с Квентином Брук-Стейплтоном.
– Это была ложь.
– Теперь я знаю это. Я думаю, мы оба знаем, зачем она выдумала вам этого жениха.
– Если бы я только знала. Если бы вы мне сказали, я бы вам все сразу же объяснила. Никогда у меня не было никаких женихов. Никогда. Вы ведь верите мне, правда?
– Верю, – ответил он, тщетно пытаясь найти еще какие-то слова.
С дальнего конца платформы до них донесся свисток.
– Лилли, мне пора.
Он протянул руку, поправил ее локон, выбившийся из-под шляпки, и наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку, но она в этот момент повернула голову – случайно или намеренно? – и ее губы прикоснулись к его губам.
Такие мягкие. Ни о чем другом в это мгновение он не мог думать. Ее губы были такими мягкими. Когда он в последний раз прикасался к чему-нибудь столь идеальному?
Он взял ее лицо в ладони, наклонился, чтобы в полной мере почувствовать сладость ее губ. И вот они разжались, и он отважился провести языком по нежной, гладкой, как атлас, внутренней поверхности ее нижней губы. Ее руки, сжимавшие лацканы его шинели, задрожали.
– Кхе-кхе.
Реальность вторглась в их короткое забытье. Они стояли посреди вокзала Виктория и целовались. Всего лишь в ярде от дежурного по платформе, который даже не попытался скрыть восторга. Перед – о черт побери – не менее чем дюжиной солдатиков, которые явно с удовольствием следили за происходящим на их глазах.
Робби сделал шаг назад, нежно снял руки Лилли с лацканов своей шинели и попытался ободряюще улыбнуться.
– До свидания, Лилли, – прошептал он и развернулся. Он предъявил билет и прошел на платформу мимо железнодорожного служащего.
Он знал, она смотрит ему вслед, и ему стоило немалых усилий не броситься назад к ней, забыв обо всех приличиях, и не поцеловать ее еще раз. Он шел по платформе, и все вагоны, мимо которых он проходил, были заполнены. Он шел, и сердце колотилось в его груди – ему так хотелось повернуться и увидеть ее еще раз. Наконец он увидел пустое купе.
Он вошел, скинул с плеча сумку и дал поезду увезти его. Увезти от Лилли назад к кошмарам его французской жизни.
Назад к войне, которая продолжалась уже столько, что ему стало казаться: она не кончится никогда.
16 декабря 1916
Дорогая моя Лилли,
получил отпуск на Рождество – времени достаточно, чтобы съездить домой на два дня. Ты должна обязательно пообедать со мной на Рождество в «Савойе». И пригласи мисс Браун, если она свободна. В полдень тебя устроит?
С любовью и пр.
Эдвард.
Лилли пришла в «Савойю» в день Рождества в половине двенадцатого, предполагая, что ей придется ждать в одиночестве за заказанным столиком, но, к ее радости, Эдвард уже был там, расхаживал туда-сюда по фойе. Он похудел по сравнению с тем, каким был в день их последней встречи, электрический свет резко выделял его скулы и нос с высокой переносицей, форма просторно сидела на его высокой, слишком худой фигуре.
– Эдвард!
Он повернулся, увидел ее, обхватил руками, приподнял, осыпал поцелуями ее волосы.
– Лилли, моя Лилли. Если бы ты только знала, как я скучал по тебе.
– Несмотря на все мои письма? – поддела она его и рассмеялась, когда он наконец опустил ее на пол.
– Да, несмотря на все твои развеселые рассказы о жизни билетчицы. Не мог дождаться, когда увижу тебя сегодня – встал ни свет ни заря. И кстати, счастливого Рождества.
– И тебе того же. Ты когда приехал?
– Вчера днем. Как раз вовремя для мрачного обеда en famille [10].
– Бедняга.
– Я только отдал долг – не больше. Давай узнаем, есть для нас свободный столик в гриль-зале?
Вопрос был, конечно, риторический, потому что, стоило им войти в ресторан, как словно из ниоткуда появился метрдотель. Он приветствовал Эдварда по имени и провел их к столику.
– Миссис Браун к нам не присоединится? – спросил Эдвард, когда они сели.
– Присоединится. Только ее смена в больнице кончается в одиннадцать, потом ей нужно переодеться и добраться сюда из Кенсингтона.
Их разговор был прерван осторожным покашливанием – подошел официант.
– Счастливого Рождества, лорд Эшфорд, леди Элизабет. Позвольте предложить вам аперитив?
– Да, пожалуйста. Как ваши запасы шампанского, еще не иссякли?
– Нет, ваша светлость. Позвольте вам предложить Moët et Chandon Brut Impérial 1907 года?
– Замечательно.
– А из еды, лорд Эшфорд?
– Пока не надо. Я вас позову, когда мы будем готовы сделать заказ.
Как только официант ушел, Эдвард повернулся к Лилли.
– Давай выпьем все шампанское сразу. Мы, таким образом, к приходу мисс Браун будем в стельку пьяные, а она прочтет нам лекцию о надлежащем поведении в общественном месте.
– Она совсем не такая, Эдвард.
– Да-да, я знаю. Но мне нравится поддевать ее. Она все так серьезно воспринимает.
– А ты все превращаешь в шутку.
– Это в прошлом, – сказал он, избегая ее взгляда. – Трудно изображать дурака, когда стоишь по колено в грязи и крови.
– Робби рассказывал мне, какой это кошмар – война. Он мне говорил об ужасах в госпитале, а потом добавил, что тебе достается гораздо, гораздо больше. – Она взяла его руку в свою, легонько пожала. Но он, казалось, и не заметил этого.
– Ну, не знаю. Я бы долго не протянул, если бы мне приходилось делать то, что он делает. Для начала отпиливает людям руки и ноги.
– Ты знаешь, о чем я говорю.
– Знаю. Но у меня до возвращения есть только сегодня и кусочек завтрашнего дня, и мне меньше всего на свете хочется сейчас говорить о войне. Даже думать о ней.
– Так о чем мы поговорим? – спросила она, решив побыть веселой ради него.
– Помоги мне извлечь максимум из этих нескольких часов. Смейся над моими шутками, жалуйся на маму – всякое такое.
Он усмехнулся ей, и она на мгновение увидела беззаботного, счастливого, живущего без всякой цели богатенького мальчишку, каким он был когда-то.
Мальчишку, который приезжал к ней из школы, а не с далекого страшного поля боя. Мальчишку, который, когда ему пришла пора уезжать, уезжал туда, где ему не грозили никакие опасности, кроме скуки Винчестера или Оксфорда, где худшее, с чем он сталкивался, был строгий учитель и перспектива воздаяния в виде экзаменов. Она моргнула – и мальчишка исчез.
– Хочешь узнать, каким я был несносным вчера за обедом?
– В канун Рождества?
– Я, конечно, безмерно наслаждался собой. Начал я с вопросов о Принглах. После
