— Так, значит, вы говорили серьезно? — продолжала она.
— Вполне серьезно.
— Но почему вы раньше мне этого не говорили?
— Когда я мог вам сказать?
— На следующий день после того, как вы были мне представлены в Опере.
— Вы бы меня очень плохо приняли, если бы я пришел к вам.
— Почему?
— Потому, что я глупо вел себя накануне.
— Да, это верно. Но ведь вы меня уже и тогда любили?
— Да.
— Но это вам не помешало пойти домой и проспать всю ночь после спектакля. Знаем мы такую любовь.
— Ну, так вы ошибаетесь. Знаете, что я делал в тот вечер?
— Нет.
— Я ждал вас у дверей кафе. Я следил за экипажем, в котором вы ехали с друзьями, и, когда увидел, что вы одна вышли из экипажа и поднялись к себе, был совершенно счастлив.
Маргарита начала смеяться.
— Чему вы смеетесь?
— Ничему.
— Умоляю вас, скажите, иначе я подумаю, что вы опять насмехаетесь надо мной.
— Вы не рассердитесь?
— Какое я имею право сердиться?
— Ну, так знайте, была основательная причина, почему я поднялась к себе одна.
— Какая?
— Меня ждали здесь.
Если бы она ударила меня ножом, мне не было бы больнее. Я встал и протянул руку:
— Прощайте.
— Я прекрасно знала, что вы рассердитесь, — сказала она. — Мужчины непременно хотят знать то, что им может причинить боль.
— Уверяю вас, — возразил я холодным тоном, как бы желая доказать, что я навсегда исцелился от своей страсти, — уверяю вас, что я не сержусь. Вполне естественно, что я ухожу — ведь уже три часа ночи.
— Может быть, вас тоже кто-нибудь ждет дома?
— Нет, но мне пора.
— В таком случае прощайте.
— Вы меня прогоняете?
— Нисколько!
— Зачем вы меня огорчаете?
— Чем я вас огорчила?
— Вы мне сказали, что кто-то вас ждал.
— Я не могла не засмеяться при мысли, что вы были так счастливы тем, что я вернулась одна.
— Мы часто радуемся какому-нибудь пустяку, и жестоко разрушать эту радость.
— Но за кого вы меня принимаете? Я не целомудренная девушка и не герцогиня. Я знаю вас только один день и не обязана вам отчитываться в своих поступках. Допустим, что я буду когда-нибудь вашей любовницей, но тогда вам необходимо знать, что до вас у меня были другие любовники. Если вы мне устраиваете уже теперь сцены ревности, то что же будет после, если вообще это «после» настанет. Я первый раз вижу такого человека, как вы.
— Никогда никто не любил вас так, как я.
— Будьте искренни, вы действительно меня очень любите?
— Мне кажется, сильнее любить нельзя.
— И это с…
— С того дня, как я увидел вас выходящей из экипажа около магазина: это было три года назад.
— Знаете, это прекрасно! Но что же я должна сделать, чтобы вознаградить эту великую любовь?
— Любите меня хоть немного, — сказал я, и сердце у меня забилось, мне стало трудно говорить. Мне казалось, несмотря на полунасмешливые улыбки, которыми сопровождались все ее слова, что Маргарита начинала разделять мое волнение и что я приближался к желанному моменту.
— Ну, а герцог?
— Какой герцог?
— Мой старый ревнивец.
— Он ничего не будет знать.
— А если он узнает?
— Он вас простит.
— Нет, он меня бросит. Что я тогда буду делать?
— Вы же идете на этот риск для других.
— Откуда вы это знаете?
— Вы ведь отдали приказание, чтобы никого не впускали сегодня ночью.
— Верно, но это серьезный друг.
— К которому вы, по-видимому, не особенно привязаны, раз отказываетесь принять его в такой час.
— Вы не можете меня в этом упрекать, я отдала такое приказание, чтобы принять вас и вашего друга.
Я приблизился к Маргарите и обнял ее.
— Если бы вы знали, как я вас люблю! — сказал я тихо.
— Правда?
— Клянусь вам.
— Если вы мне обещаете исполнять беспрекословно все мои желания, не спрашивая меня ни о чем, не делая мне никаких замечаний, может быть, я буду вас немного любить.
— Все, что хотите.
— Но предупреждаю вас: я хочу быть свободной в своих действиях и никогда и ни в чем не буду отчитываться перед вами. Я уже давно ищу любовника молодого, покорного, беззаветно влюбленного, не требующего ничего, кроме моей любви. Я никогда не могла найти такого. Мужчины, вместо того чтобы довольствоваться тем, что им дают и на что они едва ли могли надеяться, требуют от своей любовницы отчета в настоящем, прошлом и даже в будущем. Чем больше они привыкают к ней, тем больше хотят владычествовать над ней, и чем больше им дают, тем шире становятся их требования. Я решаюсь взять нового любовника при условии, чтобы он обладал тремя редкими качествами: доверчивостью, покорностью и скромностью.
— Я буду всем, чем вы захотите.
— Увидим.
— А когда мы увидим?
— Позднее.
— Почему?
— Потому что, — сказала Маргарита, выскользнув из моих объятий. Выбрав в большом букете красных камелий, принесенных утром, один цветок, она приколола его к моему сюртуку и продолжала: — Потому что не всегда можно договор исполнять в тот самый день, как он подписан. Это вполне понятно.
— А когда мы опять увидимся? — спросил я, снова сжимая ее в своих объятиях.
— Когда камелия станет другого цвета.
— А когда она станет другого цвета?
— Завтра, от одиннадцати до двенадцати ночи. Вы довольны?
— Вы еще спрашиваете?
— Ни слова обо всем этом ни вашему другу, ни Прюданс, ни кому бы то ни было.
— Обещаю вам.
— Теперь поцелуйте меня, и вернемся в столовую.
Маргарита подставила мне губы, оправила волосы, и мы вышли из комнаты: она — напевая, я — вне себя от счастья.
В гостиной она мне сказала тихо:
— Вам может показаться странным, что я так скоро согласилась. Знаете почему?… Потому, — продолжала Маргарита, взяв мою руку и прижав ее к сердцу, сильные и частые удары которого я чувствовал, — что мне осталось жить меньше, чем другим, и я решила жить быстрее.
— Умоляю вас, не говорите так.
— Утешьтесь, — продолжала она, смеясь. — Сколько бы я ни жила, я проживу дольше, чем вы меня будете любить.
И она, напевая, вошла в столовую.
— Где Нанина? — спросила Маргарита, увидев Гастона и Прюданс одних.
— Она спит у вас в комнате в ожидании вас, — ответила Прюданс.
— Несчастная! Я ее убиваю! Ну, господа, расходитесь, уже пора.
Через десять минут Гастон и я вышли. Маргарита пожала мне на прощание руку и осталась с Прюданс.
— Ну, — спросил Гастон, когда мы вышли, — что вы скажете о Маргарите?
— Это ангел, и я от нее без ума.
— Я так и думал. Вы сказали ей это?
— Да.
— И она вам обещала что-нибудь?
— Нет.
— Она не похожа на Прюданс.
— Прюданс вам обещала?
— Нет, она лучше сделала, мой друг! Трудно поверить, но эта толстая Дювернуа хорошо сохранилась!
На этом месте своего рассказа Арман остановился.
— Пожалуйста, закройте окно! — сказал он. — Мне становится холодно. Я пока лягу.
Я закрыл окно. Арман, все еще слабый, разделся и лег в постель, его голова несколько минут покоилась на подушке, как у человека, уставшего от продолжительной прогулки или удрученного тяжелыми воспоминаниями.
— Вы слишком много говорите, — сказал я, — может быть, мне лучше уйти и дать вам покой? Вы расскажете в другой раз остальное.
— Вам надоело слушать?
— Напротив.
— Тогда я буду продолжать. Если я останусь один, я не смогу заснуть. Когда я вернулся домой, — продолжал он, не задумываясь, настолько все эти детали были еще живы в его памяти, — я не лег спать, а начал вспоминать все события этого дня. Встреча, знакомство, обещание Маргариты — все произошло так быстро, так неожиданно, что временами мне казалось, будто все это сон, хотя такие девушки, как Маргарита, нередко тотчас соглашаются на предложение мужчины.
Я мог сколько угодно приводить себе этот довод, но первое впечатление, произведенное на меня моей будущей любовницей, было так сильно, что оно брало верх. Я никак да мог в ней видеть такую же содержанку, как и все прочие, и с тщеславием, свойственным всем мужчинам, был склонен думать, что она вполне разделяла мое чувство к ней.
Между тем мне были известны совершенно противоположные примеры, и я не раз слышал, что любовь Маргариты была товаром, более или менее дешевым в зависимости от сезона.
Но как же примирить, с другой стороны, эту репутацию с упорными отказами молодому графу, которого мы видели у нее? Вы скажете, что он ей не нравился, что ее великолепно содержал герцог и что в любовники она брала, конечно, человека, который ей нравился. Но почему она не хотела в таком случае Гастона, милого, умного, богатого, и, казалось, предпочла меня, хотя и нашла меня очень смешным? Правда, бывают случаи, когда минута делает больше, нежели целый год ухаживаний.
Из тех, кто ужинал, я один побеспокоился ее отсутствием. Я пошел за ней, был настолько взволнован, что не мог этого скрыть, и заплакал, целуя ее руку. Ежедневные посещения в продолжение двух месяцев ее болезни и моя растроганность, видимо, показали ей меня в несколько ином свете. Весьма возможно, что для чувства, так сильно себя проявившего, она решила сделать то, что делала много раз и что, вообще говоря, не было уже для нее особенно трудным.
