Озеро с трудом обошли по карнизам левой стены и по обвалившимся камням. Огромный зал пещеры был настолько высок, что потолок терялся где-то далеко вверху.
Здесь было множество летучих мышей, ночных бабочек и пещерных бескрылых кузнечиков. Потревоженные нашим вторжением, они вспорхнули, закружились вокруг факелов, улетая в темноту.
Моряки пошли к выходу и заблудились. Несколько раз они возвращались на прежнее место, но все не находили камней, которые складывали на своем пути в глубь пещеры. На голос откликалось эхо, оно повторялось многократно, слышалось со всех сторон и то было похоже на голос, то на обвал в горах или на грохот орудий. В одном из ходов нашли медную гильзу от снаряда с немецкими надписями. Два факела сгорели, остались еще два, которые тоже должны были вот-вот догореть. Три запасных факела Марк не разрешил пока зажигать. Интерес к пещере сменился беспокойством. Лишь спустя несколько часов они нашли свои ориентиры — небольшие кучки камней.
Когда выбрались из пещеры, над островом уже опустилась ночь. Моряки не знали, что когда-то в этих пещерах жили малайские и китайские пираты. В первую мировую войну одну из бухт острова избрал своей базой немецкий военный корабль «Эмден». Он совершил предательское нападение на Пенанг, затем, замаскировавшись под английский корабль, потопил русский крейсер «Жемчуг» и французский миноносец «Мускат».
Союзники тщетно искали «Эмден» у острова Маврикия и мыса Гвардафуй, между Явой и Борнео. А в это время «Эмден» прятался в укромной бухте Натуны.
Гильза от снаряда, найденная в пещере Ильей, очевидно, была с этого немецкого крейсера…
Поход на восточное побережье острова занял несколько дней. Здесь берега Натуны были пустынны, как и в других частях острова. Только в устьях небольших рек, впадающих в океан, изредка встречались заброшенные малайские поселки в две-три хижины. В центре острова, в джунглях, никто не селится — туда нет ни дорог, ни даже троп.
Возвращаясь из похода, моряки заметили мелькающие среди деревьев факел и костер. Подошли ближе и увидели малайца. Он сидел у дерева, на стволе которого виднелась, как белый шнурок, вырезанная в коре до древесины полоска, внизу у жестяного лоточка стояла чашечка из скорлупы кокосового ореха, и в нее стекал тягучий каучуковый сок. Деревья с надрезами были молодые — года по три-четыре и высотой до пятнадцати метров. Малаец все время отмахивался от москитов.
Его спросили, почему он собирает каучук ночью, а не днем. Малаец недоуменно посмотрел на моряков и ответил:
— Только ночью сок идет. Это дерево плачет о солнце. Каучук — слезы дерева. Днем солнце лечит дерево, слезы застывают, сок свертывается. — Он показал на полоску в стволе дерева, затем на шрам на своей руке и продолжал: — Надрезы такие, как и вот эта, моя рана: днем закрываются, затягиваются, и дерево не плачет. Ночью нехорошо — москиты, змеи. Но ничего не поделаешь…
Пулунгул — таково было имя малайца — улыбнулся и продолжал:
— Не будешь собирать каучук или копру — попадешь в долги; тогда голландцы заберут и увезут на другой остров, где добывают олово и свинец. Им много надо копры, каучука, свинца, олова. Голландские купцы очень жадные, злые. Им все давай, все давай! Наши молодые люди почти все увезены добывать олово и свинец на другие острова. Оттуда редко кто возвращается. Многие умирают там. Малайцы боятся рудников. Нам олово, свинец не надо… Да и здесь не легче. Вы сами видели, сколько копры приготовлено для вывоза, — горы лежат. И много каучука…
Моряки вспомнили, что близ одной из бухт на востоке острова, на огороженном участке, они действительно видели огромные кучи мякоти кокосовых орехов — копры, приготовленной голландцами для вывоза. Сладковатый, гнилостный запах был слышен далеко… Когда подошли ближе, увидели тучи мух, клубившиеся над копрой.
Там же лежали пачки белого прозрачного каучука…
Пулунгул снова заговорил:
— Когда приходит пароход, то привозит немного риса, соли, рома, и голландцы забирают все, что собрано малайскими людьми. Я вот ночью собираю каучук много-много лет, и он идет голландцам. А у меня, кроме бамбуковой хижины, ничего нет. Было два сына, их увезли добывать олово, свинец. Ни один не вернулся, оба умерли там… А я уже немолод. Школ у нас нет, малайские люди темные. Но они думают: почему на острове хозяева голландцы? Почему малайцы сами не хозяева? Почему?..
И малаец замолчал, глядя из-под насупленных бровей в костер и поминутно отгоняя москитов. Потом он убрал чашечку из-под желоба, поставил другую. Подвинулся к костру и поправил дрова. Жаркие золотистые язычки пламени осветили его коричневое лицо с горбатым носом, с черными блестящими глазами. Он долго молчал, затем, выпрямившись, тихо произнес:
— Малайцы много-много думают: не надо нам голландцев! Здесь малайская земля, всегда-всегда была малайская… — Сказав это, малаец замолчал, молчали и моряки.
Бахирев вспомнил, что и у старика, которому он помогал собирать кокосовые орехи, сын тоже погиб где-то на свинцово-оловянных рудниках…
Расположившись около костра на куче веток, моряки уснули.
Их разбудила утренняя прохлада. Светало. Море в первых лучах сверкало, и лишь кое-где на нем дымились сизые полосы. Утро вступало в свои права.
Распрощавшись с Пулунгулом, моряки в поисках пищи и смолы для факелов углубились в джунгли. Петр Чулынин, выйдя на маленькую полянку, внезапно наступил на что-то скользкое, холодное. И тут же почувствовал, что какая-то гадина обвилась вокруг его ноги и сжимает ее. Он подпрыгнул, отчаянно закричал, выскочил на тропинку и увидел на ноге небольшого удава. На помощь матросу поспешили товарищи. Услышав крик, к ним подбежал и Пулунгул. Он быстро схватил змею чуть ниже головы и, крепко сжав в руке, потянул в сторону, взмахнул параном и ударил ее по концу хвоста. Бахирев ему помогал. С большим трудом удалось освободить ногу Петра Чулынина от крепких объятий змеи. Евгений Бердан брезгливо добил удава, отбросив его в сторону.
Это происшествие заставило моряков быть осторожнее и осмотрительнее.
Вскоре они пришли в свой лагерь в джунглях.
…Как-то Александр Африканович попросил Датука повести его в мангровые заросли. С ними пошли Бакалов, Друт и Байдаков — они слыхали, что там, в реках, много рыбы.
Проникновение в мангровую чащу — дело сложное. Частокол дыхательных корней, забор из корней-подпорок вместе с ветвями и стволами представляют труднопроходимое препятствие. Водные же пути в мангровых зарослях очень узки, извилисты, пробираться по ним трудно даже не раз бывавшему здесь человеку. А если попытаться выскочить из шлюпки, ноги сразу увязнут в зловонном иле, булькающем пузырями гнилостных газов. Часто ил совсем засасывает людей. Но не легче двигаться пешком по внешнему краю мангровых чащ, по песчаной косе, намытой прибоем. Песок мягок и зыбуч, он прикрывает илистые смертельные ловушки, топи. Идти мешают корни, полусгнившие остатки древесных стволов.
В мангровых зарослях сыро, сумрачно, стоит пугающая тишина. Ветви и корни деревьев висят неподвижно, словно мертвые. Рядом с деревьями высотой более двадцати пяти метров и до двух метров в обхвате виднеется низкий кустарник. Из ила поднимаются дыхательные корни— они торчат словно свечи или извиваются как змеи.
Воздух наполнен тучами москитов, комаров, слепней. Они миллиардами размножаются в дуплах деревьев, где застаивается вода от дождей.
— Вот где очаг лихорадки! — произнес вслух Демидов.
Когда прошли еще дальше, заметили несколько птиц — то были цапли, красноносые ибисы и фламинго. На не залитых водой прогалинах, между манграми виднелись усеченные конусы, сложенные из затвердевшего ила, — гнезда фламинго.
Капитан рассказывал морякам:
— В таких зарослях лет сто — полтораста тому назад пираты прятали груз черного дерева, как называли тогда работорговцы негров-невольников. Я где-то недавно читал, что и в наши дни японцы получили ряд концессий на разработку мангровых зарослей — кора этих деревьев хороший дубитель. А когда голландцы обследовали эти концессии, то обнаружили замаскированные бетонные площадки, устроенные якобы для занятия спортом. На самом же деле это были аэродромы и площадки для орудий. Малайцы говорят, что здесь, на острове, тоже была японская концессия. Да, японские империалисты давно готовились к захвату многих островов Тихого океана, — задумчиво закончил капитан.
Вдруг Датук остановился и тихо проговорил:
— Капитан, вон калонги — летучие собаки.
И действительно, там, куда показывал рукой Датук, на ветвях мангровых деревьев, среди длинных лиан, моряки увидели диковинных летающих собак, похожих издали на летучих мышей. Они расправляли свои крылья и усаживались на ветви. Оттуда доносились звуки, напоминающие шипение гусей: летучие собаки засыпали.
