Их легко было отличить от обычных горожан. Черный берет – вот и все, что требовалось, чтобы показать, на чьей ты стороне. Некоторых Макс знал: это были самоотверженные люди, помогавшие Сопротивлению уже несколько лет и только ждавшие момента, когда можно начать открытую борьбу. Многие присоединились в последний год. Но большинство, как сильно подозревал Макс, спешно причислили себя к восставшим буквально вчера вечером, как только убедились, что дни оккупационного режима сочтены.
Восстание не сокрушило немцев сразу. Они все еще были грозной силой. Но они растерялись.
Вскоре Париж стал напоминать лоскутное одеяло – часть районов оставалась под контролем оккупантов, часть была захвачена Сопротивлением. Ситуация была неустойчивой, хаотичной. Иногда немцы вели участников восстания на расстрел всего в двух кварталах от зоны, где власть уже принадлежала Сопротивлению.
Макс метался по городу. Его отец готовил листовки, которые будут распространяться, когда настанет момент, но Макс не раз видел его на баррикадах Бельвиля среди более молодых парижан. Каждый вечер они собирались вместе с несколькими десятками преданных членов ФТП, коммунистов и социалистов, чтобы обсудить положение. На этих встречах царило радостное возбуждение. Немцев постоянно теснили. Скоро, уже очень скоро маки будут контролировать весь город.
Только одно обстоятельство грозило омрачить приподнятое настроение. Маки получили срочное сообщение от генерала фон Хольтица, военного коменданта Парижа:
– Фюрер отдал приказ в случае эвакуации взорвать весь город.
Восставшие начали экстренные переговоры с генералом при посредничестве консула нейтральной Швеции. Наконец немецкий офицер принимает решение.
– Он собирается игнорировать приказ Гитлера, – передавал Макс отцу. – Он знает, что случится, если он его выполнит. – Потом он улыбнулся. – Судя по всему, отец, Парижская коммуна вот-вот возродится.
И потом, вечером шестого дня, пришла сокрушительная весть, которая поставила эти расчеты под угрозу, а на седьмой день полностью уничтожила все их надежды.
Освобождать Париж прибыл генерал Шарль де Голль.
Точнее, к западным воротам города подошел авангард дивизии генерала Леклерка. Услышав об этом, Макс долго отказывался верить.
– Это невозможно! – восклицал он. – Эйзенхауэр не пойдет в Париж!
– Эйзенхауэр не пойдет, – сказали ему, – а де Голль уже в пути.
В течение часа авангард добрался до центра города и в девять тридцать вечера уже был в здании Ратуши позади Лувра.
Когда два Ле Сура встретились на ежевечернем заседании комитета, выяснились все подробности.
– Это все инициатива генерала де Голля. Эйзенхауэр вообще не хотел двигаться в сторону Парижа. Но после начала восстания де Голль стал давить на него, говоря, что если немцы сломят парижских повстанцев, то это будет трагедия похуже, чем разгром Варшавского восстания. В конце концов Эйзенхауэр разрешил дивизии Леклерка вместе с Четвертой дивизией американской армии повернуть на Париж. Леклерку было приказано дождаться американцев, но он ослушался и просто поехал прямо сюда. Все его войска вместе с американскими силами войдут в город утром.
– Тогда все пропало, – горько сказал старший Ле Сур. – Мы не сможем создать Коммуну за одну ночь.
С целой дивизией отлично вооруженных и отлично обученных французов, марширующих по освобожденному Парижу, не говоря уж о дивизии американских солдат, для которых сама идея социализма была жупелом, консервативный патриот де Голль имел не только моральное право, но и грубую силу, чтобы захватить город и навязать свою волю парижанам.
Упрямый офицер-одиночка, который не захотел сдаваться и уехал в Англию, чтобы сделать лотарингский крест символом свободной Франции, только что проявил себя жестким политиком.
Так все и случилось. На следующий день Леклерк и американцы ворвались в город. Немецкий генерал капитулировал – наверняка с тайным облегчением. И еще через день, двадцать шестого августа, на Елисейских Полях состоялся огромный парад войск, бойцов Сопротивления и простых горожан.
Все взгляды были прикованы к одному человеку. Одетый в генеральскую форму, как башня возвышающийся над своим окружением, несгибаемый Шарль де Голль широким шагом двигался по центру знаменитой авеню. И он, и все, кто его видел в тот момент, знали: он – судьба Франции и она последует за ним.
Париж освобожден. Страданиям оккупации пришел конец.
Макс Ле Сур тоже маршировал в колонне, потому что старый Тома Гаскон, и парни Далу, и другие его товарищи были бы разочарованы его отсутствием.
Но его отец остался стоять на тротуаре Елисейских Полей и оттуда мрачно наблюдал за парадом. Когда мимо него шествовал высокий и одинокий государственный деятель, Жак Ле Сур мог только горестно тряхнуть головой.
– Засранец, – бормотал он. – Сукин ты сын.
А Тома Гаскон на следующий день решил собрать всю свою семью в ресторане, чтобы отпраздновать освобождение Парижа.
– Все равно нам надо использовать запасы, – сказал он жене.
С утра Эдит отправила его с поручением во Второй округ, и в полдень он уже шел обратно по улице Клиши.
До дому ему оставалось чуть более километра, когда он увидел группу людей, двигающихся ему навстречу. Их было около полусотни, и перед собой они толкали молодую женщину в разорванном платье. Тома услышал, как они осыпают ее ругательствами и оскорблениями за то, что она спала с оккупантами.
Тома нахмурился. Он слышал, что в городе начались подобные расправы, и считал их безобразием. Если травить так каждую француженку, которая переспала с немцем, то конца этому не будет. Бог знает, сколько тысяч детей в одном только Париже родилось от немецких солдат, соскучившихся по женскому обществу.
Но ритуальная ярость толпы, испытывающей чувство вины, обладает особым накалом.
Несчастная девица была примерно одного возраста с внуками Тома. Он как раз поравнялся с процессией, когда женщина из толпы подскочила к девушке и завопила:
– Немецкая шлюха! Обрежьте ей волосы! – И плюнула ей в лицо.
– Оставьте меня в покое! – отбивалась девушка.
Но толпа окружала их плотным кольцом.
– Ножницы! – послышался крик. – Бритву!
Тома не боялся драк, даже несмотря на возраст, но толпа наполовину состояла из женщин, а с ними он драться был не приучен. И вообще слишком много людей. И потому он сделал то единственное, что было в его силах.
– Товарищи! – воскликнул он. – Я Тома Гаскон из Маки, что на Монмартре, член ФТП, боец Сопротивления. Это я перерезал тросы на Эйфелевой башне. Пойдемте со мной на Монмартр, если вы не верите мне, я покажу вам свидетелей. И что бы ни натворила эта девушка, прошу вас отпустить ее – в честь праздника!
Люди смотрели на него и думали: правду ли говорит этот старик? Потом решили, что правду.
– Да здравствует ФТП! – выкрикнул кто-то. – Браво, старина!
И все начали смеяться и хлопать его по спине.
Вот такое оно, странное и непоследовательное чувство справедливости французской толпы.
– Она свободна! Она свободна!
Тома Гаскон проводил девушку домой, а потом пошел к своей семье праздновать победу.
Но у Макса Ле Сура оставалась еще одна обязанность. Когда он объяснил отцу, в чем она состоит, тот согласился помочь. Сначала им нужно было сходить на кладбище и договориться. После недолгой беседы это дело было улажено.
А потом Макс Ле Сур, Тома и парни Далу поместили останки Шарли де Синя в скромный гроб и перевезли в микроавтобусе на кладбище Пер-Лашез. Там гроб опустили в землю неподалеку от усыпальницы Шопена.
На могильном холме они установили деревянный крест, где было вырезано имя Шарли и короткий текст о том, что он был патриотом и погиб за Францию.
Никаких церковных обрядов они не устраивали.
– Если будет нужно, этим займется его семья, – сказал Макс.
Однако это было не все.
– Ты у нас писатель, – сказал Макс отцу. – Я дам тебе всю информацию, но напиши ты.
Письмо у Жака получилось. Там не упоминалось о предательстве, говорилось только, что Шарли был ранен во время подпольной операции и погиб, не страдая от боли. Что он проявил огромное мужество и порядочность. Что товарищи уважали и любили его. И что перед смертью он говорил о своем сыне.
Вот так, просто и достойно.
– Пошлем почтой? – спросил Макс.
Отец, как всегда немногословный, отрицательно мотнул головой.
В один из первых дней сентября в замок к Роланду де Синю прибыл нежданный гость – Жак Ле Сур. Он сказал, что им нужно поговорить наедине, и потом, склонив голову, произнес:
– Мне выпала печальная обязанность, месье виконт, известить вас о смерти вашего сына. Но он погиб как герой.
