— Я доверяю тебе, Гай Цезарь. Что ты предлагаешь делать дальше?
— Выполнить волю императора. Я буду докладывать о тебе, а ты — обо мне, разумеется, самые безобидные вещи. Между тем я приложу все усилия, чтобы убедить его отправиться в Рим. У меня есть одна мысль…
— Предположим, что Тиберий умрет естественной смертью, останутся ли тогда в силе твои обещания?
«Хитрая лиса, — подумал Калигула. — Просчитывает все возможности».
— Это ничего не изменит. Я сдержу слово в любом случае.
— И еще одно, Цезарь. Хочу напомнить тебе, что твой брат Друз все еще сидит в Палатинских застенках. Император до сих пор не давал никаких распоряжений, но этот вопрос должен быть решен тем или иным образом. Тиберий может умереть в любую минуту, и сенат будет рассматривать Друза как возможного преемника. Он ведь твой старший брат…
— Да, об этом я уже думал. Друз здоров?
— Ему нужны свет, воздух и хорошая еда. Если в ближайшее время он не получит, все может плохо кончиться…
— Просто забудьте о нем. Пусть охрана обойдет его при раздаче еды, будто он уже мертв. Потом ты поменяешь людей, и, когда император спросит о нем, Друза не будет в живых. Возможно это?
— Думаю, да.
Так Друзу Цезарю, второму сыну Агриппины и Германика, был вынесен смертный приговор. В отчаянии тот жевал солому из своего матраса, но никто не слышал его слабых криков о помощи из глубин подземелья. Тело Друза Макрон распорядился убрать без шума; охранники были тут же повышены в звании и переведены на службу в отдаленные провинции. В живых остался только один сын Германика: Гай Юлий Цезарь Германик по прозвищу Калигула — Сапожок.
Сабин не мог дождаться отплытия. Он каждый день молил всех богов, чтобы его дядя не заболел или, чего доброго, не умер. Корнелий Кальвий же следовал учению стоиков и не давал недугам себя сломить. За несколько часов до отъезда он еще раз углубился в страницы, написанные его любимым Горацием.
«Умей в тяжелые времена сохранять спокойствие и невозмутимость, как в хорошие — сердце, мудро сдерживающее излишнюю радость…»
Наконец дядя и племянник в сопровождении трех слуг поднялись на борт парусника. Правда, это было достаточно дорогостоящим способом путешествовать. В Грецию ходили корабли, перевозившие продовольствие, которые, впрочем, брали и пассажиров, но Кальвий не захотел спать рядом с мешками. Кроме того, эти тяжелые медлительные корабли плыли через открытое море, в то время как более легкие парусники следовали от гавани к гавани, и путешественники, поскольку плавание продолжалось только при дневном свете, могли каждый вечер высадиться на сушу и спокойно провести ночь.
— Ты многое увидишь, Сабин, пусть даже дорога окажется немного длиннее.
День отплытия из Остии выдался солнечным и ветреным. Утром, перед тем как подняться на корабль, путешественники принесли Нептуну в жертву быка. Предзнаменование было благоприятным. Оставшееся же мясо зажарили и раздали членам команды корабля. К счастью, никто из пассажиров, поднимаясь на корабль, не чихнул, и ни ворона, ни сорока не сели на мачту или парус. Существовал еще целый ряд дурных знаков, но ни один из них не дал о себе знать, иначе путешествие нужно было бы переносить и совершить еще одно жертвоприношение.
Одну из трех кают парусника занял Кальвий, а Сабин вместе с другими путешественниками остался на палубе, где до полудня натягивали кусок полотна от солнца: те, кто хотел, могли проводить время до вечерней прохлады в тени.
Пассажиров, в том числе женщин, было четырнадцать — все состоятельные люди благородного происхождения. Некоторые из них едва могли ходить, другие целыми днями сидели на палубе и смотрели на море. Каждого богатого путешественника сопровождали как минимум трое слуг.
В это время дули в основном северные ветры. Судно шло быстро, и еще до наступления ночи они причалили в Неаполисе. Сабин с дядей спустились на берег. Здесь, в этом древнем греческом городе, жил друг Кальвия, в доме которого они остановились на ночлег.
На следующий день Сабин встал на рассвете, чтобы успеть пройтись по улицам Неаполиса. Он осмотрел величественный форум с длинными колоннадами, бросил взгляд на фронтоны храмов и отказался от услуг заспанных проституток, которые на обратном пути хватали его за край тоги.
Следующую ночь они провели в Мессане, в Сицилийском проливе, а потом их парусник на три-четыре дня вышел в открытое море. Этой части путешествия все ждали со страхом, потому что в бурю легкие корабли были ненадежны.
Только Кальвий оставался спокоен.
— Маловероятно, что в мае мы попадем в шторм. Ионическое море в это время приветливо, как Немейское озеро в безветренный летний день. В остальном сильный ветер нам только на руку, ведь он сокращает время путешествия.
Кальвий оказался прав. На третий день еще до полудня вдалеке появились очертания Цакинта, прекрасного острова, воспетого Гомером. Оттуда путешествие уже стадо похожим на прогулку вдоль пролива Коринфа, и все время по обе стороны были видны берега. Когда показалась пристань Лекхейон, Кальвий сказал:
— Сейчас ты увидишь нечто удивительное. Думаю, что ничего подобного этому нет нигде.
Сабин, конечно, сразу понял, что имел в виду дядя. Географы часто упоминали об этом в своих записях, но юноша не хотел лишать Кальвия радости и сделал вид, что не знает, о чем идет речь. Полчаса потребовалось на то, чтобы запрячь несколько дюжин быков. Они должны были тянуть полностью разгруженный парусник к узкой яме, где к его килю прикрепили полозья и на них волоком перетащили корабль по диолкосу — вымощенной каменными плитами дороге, ведущей от пристани к пристани. Плата за это была очень высока.
Кальвий заметил:
— Да, Коринф не в последнюю очередь обязан своим благосостоянием обеим пристаням и диолкосу. На другой стороне расположен Кенхрее, и оттуда мы продолжим наш путь. А это время давай используем, чтобы посмотреть древний Коринф.
Древнего Коринфа, о котором говорил Кальвий, уже давно не существовало. Римляне полностью разрушили город восемьсот лет назад, а потом Юлий Цезарь воссоздал его заново.
— Наши легионеры оставили только храм Аполлона, — сказал Кальвий.
Сабин же почувствовал разочарование. Ничто не говорило о том, что когда-то этот город был греческим. Все вокруг дышало римской культурой, особенно яркий ее образец являл собой форум с вытянутой базиликой и зданием суда времен императора Августа. Но с тех пор Коринф снова расцвел, и, в конце концов, люди вокруг говорили по-гречески, что хоть как-то утешило Сабина. Правда, это была форма греческого, которую он понимал с трудом, хотя читал в оригинале Гомера и Софокла.
— Здесь говорят на странном греческом, — отметил он.
Кальвий рассмеялся:
— В тебе проснулся сын книготорговца. Не забывай, что люди на улицах не цитируют Гомера, Софокла или Эсхила, а говорят об обыденных вещах. Правда, любой мало-мальски образованный житель Коринфа поймет твой греческий.
До отплытия оставалось не так много времени. Их корабль перетащили в восточную пристань и спустили на воду. Слуги снова погрузили багаж, и путешествие могло быть продолжено.
— Было бы проще прорыть между двумя пристанями канал. По-моему, его длина должна составить около четырех миль. Это не так сложно, — заметил Сабин.
Кальвий улыбнулся рассуждениям племянника.
— Вам, молодым, вообще все просто. Надо только захотеть, и все получится. Ты прав, технически это было бы несложно. Но Коринфу такое решение невыгодно, ведь диолкос и обе пристани приносят постоянный денежный доход. Владельцы лавок и хранилищ на пристанях богатые, а значит, влиятельные люди, с ними приходится считаться. Они никогда не позволят выкопать канал, а Римская империя не вмешивается во внутренние дела греческих городов и до сих пор не жалела об этом.
— Однажды это все-таки произойдет, — высказал Сабин свое мнение, — потому что этого требует общее благосостояние.
— Однажды — без сомнений.
Путь до Эпидавра продлился еще несколько часов. Он проходил вдоль восточного побережья Пелопоннеса, в некотором отдалении от берега. Уже на протяжении четырех или пяти столетий Эпидавр считался священной землей Аполлона и Асклепия, куда прибывали больные со всего света, чтобы ощутить на себе целительное действие этих мест.
Корнелий Сабин был разочарован путешествием. Он представлял себе его намного ярче и богаче приключениями, а на деле все выглядело так, будто он в Риме остановил носильщика и велел доставить себя к форуму или на Марсово поле. С тоской вспоминал он своего друга Херею: вот перед кем стояли настоящие задачи, наполняющие смыслом всю его жизнь. Прогулка по Риму казалась теперь увлекательнее, чем путешествие в Эпидавр. Когда они на мулах следовали к священным местам и Сабин увидел, что находится в окружении немощных, больных и стариков, он совсем пал духом. Юноша страстно молил Асклепия, чтобы тот послал дяде скорейшее выздоровление и они могли побыстрее уехать.
