак саксаганской породы с рыком и лаем догнала всадников. Но собаки вдруг замолкли, тихо отступили, легли, поджав хвосты.
— Вон он лежит, пес! — захохотал голубой. — А я хотел взамен ему толстую Фиранак послать…
Всадники повалились в седлах от смеха. Кулон с бычьей головой качался на шее у голубого. Авраам понял, что это и есть сам Фаршедвард — младший брат эранспахбеда Зармихра. И у всадников были нашиты бычьи рога…
Фаршедвард плюнул, отворотил коня. В теплом небе растворились смех и лай. Молча стояли азаты. Пришли два аншахрика–прислужника из дакмы — «Башни Молчания», расстелили широкое серое рядно, перекатили на него мертвое тело. Только тогда приблизились азаты, взяли рядно за края и побежали. Каждые двести–триста шагов сменяли они друг друга, но не останавливались, не замедляли бега…
Башня Молчания была не такая, какую видел он в Ктесифоне. Там она — большая, многоярусная, похожая на ромейский театр. Здесь было сложено простое возвышение из камней, а в середине, за невысоким барьером, располагалось по кругу несколько мощенных галькой углублений. Прислужники залезли наверх, подтащили туда рядно с телом. На каменном ограждении уже дрались громадные черные птицы с белыми шеями — отгоняли чужих. Злобные резкие крики и скрежет когтей о камни наполняли воздух…
«Спросил Заратуштр Аурамазду: «Аурамазда, дух святейший, творец миров телесных, праведный! Когда умирает праведник, где в ту ночь находится душа его?» И сказал Аурамазда: «Около головы она восседает…»
По истечении третьей ночи, на рассвете, душа праведника носится над растениями и благовониями. Ей навстречу является ветерок, веющий с южной стороны, из южных стран, душистый, душистее иных ветров. В сопровождении этого ветра является собственная его вера, с телом девицы прекрасной, блестящей, белокурой, плотной, статной, великорослой, с выдающимися грудями и славным станом, благородной, с сияющим лицом, пятнадцатилетней по возрасту, и столь прекрасной телом, как прекраснейшие из созданных…
Да поднесут ему пищу из желтоватого масла! Вот пища для юноши благомыслящего, благоговорящего, благодействующего, благоверного — после смерти. Вот пища для женщины очень благомыслящей, очень благоговорящей, очень благодействующей, очень благоверной, наученной добру, покорной супругу, праведной — после смерти…»
Опять стояли кругом азаты. Маг брызгал в огонь, поминая Адурбада…
«Спросил Заратуштр Аурамазду: «Аурамазда, дух святейший, творец миров телесных, праведный! Когда издыхает грешник, где в ту ночь находится душа его?» И сказал Аурамазда: «Там же, праведный Заратуштр, около головы она шатается ..»
По истечении третьей ночи, праведный Заратуштр, на рассвете, душа грешника носится над ужасами и зловониями. Ей навстречу является ветер, веющий с северной стороны, из северных стран, зловонный, зловоннее всех ветров… И потом дева, на женщин вовсе не похожая, идет ей навстречу. Говорит душа грешника скверной деве: «Ты кто, сквернее и отвратительней которой я на свете не видел никогда скверной девы?» И ему в ответ говорит эта скверная дева: «Я не дева, а злые твои дела, о грешник зломыслящий, злоговорящий, злодействующий и зловерный. Ибо когда ты видел на свете, что служат Богу, ты сидел тогда, поклоняясь дайвам. И когда ты видел, что доброму мужу, пришедшему издалека или из близи, дают пристанище, оказывают гостеприимство и дают милостыню, тогда ты доброго мужа унижал, и обижал, и не давал милостыни, а запирал дверь. И когда ты видел, что творят правосудие, не берут взяток, дают верное свидетельство и говорят правдивые речи, ты сидел тогда, творя несправедливость, лжесвидетельствуя и ведя дурные речи. На! Я — твои злые мысли, злые речи и злые дела…
Да поднесут ему пищу из яда, из вонючего яда! Вот пища для юноши зломыслящего, злоговорящего, злодействующего, зловерного — после издыхания. Вот пища для бабы очень зломыслящей, очень злоговорящей, очень злодействующей, очень зловерной, наученной злу, непокорной супругу, грешной — после издыхания…»
Азаты молчали. Красные угольки тлели и вспыхивали в их глазах…
Ктесифон пылал. Бесчисленные башни, храмы и рощи, пальмовые острова — все было красно вокруг. А посредине, на черной наковальне площади, лежал гигантский брусок раскаленного железа…
Впервые подъезжал он к Ктесифону с этой стороны. Заря горела за их спиной, и серебряные плиты дворца царя царей впитывали ее огонь весь, без остатка…
Всю ночь скакали азаты. Сразу после арийского отпевания тронулись они в путь. И ни одного слова не сказали в дороге друг другу. А ночь тоже была красной. Слева и справа горели невидимые пожары. Под самой луной двигались багровые огни: люди в горах тоже не спали. Звезды сходились, сливались за синими тучами и огненными реками текли оттуда на землю…
Авраам оглянулся. Столбы черного дыма вплетались в зарю. Тысячами дорог шли к городу люди в белых одеждах с обгорелыми факелами в руках. Все перевалы в горах, сами горы дымились по всему горизонту…
Не сговариваясь, остановились азаты. Они смотрели на Ктесифон, и все те же угольники сухо горели в зрачках. Потом они тронули дальше запаленных коней..
Такого еще не видел Авраам. И раньше у каналов, под мостами, в переулках лежали голодные, сотни и тысячи были их. Но сейчас ему показалось, что люди плотной массой покрывают всю землю и не хватает уже места на ней. Кони плыли в этом море, и сразу смыкались и застывали за ними человеческие волны. На азатов смотрели без всякого выражения. Только проехав город, стало возможно пустить коней в рысь…
Но и поесть не успели они. Вся сотня Исфандиара была вызвана для сопровождения. И Авраам не знал, откуда у него взялись в этот день силы и в следующие три дня, потому что не спал и не ел он. И не было спавших в эти дни…
Снова плыли кони в человеческом море, пока не вынесло их к храмовой площади. И сразу же отбросило назад, потому что из прохода главного храма вышел маг в красном. В ужасе закричал кто–то. Пиреум со священным огнем был на вытянутых руках мага, и свет небесный святотатственно соединялся со светом внутренним, данным Арамати — земле для вечного плодоношения.
