– С Иафетом творится неладное, – согласился Сим. – Печаль лежит на сердце его, иногда он пытается прогнать ее, но она возвращается. И началось это с того дня, как ты рассказал нам о том, что услышал от Господа нашего.
– И в тот же день убили Ирада, – напомнил Ной. Сим кивнул, но думал он о другом.
– Наверное, я догадываюсь о причине печали Иафета, – сказал он, пройдя несколько шагов. – Он скорбит по миру, который обречен на гибель, и больше всего в этом мире ему жаль Адиду, дочь шорника Вреса. Ты знаешь, отец, что до женитьбы на Шеве Иафет думал жениться на Адиде?
– Он и слова мне не сказал об этом! – воскликнул Ной. – И даже намека не сделал! Откуда же я мог знать?
– Мне он тоже не сказал, но я заметил. Застал их ночью в саду. Услышал шум, подумал, что это воры, потому что дело было накануне сбора плодов, взял дубину и пошел туда. Когда подошел ближе, догадался, что шум иного свойства, не такой, что производят воры, в спешке срывающие спелые плоды. Приблизился, осторожно раздвинул листву и увидел Иафета, обнимающего Адиду и целующего ее лицо. Увидел и ушел так же тихо, как и пришел. Так и узнал. А вскоре я услышал, что Адиду взял какой-то богач из столицы. Врес с Адидой повезли товары на рынок, и там этот человек увидел Адиду и пленился ее красотой. Правда, тогда Иафет лучше скрывал свою грусть, ее почти не было заметно. Не то, что сейчас. Но то девушка вышла за другого, а то гибель мира… Нельзя сравнивать.
– Я давно был молодым, Сим, но еще помню, что в молодости расположение девушки может быть дороже судьбы мира, – сказал Ной.
– Пусть так, – согласился Сим. – Но скажу тебе отец одно – за Иафета я мог поручится, как за себя самого! У Иафета не могло ничего быть с Хоар, и Иафет никогда бы не стал поднимать руку на Ирада, не говоря уж о том, чтобы убить его. Вот за Хама я не поручусь, Хам бывает разным – то хорошим, то нехорошим. Хам – человек настроения, а в Иафете тот же стержень, что и во мне. Не мог Иафет убить! Это все равно что скажут: «Ной убил Иафета»!
– Такого еще не говорили, – горько усмехнулся Ной. – Но говорили, что я прелюбодействую с Хоар.
– Если женщина хороша собой, то кого только не обвинят в прелюбодеянии с нею, – точно так же усмехнулся Сим. – Человек меряет других по своей мере. Если он смотрит на Хоар с вожделением, то не может допустить, что ты, отец, или я будем смотреть на нее просто как на соседку, жену соседа. Так же можно сказать и что я прелюбодействую или прелюбодействовал с Хоар, но боюсь я, что те, кто так скажет, пострадают от Саны. Признаюсь честно, как сын отцу – иногда моя достойная жена внушает мне трепет, когда упирает руки в бока и сверкает глазами.
– Ты, наверное, хотел сказать не «трепет», а «уважение», – поправил Ной. – Тебе ли испытывать трепет перед кем-то, кроме Господа нашего?
– Уважение я испытываю к ней всегда, но иногда, отец, когда Сана сердится, мне хочется… – Сим замялся, подыскивая подходящие слова, – чтобы она поскорее перестала сердиться.
– Ты любишь мир в семье и поступаешь правильно, – одобрил Ной. – Но, раз уж мы начали этот разговор, скажи мне, что ты думаешь о Хаме?
– Я бы не стал ручаться за то, что между Хамом и Хоар ничего не было, – сказал Сим. – Я не видел их лежащими вместе, но замечал, как они обменивались взглядами. Хоар из тех женщин, которые привлекают мужчин, а наш Хам из тех мужчин, которые никогда не упустят своего в отношении женщин. Если бы те силы, что растрачивает он в чужих постелях, употребить во благо, то…
Сим не нашел подходящего сравнения и просто махнул рукой, давая понять, что много чего хорошего мог бы сделать брат Хам.
– Но мог ли Хам поднять руку на Ирада? – спросил Ной.
– Задумать убийство, готовиться к нему, предвкушать и вынашивать план Хам не мог! – убежденно ответил Сим. – Он не из числа хладнокровных убийц. Но в пылу ссоры разум мог покинуть Хама, а когда разум покидает человека, человек творит многое из того, чего потом стыдится. Порой, слушая мои увещевания, Хам сжимает кулаки, а то и замахивается на меня, хоть и знает, что я много сильнее его…
– Твои братские увещевания, Сим, часто бывают грубы, – ласково попенял Ной. – И там, где можно обойтись языком, ты пускаешь в ход руки.
– Гость, чтобы его впустили, стучится в дверь, – проворчал Сим. – Увещевание не может войти в голову братца Хама, не постучавшись. Разве хоть раз поднял я руку на брата моего Иафета? Зачем мне это? Иафет понимает слова, внемлет голосу разума, и для него достаточно языка. Хам же уважает только силу и без кулаков ничего понять не в силах. Неужели, отец, ты думаешь, что мне радостно поднимать руку на брата? Я всякий раз раскаиваюсь в том и прошу Бога простить меня. Но если иначе не получается? А что касается того, мог ли Хам поднять руку на Ирада, я отвечу так – в гневе, в запальчивости мог. И руку поднять мог, и нож выхватить мог.
– И ударить мог? – скорбно уточнил Ной.
Сим кивнул. Таков старинный закон – обнажил оружие, так ударь им.
– Но только сгоряча, – уточнил Сим. – После бы раскаивался.
– Не заметил я в нем раскаяния, – сказал Ной.
– Хам, когда он спокоен, умеет скрывать свои чувства, – ответил Сим. – Притворство – его стихия. Он привык притворяться с женщинами и перенес это умение и на мужчин.
– А зачем ему надо притворяться с женщинами? – удивился Ной.
– Чтобы добиться от них желаемого, – немного смущенно пояснил Сим, не привыкший обсуждать с отцом такое. – Все прелюбодеи – искусные притворщики, ибо каждой из своих женщин они говорят, что любят только ее одну, и ведут с ней себя соответственно. Иначе они не добьются взаимности ни от кого, кроме тех, что привыкли получать плату за ласки. Но Хам не таков, чтобы платить женщинам, ему нравится соблазнять и быть соблазненным. А потому надо притворяться.
Ной ничего не ответил – почти до самого дома шел он молча и обдумывал сказанное Симом, не замечая никого из шедших навстречу. Не доходя нескольких шагов до ворот он остановился, огладил бороду, немного растрепавшуюся от ветра, и сказал.
– Думал я, надеялся я, Сим, что ты развеешь сомнения мои, но ты сделал это только наполовину. Не подумай, что я виню тебя, но горько мне, горько… Как я могу сомневаться в одном из сыновей моих? Как я могу взять в Ковчег Спасения убийцу?
– Если ты позволишь, отец, то у меня есть задумка, – сказал Сим, тоже оглаживая свою бороду, такую же густую, как у отца, только без седины. – Не знаю, придется ли она тебе по душе, но…
Сим умолк, не то не решаясь продолжить, не то обдумывая окончательно свою задумку.
– Говори! – ободрил сына Ной.
– Хам вспыльчив и порывист, – сказал Сим. – Его легко вывести из себя. Если он сердится или растерян, то он плохо владеет собой. Что если мы уединимся с Хамом, каким-то образом добьемся того, чтобы он вспылил, и спросим его про Хоар и про убийство Ирада? Вдруг он выдаст себя? Только мы должны сделать это вдвоем, отец. Я начну укорять Хама в лени или в распутстве, а когда он потеряет самообладание, ты начнешь спрашивать. Хаму придется отвечать, невозможно не отвечать, если спрашивает отец, и тогда он выдаст себя… Или не выдаст, и тогда сомнения твои развеются, как пыль на ветру. Удивляюсь я себе, сколь многословным я стал, говорю без умолку. Задело меня за живое то, что ты рассказал, отец. Скажи, а мать знает?
– Ты прав, Сим, – ответил Ной. – Нельзя сказать тебе и не сказать матери вашей. Сегодня же я поговорю с ней, вечером. А сейчас мы немного подкрепимся хлебом и сыром, сменим одежды на рабочие и пойдем к Ковчегу. Только сегодня не станем говорить с Хамом, мне еще надо подумать над тем, что и как следует спрашивать у него.
Ной хотел не только подумать над этим, но и рассказать о своих подозрениях Эмзаре до разговора с Хамом. Нехорошо получится, если жена узнает о подозрениях мужа от сына, надо самому сказать ей заранее. Вероятность же того, что Хам может обратиться за помощью к матери, была велика. Если он не виновен, то оскорбится и может искать защиты у матери. Если же виновен (о, как страшно думать так!), то тоже может искать защиты у матери. К кому еще может обращаться сын, обидевшись на отца своего, как не к матери своей?
Не желая откладывать разговора и не имея обыкновения откладывать свои намерения, Ной сразу же по приходу домой прошел к жене на кухню. В большом котле над очагом аппетитно побулькивала похлебка, а Эмзара сидела неподалеку на скамье и натирала медную посуду мелким речным песком. Это она непременно делала каждую седмицу, и оттого посуда на кухне всегда блестела начищенными боками. Глядя на усердно работавшую жену, Ной растрогался и подумал о том, что даже потоп не заставит Эмзару изменить своим привычкам. Точно так же будет сидеть она и начищать посуду, даже если сразу после этого придется войти в Ковчег. Столь истовое соблюдение установленных порядков утверждает человека в мысли о том, что он, его воля сильнее любых обстоятельств. Сказано, решено – и будет так, отныне и навсегда. Сила в постоянстве и в том, что заставляет человека это постоянство хранить.
