— Ой, не говорите об этом, тетечка, — взмолилась Тувак. — Сама знаю и ничего не придумаю для своего счастья. Может, найдется человек: уговорит отца, чтобы не гнался за богатством.
— Эх, девушка, — вздохнула Нязик-эдже... — Ну, да ладно, я побегу встречать хана. Вон он — близко уже...
К вечеру похолодало. Должно быть от дождя. Да и лето на убыль пошло — пора отступить жаре. Тяжелое огненно-желтое зарево долго висело над морем, отражаясь золотом в холодных каспийских волнах.
Кеймир натянул поверх халата старый чекмень, взял ружье и отправился на киржимы. Сегодня — его очередь сторожить море, чтобы не подкрались к бухте враги, не захватили бы врасплох спящих челекенцев.
С Каспия дул пронизывающий ветер, и Кеймир, кутаясь в чекмень, все время посматривал то на кочевье, то в море. Возле кибиток задымились тамдыры, выбрасывая красные языки пламени. Вот у крайнего изогнулась гибкая девичья фигурка. Девушка взяла кумган и направилась быстро к морю. Кеймир оцепенел, дух перехватила.
Отошла подальше от кибиток Тувак, оглянулась — никого сзади нет. Ускорила шаг. Спешит к киржимам, и чудится ей, будто кто-то рядом, идет. Остановилась — никого. Пошла — опять кто-то преследует. Слышно, как шуршит одежда. Тувак ойкнула, побежала, — сначала тихо, затем быстрее. Но и преследователь бежит рядом. «Не джин ли?» Подбегая к киржимам, догадалась девушка, что шуршат платье и шаровары на ней же самой. Засмеялась Ту вак таким счастливым смехом, будто из костлявых лап джина вырвалась.
— Ты чего это? — озираясь по сторонам, спросил Кей мир. — И кумган с собой взяла. Разве воду из моря пить можно?
— Ой, и правда ведь, — испугалась Тувак. — Лучше бы и вовсе не брала. Теперь отец увидит — сразу догадается.
Сели они на борт киржима, боком к кибиткам, чтобы в случае чего, разойтись в разные стороны. Тувак сказала несмело:
— Вот пришла я, Кеймир-джан... Вижу, что не ждал. Убери-ка свои руки, не протягивай, куда не следует...
— Ох, тебя даже за руку нельзя взять, — разочарован но вздохнул Кеймир.
— Придет время — возьмешь, — тихонько засмеялась Тувак и опять шлепнула его по руке. — Чего ты меня за ко су дергаешь? — И вдруг заговорила боязливо: — Я пойду, а потом, ночью, приду, поговорим... Только без рук. — И Тувак, словно птичка, вспорхнула; набрала воду в кум ган и быстро пошла к кибиткам.
В эту ночь Булат-хан ночевал в кибитке старшей жены Нязик. Не из любви к ней мостился хан на мягкой под стилке и укрывался легким одеялом из верблюжьей шерсти. Надо было сделать наказ жене, чтобы без него с умом управляла делами. Перед сном вместе пили чай, вели раз говор о том, о сем. Хан в белой бязевой рубахе с расстег нутым воротом, почесывал грудь, смахивал с густой черной бороды крошки чурека, икал блаженно.
— К чему бы маслахат опять? — спрашивал он сам се бя вслух. — Живут же люди и без сборищ... А все Кият за тевает, народ с толку сбивает.
— Вам-то что, ага?— ласково журчала Нязик. — Зовут — поезжайте. На людей посмотрите и себя другим по кажете... Дочке не забудьте украшения купить. Взрослой стала, бедняжка...
— Почему же — бедняжка? — упрекнул хан — Разве живется ей плохо? Ест, пьет вдоволь...
— Ох, поверьте уж мне, ага... Сохнет она в последние дни, от несчастной любви сохнет. Как узнала, что Кеймир без хозяйства остался, так и потеряла всякую надежду...
— Хозяйство его — в моих руках, — хмыкнул хан. — Надо будет верну ему все. Бедным Кеймир не останется...
— Дай-то бог, — еще приятнее заворковала Нязик. — Сильнее и добрее на всем побережье парня нет, ага. Выдай за него дочь, не ошибешься. С его-то силой, он и сам встанет на ноги, и тебе до самой могилы помогать будет...
— Тьфу ты, — рассердился Булат-хан. — Да с чего ты взяла, женщина, что я не хочу отдать за него свою Тувак? Разве был повод для таких разговоров? Не спешу ее выдавать — это другое дело. Пусть с годок еще повздыхает, окрепнет. Пальван — все равно, что инер породистый...— И Булат-хан закатился бесстыдным смехом. Нязик-эдже покраснела густо: давно уже не слышала подобных слов от мужа...
— Чилим подать, может? — игриво спросила она, надеясь, что после курева хан впадет в блаженное состояние и приласкает ее.
— Ну, что ж, подай, — уступчиво согласился Булат-хан.— Давно ты уже мне не подавала...
Нязик-эдже быстро достала из кованого сундучка чилим, заправила его. Затем она выскочила на улицу, к там-дыру. Там раскурила чилим и, вернувшись в кибитку, опустилась на колени и подала мужу курительный прибор.
Хан пил чай и затягивался едким, пахучим дымом. Большие черные глаза хана сузились, стали маслянистыми. Разговаривая, он все больше посмеивался и, наконец, разразился таким довольным смехом, что голос его был слышен в соседних юртах...
В полночь Нязик-эдже вышла из кибитки, потянулась, как сытая кошка. На устах женщины играла блаженная улыбка. Захотелось ей пойти и обрадовать Тувак. Зря дедушка беспокоится, — никуда не денется от нее Кеймир-батрак. Она тихонько просунулась в соседнюю кибитку, прошла на цыпочках к постели Тувак и испугалась, — Тувак на месте не было. Нязик-эдже, стараясь не разбудить спящих в кибитке, так же тихонько выскользнула наружу и стала оглядывать все вокруг,— должна же быть Тувак где-то поблизости.
Нязик-эдже прошла вдоль ряда и. вдруг догадалась: «Кеймир ведь сегодня — караульщик! Наверно, Тувак на киржимах с ним!» Это предположение заставило женщину вздрогнуть. «Не приведи аллах... все они одинаковые... Не приведи аллах!» Нязик-эдже вспомнила, как легко в молодости скомкал ее Булат-хан и еще больше испугалась за Тувак: «А от этого и вовсе не вырвешься... Мало что — не муж он пока ей. А вдруг взбредет в голову! Дурная кровь рассудок мутит...»
Нязик-эдже подошла вплотную к киржимам. Навстречу ей, преграждая путь, будто выплыл из темноты, Кеймир.
— Что такое, ханум? Что случилось?
Нязик-эдже оттолкнула его. Увидела Тувак. Девушка сидела на борту.
— И не стыдно, Тувак-джан? — заговорила женщина. — Что люди подумают!
— Эдже, простите нас, залепетал Кеймир. Она за водой для стирки пришла. Хотела с киржима зачерпнуть...
— Зачерпнуть, — передразнила пальвана Нязик-эдже. — Не умеешь врать — не ври. Пошли, девушка.
Обе быстро направились к юртам. Кеймир смотрел им вслед, его насквозь пронизывал жгучий стыд. Как он завтра посмотрит в глаза хану. Не забылась еще история с пропажей денег, а тут уже другое. На этот раз живую девушку ночью похитили!
А Нязик-эдже наставительно шептала:
— Что,— подождать свадьбы не можешь? Никуда он от тебя не убежит. Отец соглашается — выдаст тебя за Кеймира. Только уговор,— ни разу ты с ним не встретишься до самого тоя!
— Ой, Нязик-эдже! — вскрикнула от счастья Тувак. — Неужели дал согласие отец? Если так, я не буду ему показывать лицо. Пусть пальван помучится. — И Тувак засмеялась, будто зазвенел серебряный колокольчик...
Когда подходили к кибиткам, их встретил заспанный Булат-хан. Что-то забурчал он под нос, но Нязик-эдже опередила его ругательства:
— Не гневайтесь, ага... Девушка одна боится выходить ночью, вот и разбудила меня...
И Тувак радостно впорхнула в свою юрту, легла в постель и долго-долго не могла никак подавить счастливую улыбку.
Генерал Валерьян Мадатов покидал Шушу с опаской. Побаивался, как бы не перешли персы Аракс, да не ударили с тыла, пока он будет сводить татарские ополчения и русские роты в одно войско. Еще с весны лазутчики сообщили, что персидская армия рассредоточилась вдоль границы. Наследный принц Аббас-Мирза выписал у своей союзницы, Британии, множество военных инструкторов и оружие. Теперь шла реорганизация персидских войск на европейский лад. Чего доброго, захочет принц проверить силу перевооруженного войска, как узнает, что князь Мадатов увел своих солдат на Суркай-хана в Дагестан.
Особенно опасался Мадатов возможного предательства Исмаил-хана Шекинского. Если хан сговорится, соединится с персами и нанесет удар в спину, то дагестанская кампания в этом году может вовсе расстроиться. Генерал думал, как избежать опасности...
Исмаил-хан был сыном перса Джафар-Кули-хана — одного из царских приближенных. В последней войне тот во многом помог русским и был замечен государем-императором. Царь пожаловал Джафар-Кули-хану Шекинское ханство. Хан обосновался в крепостном дворце в Нухе и зажил, как живут восточные владыки, утопая в роскоши. Но внезапно Джафар-Кули-хан заболел и умер. Место его в Нухе занял младший сын — Исмаил. Ранее он учился в Тифлисском дворянском училище, познал русский язык и европейские нравы (9).
На обрусевшего хана русское командование возлагало особые надежды, как на провозвестника царской политики среди горцев. Молодой хан, однако, с первых же дней своего властвования отличился чрезмерной жестокостью и жадностью. Он увеличил налоги на своих подданных и стал приумножать богатства ханской казны. В Нухе начались недовольства. В Тифлис к главнокомандующему повалили обиженные, ограбленные, и генерал Ермолов, только что взошедший на кавказский престол, предупредил Исмаил-хана суровым письмецом: «...Советую вам быть осмотрительнее... Научу вас лучше исполнять намерения всемилостивейшего •вам государя...» Исмаил-хан немного присмирел, но не надолго. Прошло немного времени, и деспотизм его вспыхнул с новой силой. К тому же проведал Ермолов, что Исмаил-хан частенько приглашает к себе правителей соседних ханств. Затем дошли слухи, что хан наладил связи с наследным персидским принцем Аббас-Мирзою и намерен бежать к нему, прихватив все богатства. Майор Пономарев дважды возвращал хана с дороги в Персию, писал командующему о попытках к бегству, получил тайный приказ — отравить хана, и не выполнив повеления, поплатился служебной карьерой...
