Таня выскочила из вагона, хлопнув дверью. Алеша засопел…
Броневые поезда ремонтировали в трех тупиках, обнесенных забором. Длинные угольные вагоны-самосбросы шли под корпуса бронированных вагонов. Внутри возводили бетонные камеры со сводчатым потолком и амбразурами на положенных местах, пробивали борта для дверей: выходных наружу и для сообщения вагонов друг с другом. Амбразуры пробивались не только в бетонных камерах, возвышавшихся над уровнем борта на два аршина, но и в корпусе, для стрельбы с колена и лежа.
Готовые вагоны стояли на запасных путях. Выглядели они внушительно: узкое, длинное черное тело, серый верх с угрожающе разверстыми амбразурами. На них еще не было вооружения. Но и без него каждый из рабочих понимал назначение вагонов.
Виталий принялся за работу с охотой, весело. Его поставили на клепку. Дело это было знакомо ему еще со времени работы в мастерских Военного порта, и он сразу показал себя умелым клепальщиком.
Кроме старшего мастера Шишкина, кадрового первореченского деповского, за работами по ремонту бронепоезда следили еще пятеро мастеров — двое деповских и трое из управления коменданта гарнизона. Последние носили военную форму с погонами инженерного ведомства. Рабочие считали их шпионами. В их присутствии прекращались всякие разговоры. Один из деповских, Кашкин, также был у железнодорожников на подозрении. За ним, не сговариваясь, следили, избегали вступать с ним в беседу. Был он человек новый, пришел в депо недавно, но за ним уже потянулся слух: наушник, ябеда, стукач.
Обо всем этом Виталию сообщил Пужняк.
Что касается остальных мастеров, то они были недовольны своей работой, тормозили ее. Усилия их не были организованы, действовали они на свой страх и риск, осторожно и не всегда умело. Однако их поведение служило доказательством того, что в депо обстановка вполне подходила для выполнения намерения, с которым Бонивур явился на Первую Речку.
С первого же дня Виталий обогнал на клепке всех своих напарников. Те присматривались к нему, но молчали. Антоний Иванович вечером подошел к юноше.
— Ну, как работаете?
— Ничего, — весело ответил Виталий. — Только, вижу я, клепальщики не торопятся.
Старший мастер посмотрел на него.
— Да-а, наша работа такая: поспешишь — людей насмешишь! — ответил он. Дело серьезное делаем.
— Вот я и говорю, торопиться надо! — сказал Виталий.
Антоний Иванович не спеша закурил.
— Когда надо будет поторопиться, сам скажу! — заметил он с особым выражением. — А ты пока к ребятам присмотрись… Да горячку не пори!
На другое утро Виталий с прежним жаром принялся за работу. Он ловко обрабатывал торцы заклепок, обгоняя других клепальщиков. Напарник его, Федя Соколов, сидевший внутри вагона, высунулся из-за борта. Он непонимающе смотрел на Виталия.
— Слышь, голова! Куда ты, к черту, торопишься?
— А что? — невинно спросил Виталий.
По виду напарника заметно было, что тот взбешен, и не миновать бы Бонивуру забористой ругани, если бы в этот момент к ним не приблизился один из контролеров управления коменданта. Напарник метнул на Виталия сердитый взор, чертыхнулся и исчез в корпусе. Когда контролер прошел, рабочий опять высунулся.
— Что, что-о? — передразнил он Виталия. — Ты думаешь, тебя на этой чертовой телеге под венец, что ли, повезут? Я тебе хочу сказать вот что: нам умников да сволочей не надо… японских прихлебаев! Понял? А то живо загремишь отсюда…
Многое еще, видно, хотел сказать рабочий, но ему опять помешали незаметно подошел Кашкин. Он слышал последнюю фразу и многозначительно погрозил рабочему.
— Поменьше языком болтай! — строгим голосом сказал он, и глаза его зло сверкнули из-под белесых ресниц.
Соколов сплюнул и скрылся в корпусе. Кашкин, уже приметивший, что Виталий работает споро, не в пример другим, понизив голос, обратился к нему:
— Хорошо работаешь! Очень хорошо… Видно, не такой висельник, как эти! — кивнул он в сторону напарника. — Лается?
— Не без этого! — ответил Виталий.
— А пошто? — заговорщицки наклонился Кашкин к юноше.
— Да, говорит, зря гоню!
— Им бы, лентяям, семечки лузгать да с девками балясы точить! — сказал Кашкин с отвращением. — Работа срочная, военная! Господин Суэцугу торопит, а они тянут… как мертвого кота за хвост! — Неожиданно он спросил шепотом: А еще что говорил твой напарник?
— Да я не слушал! — простодушно ответил Виталий!
— А ты послушай, — еще тише произнес Кашкин, опасливо оглядевшись. Потом мне скажешь. А?
— Да… неловко как-то! — поежился Виталий.
— А я тебе в ведомости выработку подыму… А?
Виталий искоса посмотрел на Кашкина. Напускная его простоватость обманула мастера; лицо Кашкина изобразило жадное любопытство и ожидание. «Ну, подлюга!» — подумал Бонивур.
— Подумать надо, — сказал он медленно, словно расценивая, стоит ли овчинка выделки. — Выработку-то поднимать не след бы, заметно будет…
— Ну-ну, подумай! — скороговоркой выдохнул Кашкин, видимо, обрадованный тем, что новичок оказался податливым. — А что касаемо денег, можно и чистоганом… А?
«Так! Значит, ты мастер на все руки», — ответил про себя Виталий. Кашкин опять заглянул ему в глаза.
— Так ты слушай, что говорить будут… А я к тебе завтра опять подойду. А?
— Можно и завтра! — ответил Виталий.
Кашкин исчез так же незаметно, как и появился. Виталий нагнулся и под вагоном последил, как удалялся мастер. Потом тихонько стукнул по корпусу, давно приметив, что к пробою заклепки прижато ухо напарника.
— Эй, друг! — крикнул он негромко.
Насупленный напарник показался над бортом. Виталий спросил его:
— Слыхал?
— Ну?!
Виталий пожал плечами.
— Не понимаю, чего вы его терпите? Расскажи ребятам. Убрать этого гада нужно.
Парень вдруг расплылся в широчайшей улыбке, которая осветила его замызганное лицо. Черной рукой он взъерошил свои русые волосы, выбившиеся из-под кепки, и сказал:
— А я думал, ты…
Виталий усмехнулся:
— Индюк тоже думал.
Соколов заметил:
— Мы давно за этой шкурой следили. Улик не было. Что-то он с тобой больно быстро вкапался.
— Ну, видит молодого, «неиспорченного» рабочего! — расхохотался Виталий. — Знаешь, и на старуху бывает проруха!
Напарник натянул кепку на глаза.
— Ладно!
Незадолго до конца работы он попросил Виталия поработать одного, сам же ушел. Виталий заметил, как он разговаривал с мастерами.
Поздним вечером Виталий и Пужняк возвращались из депо домой.
Огромная, неправдоподобно оранжевая, будто нарисованная луна тяжело выкатывалась из-за силуэтов зданий, словно нехотя подымаясь вверх. Густые тени лежали между вагонами. Они скрадывали очертания составов, путей, делая их неузнаваемыми.
Молодые люди шли медленно. Вечерняя прохлада после деповской копоти и духоты была приятной.
Невдалеке запыхтел паровоз. Потом он сконтрпарил. Раздался лязг буферов, перестук колес на стыках рельсов. Вдруг пронзительный крик пронесся над путями. Затем все стихло.
— Никак кого-то зарезало! — встревоженно ахнул Алеша.
Он бросился по направлению крика. Длинные черные тени мгновенно поглотили его фигуру. Со всех ног Виталий полетел за Пужняком.
На третьем пути, у маневрового состава, озаренная багровыми вспышками факела, бросавшего кровавые блики на рельсы, сгрудилась небольшая толпа. Сдержанные возгласы, сумрачная неподвижность людей, глядевших на что-то под колесами товарного вагона, заставили Алешу и Виталия броситься туда.
— Что случилось? — спросил Пужняк тревожно.
— Кашкин под поезд угодил! Шел-шел, поскользнулся — и каюк! — ответил ему незнакомый голос.
На следующий день обнаружилось, что Кашкин был не совсем простым мастером. Обычно в несчастных случаях дело ограничивалось составлением протокола. Тут же наехала целая комиссия: железнодорожное начальство, прокурор, какие-то военные, наконец, японский офицер. Комиссия заседала в проходной будке броневого цеха. Рабочих, оказавшихся вблизи места происшествия, вызывали поодиночке, расспрашивая об обстоятельствах смерти Кашкина. Виталий забеспокоился: ему вовсе не хотелось лишний раз сталкиваться с каким-либо начальством. Он, нахмурясь, ожидал вызова:
Антоний Иванович подошел к Бонивуру.
— Чего зажурился? — спросил он Виталия.
— Юноша повел плечом.
— Не люблю по начальству таскаться, Антоний Иванович! — ответил он. Не с руки мне с ними толковать!
— Это можно устроить! — понимающе сказал мастер. — Мы с Алешей разговаривали уже. Никто тебя не называл.
