— Нет, — упрямо мотнул головой хозяин — Двести!
— Шестьдесят, — вступил в торг чужеземец
— На кобыле такой масти ездил сам пророк, — гнул свое продавец. — Кто даст двести пиастров, тот ее и возьмет.
— Ладно, — вздохнул старик — Я согласен заплатить семьдесят.
— Восемьдесят, — улыбнулся чужеземец.
Зеваки одобрительно зашумели, призывая покупателей не скупиться.
Продавец сел на истоптанную землю и, глядя снизу вверх на старого евнуха, опять затянул свое:
—Двести пиастров, уважаемый, двести. Какие жеребята будут у этой кобылы! А как она ходит под седлом!
Фасих-бей понял, что продавец не хочет сбавлять цену, рассчитывая обобрать красивого чужестранца. Но покупать лошадь за двести пиастров просто безумие! Чужестранец не даст поторговаться, стоит только сделать вид, что ты уходишь, как он завладеет кобылой. Ах, как жаль, если она попадет в чужие руки!
— Сто! — выдохнул Фасих-бей. — По рукам?
— Я бедный человек, — загундосил продавец. — Зачем ты хочешь обмануть меня? Эта кобыла стоит двести пиастров.
— Сто двадцать, — предложил чужестранец.
— Сто тридцать, — не уступил евнух — Это цена двух таких кобыл!
— Нет, — отрицательно мотнул головой хозяин. — Двести!
— Я ухожу, — разозлился Фасих-бей. Пусть ему не досталась чудесная лошадь, но продавцу это даром не пройдет: люди евнуха выследят упрямца и сегодня же ночью бросят в подвал его загородного дома. А завтра он придумает, как примерно проучить наглеца. Двести пиастров! Подумать только! Чернь совсем распустилась. За каждый запрошенный пиастр продавец получит удар кнутом, и его будут бить до тех пор, пока всю шкуру не спустят!
Фасих-бей кольнул недобрым взглядом разряженного чужестранца, повернулся и медленно, сохраняя достоинство, направился к носилкам.
— Возьми. — Молодой человек в черном камзоле бросил продавцу кошелек с золотом и взял кобылу под уздцы.
Получив деньги, упрямец тут же нырнул в толпу и исчез, как будто его и не было.
Подойдя к носилкам, Фасих-бей оглянулся. В нескольких шагах от него стоял чужестранец, держа за повод кобылу, уже покрытую ярко-красной попоной.
— Не правда ли, чудесная лошадь? — улыбнулся молодой человек.
— Поздравляю с покупкой, — процедил евнух, мечтая перерезать горло счастливому обладателю рыжей красавицы.
— Я прошу извинить меня, что помешал вам торговаться, — учтиво поклонился чужестранец — Но я только сейчас узнал, что невольно огорчил высокородного Фасих-бея. В знак моего глубокого уважения примите эту кобылу в подарок.
Такого Фасих-бей никак не ожидал. На мгновение он даже потерял дар речи от удивления, но быстро оправился и ответил мудростью из Корана:
— Берущий щедрее дающего, ибо он возвращает! Я благодарю тебя за чудесный подарок и постараюсь не остаться в долгу. Назови свое имя, благородный чужестранец.
— Джакомо дель Белометти.
— Я запомню, — важно кивнул Фасих-бей и уселся в носилки.
Он получил щедрый подарок, и надо быть глупцом, чтобы отказаться от него. К тому же, как обидеть человека, который хочет услужить тебе? Но зачем этот Белометти ищет благорасположения бывшего кизлярагасси? Никто просто так не станет бросаться деньгами. Что ему сказало имя Фасих-бея и действительно ли он узнал это имя только после покупки рыжей кобылы? Если бы он не подарил ее, все было бы предельно просто и понятно, а так…
— Дестур! Хасса! — покрикивали носильщики. — Дорогу! Сторонись!
Покачиваясь в такт движению носилок, евнух бледно улыбнулся: что ж, если гяур ищет благорасположения Фасих-бея, нужно ли обманывать его ожидания? Любая загадка должна иметь отгадку. Откинув занавеску, он движением руки поманил слугу и приказал:
— Узнай, кто этот человек, подаривший мне кобылу, и где он живет. Утром расскажешь всё, что выведал. Иди!
И тут он вдруг понял, что чужестранец заставил таки его не только задуматься, но и сделать ответный ход. Ладно, не будем сейчас ломать голову и строить предположения. Сначала дождемся утра и послушаем, что расскажут об этом гяуре. По крайней мере, нельзя оставаться в долгу, надо чем-то отдарить его, соблюдая правила приличия.
А рыжую кобылу он сегодня же прикажет оседлать и попробует проехаться на ней по двору. Дивная лошадь, просто сказочная!
В обитель монахов-войнов Тимофей Головин возвратился точно в назначенный срок Еще издали он увидел крест над церковью — значит, скоро будет дома Вот уже показались и стены, сложенные из толстенных дубовых бревен Открылись тяжелые ворота. Тимоха соскочил с коня и, ведя его в поводу, вошел внутрь. Сам расседлал вороного, выводил его, вычистил и задал корм. Потом поднялся в келью отца Зосимы.
Игумен стоял у окна и читал арабскую книгу. На звук отворившейся двери он обернулся, увидел Тимофея и облегченно вздохнул:
— Вернулся! А я уж беспокоиться начал, день к исходу, а тебя все нет и нет. Что невесел? Ну, садись, рассказывай. Да ты голодный, поди? И в бане еще не был?
— Потом, отче, — глухо ответил Головин.
Он сел на лавку и начал рассказывать о схватке с разведкой орды, гибели атамана сторожевой станицы Ивана Рваного, о том, как шли потом казаки по следу людоловов и что открылось им в балке, над которой стаями кружило воронье.
Отец Зосима слушал, не перебивая, только скорбно сжал побелевшие губы и уперся в стену невидящими глазами, в которых застыла невыразимая боль.
— С той поры, отче, жжет вот тут, — Тимофей коснулся ладонью широкой груди, — и нет мне покоя!
— Душа болит и томится. — Игумен широко перекрестился. — Вечная память мученикам! Мужайся, народ русский! Крепостью тебе пусть Христос пребудет! Ничего, Бог наперед правит: наступит день, когда придет русское воинство на землю проклятой орды, как некогда пришел Грозный царь под Казань… А ты боль свою не лелей, не давай ей себя взять. Помолись — и за дело. Но то, что видел, запомни накрепко!
— Запомню, отче.
— Теперь слушай! Сегодня отдыхай, а завтра поутру отправишься в дорогу. Конь твой здоров?
— Слава Богу — Тимофей осенил себя крестным знамением. — Из сечи вынес вороной.
— Вот и ладно. Пойдут с тобой в степь еще девять верховых — утром узнаешь, кто твои спутники. Не мешкая, скачите в Азов. Там вас ждет Федор Паршин. Ему от меня передашь грамотку. В город входи один, под вечер, а остальные пусть за стенами обождут.
Старец поднялся, подошел к стоявшему у стены сундуку и поднял его крышку. Достал что-то и, обернувшись, показал Головину небольшую золотую вещицу: похожий на крестик странный четырехлепестковый цветок. Там, где сходились лепестки, тускло сияла маленькая жемчужина.
— Кто покажет такой знак, тот твой брат по оружию, кем бы он ни был в миру. Но сразу не доверяйся: знак может оказаться в чужих руках! Еще есть тайные слова, которые никто из давших клятву не назовет врагу и под пыткой. Готов ли ты узнать их? Готов ли принять знак тайного братства?
Тимофей встал, почти достав головой до низкого потолка кельи.
— Я готов, отче, — спокойно сказал он — Клятву я дал.
— Запоминай! Кто покажет тебе знак, того спроси «Какому Богу ты молишься?» Он должен ответить «Истинному». Тогда ты скажи: «От лжи до истины пять пальцев» — и сделай вот так: — Зосима коснулся указательным пальцем мочки уха, потом глаза и приложил ладонь к лицу мизинцем к краю левого века, а большим пальцем к уху. — Запомнил?
— Да, — кивнул Тимофей.
— На это ответят «Из лжи родится все, даже правда». Только после этого можешь довериться. Сам знак никому не показывай. Кому надо, и так тебя сыщут. На шее не носи, спрячь получше, и упаси тебя Бог его потерять! — Он вложил в протянутую ладонь Головина маленький золотой цветок с жемчужиной — знак тайного братства — и трижды перекрестил воспитанника. — Перед дорогой зайди к старику, — провожая его до дверей, попросил Зосима. — Грамотку возьмешь, и помолимся вместе, ведь в огромный и жестокий мир выпускаю тебя, Тимоша!
— Я приду, отче.
— Ну, с Богом!
Тимофей уже взялся за кольцо двери, но остановился и спросил:
— Паршину знак показывать или нет? И у него такой есть?
— Федор тебя и без знака примет, — улыбнулся Зосима. — А есть у него такой или нет, не твоего ума дело, отрок!
И слова эти прозвучали точно так же, как много лет назад, когда наставники журили маленького Тимошу за детские шалости или какую провинность. Низко поклонившись игумену, Головин вышел и плотно притворил за собой дверь.
* * *
Теплая южная ночь тихо опустилась на Азов, незаметно окутала мраком массивные стены и крепкие башни, улицы и площади города. Караульные казаки зажгли факелы. Отблески пламени заиграли на жерлах длинноствольных пушек, отбитых у турок, красными пятнами упали на тяжелые ядра, горкой сложенные у лафетов. Камни крепости, прокаленные солнцем за долгий знойный день, медленно и неохотно отдавали тепло, и казалось, что город дышит, остывая, как вынутый из печи свежий каравай.
