— Я это давно понял, Вадим Андреич. Отсюда и хочу танцевать.
— Да, в этом ключе и будем работать, — согласился Репнин. — Ведь Николай стал императором неожиданно для самого себя, после столь же неожиданной кончины своего отца. И весь этот тяжкий самодержавный груз свалился внезапно на его плечи.
— Но ведь Александр Третий, наверное, готовил сына к наследованию престола?
— Конечно, готовил, но многого просто не успел: умер сорока девяти лет от роду. За два дня до кончины он имел разговор с сыном. Устно завещал тому Россию и сделал несколько наказов. Знаменитые слова Александра Третьего: «Помни — у России нет друзей» — как раз из того разговора. А еще он наказывал не позволять Европе вмешиваться в дела России и не пускать не её порог западный либерализм.
— Почему?
— Потому что либерализм — основа всех смут и революций. Его корни в масонстве — яром враге самодержавия и России.
— Либералов много и в наши дни, — сказал Смирнов-Бенкендорф.
— Совершенно верно, — согласился Репнин. — Потому и много перекинуто мостиков из прошлого в наше время.
— Либералы постоянно говорят о свободе, — заметил Романков.
— А им больше не о чем говорить. Но их свобода — для избранных. Потому-то Россия сегодня ослаблена либерализмом и мнимой демократией. Правят же нами внуки тех самых кухарок, отравленных еще сто лет назад идеями западного либерализма, так чуждого русскому характеру. Все эти нынешние бездарные западники — ельцины, гайдары, бурбулисы, чубайсы, черномырдины, явлинские, немцовы, кириенки, хакамады и прочие и прочие — отзвуки того гнева Божия, который обрушился на Россию за предательство своего государя — помазанника Господня. За тот давний грех мы до сих пор и страдаем. Вы согласны?
— Еще бы, — подтверждающее кивнул Романков. — Мне и самому противно бывает, когда наши люди прогибаются до американских каблуков. Я недавно нашел у Федора Тютчева строчки, как раз к нашему разговору о западниках:
Как перед ней ни гнитесь, господа,
Вам не снискать признанья от Европы.
В её глазах вы будете всегда
Не слуги просвещенья, а холопы.
— Очень современно! — воскликнул Репнин. — Вот это и есть мостик в сегодняшний день. Я бы эти слова выбил на стенах Государственной Думы.
— Но мне еще кажется, Вадим Андреич, что нынешние демократы-западники тоже ведь своего рода революционеры.
— В том-то и дело. А революционеры — дети сатаны. И эти, нынешние, кто бы они ни были — прямые наследники того плешивого и картавого карлика, который забрался на место убиенного по его приказу русского царя.
— Но почему Николай не объявил войну этим своим внутренним врагам? — спросил Романков.
— Он с ними боролся. Но, как православный человек, не хотел крови. Враги же сочли это за слабость и продолжали разрушать российские устои. Царь не был слабым и безвольным человеком. Это — миф… В его царствование перед германской войной Россия производила зерна больше, чем Канада, Аргентина и Штаты вместе взятые. Половина экспорта яиц — русская. Льна, конопли мы поставляли на мировой рынок больше всех других стран, а за сливочное масло Россия выручала за границей в два раза больше золота, чем добывала его вся Сибирь… А знаменитая денежная реформа девяносто седьмого года, когда русский золотой рубль зауважали во всем мире. А обращение русского императора ко всем странам с предложением о разоружении и вселенском мире в девяносто восьмом году. Никто тогда его не поддержал. И кто сейчас об этом знает и помнит? Императору всероссийскому было тогда всего тридцать лет от роду… И, наконец, попытка царя искоренить пьянство на Руси и введение им сухого закона во время войны… Так разве можно после всего этого называть Николая слабым и безвольным человеком? Взяв на себя Верховное командование в пятнадцатом году, он выстоял и победил. Положение в войсках при нем выправилось и он привел русскую армию к порогу победы. Он даже получил в феврале шестнадцатого года знаки отличия фельдмаршала британской армии. Но всему помешала революция — внутренний враг оказался сильнее.
— Но государь знал, что идет на свою Голгофу, — сказал Романков.
— Да… К сожалению.
— Почему — к сожалению? Николай мог изменить свою жизнь.
— Да, мог. Но он мистически был покорен судьбе. Дело в том, что еще Павлу первому прозорливый монах Авель предсказал судьбу его далекого праправнука, сказав, что на «венок терновый сменит он венец царский, предан будет народом своим, как некогда Сын Божий». Павел это предсказание записал и положил в ларец, завещав вскрыть его через сто лет, что и было сделано самим Николаем Вторым. Известны ему были и слова преподобного Серафима Саровского: «Будет царь, который меня прославит, после чего будет великая смута на Руси, много крови потечет за то, что восстанут против этого царя и его самодержавия. Все восставшие погибнут, а Бог царя возвеличит»… Через своих духовных чад преподобный Серафим передал для будущего царя и письмо, написанное за шестьдесят лет до царствования Николая. Что там было написано — не знает никто. Известно лишь, что, прочитав его, Николай заплакал… Так что он все знал о судьбе своей и России.
— Об этом я читал и у современника царя Иоанна Кронштадтского, — сказал Романков. — Он писал, что все смуты в России начались задолго до Николая по грехам самого народа.
— Ну, конечно. Еще с декабристов и Герцена, а, может, и еще раньше. Вспомните императрицу Екатерину, боровшуюся с масонами. При Николае же Втором сеть масонских лож буквально опутала Россию.
— Потому и говорил праведный Иоанн Кронштадтский, что «конец мира близок. Бог отнимет благочестивого царя и пошлет бич в лице нечестивых, жестких, самозваных правителей, которые зальют всю землю кровью и слезами».
— Да… Что, собственно, и случилось. А прибавьте к этим пророчествам неизлечимую болезнь сына-наследника, масонский заговор, оболваненный революционерами и так называемой интеллигенцией народ, войну и все, что с ней связано, и прочее, и прочее, и прочее… Не слишком ли много для одного человека? Язык не поворачивается назвать его слабым. Николай Романов — человек судьбы трагической. И как тут не вспомнить пушкинского Бориса Годунова: «Так решено: не окажу я страха, но презирать не должно ничего… Ох, тяжела ты, шапка Мономаха!»… Впрочем, что это мы обо всем сразу. Пойдемте лучше отдохнем немного и подышим кислородом…
…Они вышли на улицу, где увидели стоявшие напротив подъезда два старинных автомобиля с открытыми верхами и помощника режиссера, что-то объясняющего столпившейся вокруг него «массовке».
Съемочная площадка была ограждена белым тесемочным канатом, за которым стояла, как всегда бывает на киносъемках, большая толпа любопытных: прохожих, туристов и просто праздных зевак.
Актеры уже обошли автомобили и направились по тротуару вдоль здания, как вдруг из толпы любопытствующих зрителей, стоящих на другой стороне площадки у аллеи, выбежала невысокая и худенькая старушка в серой вязаной кофте, с белым платочком на голове и засеменила к идущим актерам, помогая себе небольшим батожком. Актеры, увидев ее, остановились, а старушка, приблизившись к ним, упала вдруг перед Романковым на колени.
— Государь-батюшка! Явился! Слава тебе, Господи! Явился! — крестясь прерывисто дыша, говорила он и кланялась до земли.
Смирнов-Бенкендорф бросился было поднимать старушку, но Романков сразу все понял и, отстранив товарища, сам помог ей подняться.
— Иди, — сказал он приятелю. — Я разберусь. Да посмотри, чтобы сюда никто не подходил.
Романкову приходилось сталкиваться с тем, что его принимали за другого человека, но чтобы за царя… Впрочем, ведь он внешне был очень похож на Николая Второго. Даже без грима. Все так, если бы не нынешнее время, слишком далекое от царского.
Николай Александрович подвел старушку к стоявшей под кустом акации скамье и, усадив ее, сам присел рядом.
— Ой, Господи, — продолжала причитать старушка. — Услышал молитвы наши… А мы тебя так ждали, государь-батюшка, так ждали. Измучились все без тебя. Совсем уж было отчаялись, а ты вот взял и явился.
— Да, вот, как видишь, матушка, — решил не разочаровывать старушку Романков.
— Ну и слава Богу. Радость-то какая!
— Но что же в этом радостного, матушка?
— Как же! Мы ведь никогда и не верили, что тебя, царя нашего, и всю семью твою царскую большаки сгубили. И все ждали твоего явления.
— Не верили? Это как же?
— А вот так. Не верили и все тут.
— И что же тогда говорили о государе и его семье? — заинтересованно спросил Романков.
— А говорили, что царская семья не погибла. Господь всех чудесным образом спас и они жили по разным местам. Вместе-то нельзя было — боязно. Из-за страха даже имена пришлось поменять… Сказывали, что ты с супругой своей Александрой Федоровной под Костромой где-то обитал. Ты, говорили, в каком-то учреждении работал, а она в больнице медсестрой была… У нас недалеко в одной деревне монашка Ольга жила. Я её тоже знавала. Так вот, когда она умирала, то призналась, что она царская дочь Анастасия. Мы с подругой моей Полюшкой потом на могиле её многие годы лампадку возжигали в день ангела, — закончила старушка свой рассказ и перекрестилась.
