— Как долго ты еще сможешь содержать свою виллу, Цельсий? Вокруг все больше уродливых домов, являющих собой оскорбление для нашего красавца Рима.
— Я не собираюсь уезжать из города. Дела с продажами идут неплохо…
— Собирается ли Сабин здесь жить потом?
— Он меняет свое мнение каждую неделю. Но вернемся к нашей проблеме. Что мне делать с сыном?
— У меня есть одно предложение… — нерешительно сказал Кальвий.
— Говори скорее!
— Ты знаешь, что меня в последние годы мучают головные боли и бессонница. Будучи стоиком, я принимал это как должное и надеялся, что недуг пройдет. Этого не случилось… Словом, я решил плыть в Эпидавр. Рассказывают, там происходят чудеса даже в безнадежных случаях. Если не поможет, буду считать, что совершил восхитительное путешествие. Сабин мог бы меня туда сопровождать. Тогда у нас будет возможность многое обсудить, а твой сын посмотрит и оценит свою теперешнюю жизнь на расстоянии.
Цельсий обрадовался.
— Это хорошее предложение, даже очень хорошее. Сабин без ума от дальних путешествий. Я буду знать, что он под твоим присмотром, и, возможно, тебе удастся повлиять.
— Еще вопрос, захочет ли он.
Цельсий выпрямился.
— Я буду настаивать! Напомню ему его собственные слова. В конце концов, он получит то, о чем давно мечтал.
Кальвий собрался уходить, но в это время домой вернулся Сабин.
— Дядя! Ты уже уходишь? Ты так редко бываешь у нас! Останься.
Кальвий обнял племянника.
— Возможно, мой визит покажется тебе в тягость, когда ты узнаешь о нашем предложении.
Против ожидания Сабин пришел в восторг.
— Эпидавр! Хвала богам! Мое самое горячее желание вот-вот исполнится. Дядя, я готов тебя расцеловать!
Кальвий был заметно тронут искренней радостью племянника.
— Подожди, подожди — твой пыл поубавится, когда ты поймешь, как тяжело путешествовать с больным человеком.
Сабин радостно рассмеялся.
— Больным? Твои головные боли наверняка пройдут. А мне наконец-то пригодится знание греческого.
У Цельсия и Кальвия хватило ума не развивать эту тему. Они обговорили время путешествия.
— Сейчас плыть рано; зимние ветры на Адриатике коварны. Лучшее время для отправления — вторая половина мая.
Кальвий согласно кивнул.
— У нас будет достаточно времени, чтобы собраться в дорогу.
Когда дядя ушел, Сабин сказал отцу:
— Два — три месяца не играют роли. Я могу отправиться к преторианцам и через полгода.
— Поговорим об этом, когда ты вернешься. Во всяком случае, я рассчитываю на то, что без моего ведома ты ничего не предпримешь.
— Конечно нет, отец. Что ты обо мне думаешь! — возмутился Сабин.
Цельсий вздохнул.
— Ох уж эти дети… — пробормотал он, качая головой.
При первой же встрече Сабин поведал другу новость.
— Я плыву в Эпидавр, Херея, представляешь! Морское путешествие продолжительностью в несколько недель! Мы будем останавливаться в Неаполисе, Мессане, может, и на Эгейских островах, а потом…
— Подожди, подожди! — перебил Херея. — Я рад, что твое желание исполнится, но ведь у тебя были другие планы. Насколько я помню, ты хотел просить отца записать тебя в преторианцы, и звучало это так, будто ты дождаться не можешь, когда это случится.
Сабин увидел разочарование на лице друга и поспешил его утешить.
— Я не меняю решения! Слышал бы ты моего отца, когда я посвятил его в свои планы! Его едва не хватил удар. Мы обсудим это после моего возвращения, и ты увидишь, что я настою на своем. Я всегда добивался того, чего хотел. Но от этого путешествия я не могу отказаться. Ты ведь уже был и в Галлии, и в Германии…
— Как солдат!
— Во всяком случае, ты повидал свет и набрался впечатлений. Не отказывай и мне в этом удовольствии!
Херее стало смешно.
— Во имя Марса и Юпитера! Уж не думаешь ли ты, что я завидую тебе? Ты скоро поймешь, что дальние дороги приносят не только удовольствия. В мае тоже случаются штормы, и когда тебя целыми днями выворачивает наизнанку…
— О, прекрати, Херея. Трагичные прогнозы меня никогда не впечатляли. Будет то, что решат боги. Все держится на шелковой нити. По-моему, это сказал Ливий. Возьми, например, Сеяна: он развлекался со своей возлюбленной в постели, уверенный, что является вторым человеком в государстве, через два часа его обвинили в государственной измене. Знаешь ли ты, что случится завтра? С тобой, со мной, с Марсией?
— Хватит философствовать, Сабин. В конце концов, нельзя постоянно думать, что на нас в любую минуту может обрушиться несчастье. Тогда уж лучше сразу вскрыть себе вены.
Сабин победно засмеялся.
— Вот видишь! Ты сам себя в этом убедил, как любой разумный человек. Сам начал с предостережений об опасностях путешествий. Жизнь сама по себе опасна, дружище, только отъявленные глупцы закрывают на это глаза. И все-таки мы не поддадимся унынию. Мне как сыну книготорговца всегда приходят в голову слова писателей и поэтов. Знаешь, что по этому поводу сказал Вергилий? «Не бежать надо от несчастья, а смело выходить ему навстречу».
Херея грустно улыбнулся.
— Поэтам легко рассуждать. Сидят себе в тишине и раздают мудрые советы. Этот Вергилий когда-нибудь маршировал по лесам Германии, зная, что за каждым кустом его может подкарауливать светловолосый гигант, охочий до убийств, который — если повезет — просто отрежет тебе голову, а может содрать заживо кожу или отрезать что-нибудь другое? Тогда тебе не до советов разных умников.
— У этих советов символичный смысл. Но давай поговорим о чем-нибудь другом. Как тебе новый префект?
Херея пожал плечами.
— Макрон старается. Солдаты им довольны. Он вступался за каждого, кого хотели втянуть в процесс по делу Сеяна. Никто не жалеет, что с любимчиками Сеяна покончили, пусть они и были преторианцами. Таких в армии не любят. Мы уважаем людей только за то, что они собой представляют.
— Это мне как раз и нравится. Ты думаешь, твое ходатайство о повышении пройдет? С твоими заслугами и способностями ты давно мог бы быть трибуном.
Херея ухмыльнулся:
— Что ты искренне желаешь мне добра, я знаю. Калигула проверяет прошения по очереди, и он, должно быть, очень щедрый.
— Может, стоит обратиться к сенатору Корнелию…
— Нет! Я этого не хочу! Достаточно, что ты научил меня чтению и письму. Больше мне ничего от Корнелия не надо.
— Хорошо, Херея, я просто подумал, на случай, если Калигула тебя обойдет…
— Подождем. Среди солдатских добродетелей терпение занимает не последнее место.
С тех пор как император послал сенату свое странное письмо, самочувствие его заметно улучшилось, будто с души сняли груз. Тиберий ел и пил с большим аппетитом, наслаждался теплым весенним воздухом, и к нему снова вернулся резкий ироничный тон, к которому привыкло его окружение и которого оно так боялось.
С улучшением физического и душевного состояния росло и недоверие Тиберия ко всем, в том числе к самым близким. Он подозревал, что Макрон, наделенный той же полнотой власти, что и его предшественник, постепенно поддастся соблазнам, и начнутся злоупотребления. Растущая популярность Калигулы у римлян тоже была ему не по душе. Правда, его внук пытался преуменьшить этот факт и говорил, что народ его любит как родственника императора, а не за личные заслуги, которых у него в действительности нет. Тиберий делал вид, что верит, но решил поручить Макрону наблюдать за Калигулой, а Калигуле — за Макроном.
— То, что я скажу тебе сейчас, Гай, должно остаться между нами — я обращаюсь к тебе как к своему преемнику и приемному внуку с тем, чтобы ты держал это в тайне. Это и в твоих интересах! Речь пойдет о Макроне.
Калигула поднял руку, будто хотел возразить, но Тиберий остановил его:
— Нет, не говори сейчас ничего. Хочу сразу прояснить ситуацию: я доволен префектом, знаю, что на него можно положиться, и доверяю ему. Но я всегда помню: мы люди, не боги, и определенные соблазны завладевают нашими душами. Правителю нельзя упускать это из виду. Макрон не кажется тщеславным, если предположить, что его отказ от привилегий был искренним побуждением, а не осторожностью, что тоже нельзя исключать. Я знаю, что ты думаешь обо мне как о слишком осторожном, недоверчивом старике, но не забывай: речь идет не обо мне, а об империи. Я прожил жизнь, уже двадцать лет являюсь императором, но, пока я жив, никто не снимет с меня ответственности. В этом все дело.
«Как бы честно и благородно сие ни звучало, я не верю ни одному его слову, — думал Калигула. — Старик, как репей, цепляется за жизнь, почти обезумел от страха и подозрительности. Мерзко!» Но ни одна из этих мыслей не отразилась на лице Калигулы. Он подобострастно смотрел на деда.
— Я бы точно так же вел себя, император, и приложу все усилия, чтобы поддержать тебя. Но я опасаюсь сделать что-нибудь не так. Каких действий ты ждешь от меня, чем я могу служить тебе?
