Волх изменился в лице.
— Что с мамой?
— С ней все хорошо, — подобревшим голосом ответил Мичура. — Она шлет тебе поклон.
Мичура полез за пазуху и вытащил свернутую тряпицу.
— Вот, это она велела тебе передать.
Волх взял подарок. Его лицо окаменело от старательно изображаемого равнодушия, а сердце прыгало у самого горла. И в глазах защипало. Только слез не хватало…
— Это все? — Волх закрылся грубостью, как щитом.
— Все, — кивнул Мичура. — Я вот только еще про Алахаря хотел спросить… Ну, тебя беспокоить не стану, с ребятами поговорю…
— Что про Алахаря? — спросил Волх совсем другим тоном. Ему полегчало, когда он переключился на чужое горе.
— Как он умер-то?
— Твой сын погиб, защищая своего князя, — выспренно заявил Волх. И добавил, словно извиняясь: — Алахарь был очень хороший друг. Он спас мне жизнь.
Мичура сдержанно улыбнулся. Повинуясь внезапной мысли, Волх сказал:
— Большая честь для меня и для всего города принимать у себя послов из Словенска. Сегодня вечером я прошу вас разделить трапезу со мной и моей дружиной. Но на рассвете вы должны покинуть Новгород.
Мичура ушел, и Волх, наконец, развернул материнский подарок. Это была льняное полотенце с яркой вышивкой. Рисунок Волх узнал сразу. Вырей. Вот Мировое древо, вот райские птицы в его ветвях — Алконост и Гамаюн. А вот, в корнях, копошатся змеи…
Шелковые нити были разными на ощупь. Красные и золотые — горячи, как камни на солнцепеке. Голубые — прохладны, как брызги воды. Лесной свежестью веяло от зеленых. Волх прижался к вышивке щекой. Он больше не мог терпеть. Слезы прорвались мучительно, царапая горло. Есть один человек во всем свете, который любит его просто так. Но к матери уже не вернуться, между ними пропасть, и это навсегда…
Сев прямо на пол, Волх скорчился и крепко-крепко обхватил себя за плечи. Вот так его могли бы обнимать любящие руки. Но нет никого, никого…
Вечером состоялся пир. Бельд очень одобрил решение Волха так попрощаться с послами и приложил все усилия, чтобы пир удался. Конечно, в Словенске подавали угощение и побогаче, да и повара там были искуснее. Но молодые хозяева Словенска тоже не ударили в грязь лицом.
Отцы и сыновья на пиру наконец встретились лицом к лицу. Встреча была очень сдержанной. Дружинники Волха скупо спросили о здоровье матерей и сестер. Послы так же скупо похвалили порядки, которые дружина завела в городе. О похищенных чудью словенках послы не спрашивали — к счастью, их жен среди этих женщин не было. Назад в Словенск никого не звали, и многие снова с досадой и грустью почувствовали себя отрезанным ломтем. Распрощались на ночлег миролюбиво, но прохладно. Послы должны были уйти еще затемно, не потревожив никого, кроме дозора.
Волх лег спать, подложив под голову подарок Шелони. Он по-детски надеялся, что так ему приснится мать. Но сон пришел бессмысленный и тревожный. Такие, наверно, снятся собакам, когда они тихонько тявкают и дрыгают лапами.
Он гнался за кем-то, мелькали березовые стволы, и ноги вязли в болоте. А потом оказалось, что это кто-то гонится за ним, тяжело дышит в спину, зовет ненавистным голосом…
Чей-то голос действительно разбудил его. Волх вскочил, нащупав у постели нож. Ялгава, подбоченившись, загородила тучным телом дверной проем.
— Просыпайся, князь, беда! — провозгласила она. — Послы-то каковы! Ты не отдал им мою рабыню, так они увести задумали!
— Что?!
— Эта сука Ильмерь сбежала с послами, вот что!
Волх вдруг ощутил облегчение. Пусть все решится без него. Пусть Ильмерь убирается куда хочет и наконец освободит его…
Но не тут-то было.
— Сейчас их, должно быть, воротили, — продолжала Ялгава. — Хорошо, что я не спала! Я всех на ноги поставила: и Клянчу, и твоего верного пса, Бельда… Представляешь, лежу, слышу, она тихой мышкой — мимо. Ну, мало ли, думаю, по нужде или чего. Но сердце екнуло. Лежу — а ее все нет. Дай, думаю, проверю: нет ли обмана…
— Замолчи! — рявкнул Волх. Голос жены сводил его с ума. Иногда он ненавидел ее так, что готов был убить.
Натянув рубаху, он вышел на улицу. Ялгава с праведным гневом на лице поспешала за ним.
На дворе начиналось ясное утро. Пробовали голос птицы. На земле еще царила сумрачная прохлада, а небо сияло чистейшей синью.
Понурых послов окружали растерянные новгородцы. Кулема с мечом в руке не осмеливался поднять глаз на Доброжена, своего отца, и на Ильмерь.
Для побега Ильмерь переоделась в мужские портки и рубаху, а волосы спрятала под каким-то дурацким треухом, который теперь сжимала в руке. Дозорные ее не узнали и беспрепятственно выпустили послов из города. Но дружина, поднятая по тревоге Ялгавой, без труда их догнала. Послы не сопротивлялись, послушно представ перед Волхом.
— Князь, ты только не бесись, — шепнул ему Бельд. Волх поморщился и капризно сказал:
— Вы меня обманули, — вздохнул он. Послы опустили головы еще ниже.
— Это она, она их уговорила, подлая! — встряла Ялгава. На солнечном свете ее лицо показалось Волху особенно старым и помятым. Таким непохожим на лицо Ильмери… Волх посмотрел на беглянку. Она стояла, совершенно равнодушная к своей участи. Темные кудри были откинуты назад, потухшие глаза прикрыты, грудь лениво вздымалась под грубым льном.
— Вели ее наказать! Выдрать как следует! — не унималась Ялгава. — Воровка! Я с тебя семь шкур спущу! Живой не останешься!
— Ты бы отпустил ее, Волх, — снова шепнул Бельд. И вопреки обыкновению Волх не отмахнулся. Задумался.
Нет, отпустить Ильмерь он не мог. Дать ей уйти — мог, уже готов был… Но сам, по доброй воле, навсегда отдать ее Словену…
Волх хмуро помотал головой.
— Иди к себе, — спокойно сказал он Ильмери. И послам сказал: — Идите с миром. Я позабочусь, чтобы вас проводили через лес. Вам повезло, что вы добрались сюда без приключений. В лесу, знаете ли, небезопасно.
— Кто это нас проводит? — настороженно спросил Доброжен.
— Мои союзники, — усмехнулся Волх. — Они и сюда вас провожали, да только вы не заметили.
Послы переглянулись. По их вытянувшимся лицам было видно, что они уже слышали краем уха о «союзниках» новгородского князя.
Привычная ко всему дружина и то поморщилась, увидев знакомое, отрешенное выражение на лице своего князя. Волх молчал, но где-то вдалеке послышался волчий вой. Послы побледнели.
— Ну вот, — удовлетворенно кивнул Волх. — Все в порядке, я договорился с вашими провожатыми. Вы благополучно вернетесь в Словенск. Но передайте своему князю, что больше послов от него мы не примем.
Послы в смутных чувствах, со страхом и облегчением, скрылись за воротами.
Над рекой Мутной садилось солнце. Брызги заката раскатились по воде, вспыхнули рыжим пламенем на сосновых стволах. Вокруг города на полях волновалась рожь. Близилась жатва, начинался месяц серпень. Колдовской месяц, когда в самую силу вступает богиня Мокошь.
Словен в простой рубахе, перехваченной дорогим кожаным поясом с золотой пряжкой, сидел у окна в библиотеке. Издалека доносились крики, смех и брань. Опять русы безобразничают… В последнее время присутствие в городе Хавровой дружины стало тяготить Словена. Триста вооруженных мужчин бесились от безделья — слишком уж легкой оказалась служба у словенского князя.
Душно сегодня… Или это сердце снова шалит? Словен поморщился. Ему еще не хотелось стареть.
Грек Спиридон, подобострастно согнувшись, забирал из-под локтя князя одни свитки, подкладывал другие. Князь досадливо их отодвигал. Новых книг давно не появлялось в библиотеке, а все имеющиеся Словен знал наизусть. Такая долгая была позади жизнь…
Но при взгляде на стол напротив на душе светлело: там сидел Волховец. Он старательно выводил на пергаменте греческие буквы.
Волховцу исполнилось четырнадцать лет. Уже не ребенок — юноша. В его лице легко угадывались прекрасные черты Шелони и мужественные — самого Словена. Он будет красивым и сильным мужчиной. Он сын своего отца — не то что тот, другой… Словену вдруг страшно захотелось узнать, что делает сейчас его старший сын.
Пять лет назад он практически выгнал Волха из города. Это было не просто изгнание — это была смерть. Молодая дружина ушла на другой берег. Она пересекла реку, словно границу между миром живых и миром мертвых, и за ее спиной сомкнулся враждебный, безжалостный зимний лес. В тот день из Словенска ушло будущее, и потеря казалась невосполнимой. Боясь княжьего гнева, матери выли по своим сыновьям украдкой, и этот сдавленный плач долго метался по городу.
Но вот — живет город. Рана затянулась. Подрастают в нем новые дети. И Волховец с приятелями так же ходит на реку биться на мечах, как когда-то его старший брат…
Удивительно, что Шелонь ни разу не упрекнула мужа за то, как он поступил с их сыном. И дело не в том, что она молчала. Словен чувствовал: она рада, что Волх ушел из Словенска. Будто в городе ему угрожала большая опасность, чем в лесу.
