В этот день в княжеских палатах был устроен пир. Гости собрались со всей земли. Приехала новгородская родня по матушке. И сама она с отцом — княгиня и князь изборские — приплыли по первой воде на новой ладье. Матушка с батюшкой подарили дочери шубу из горностая, новгородцы же подарили соболью. Еще платье из камки царьградской с отделкой лапами. Тетушка, мать Павлы, подарила Ольге шелковый хитон византийский, украшенный жемчугами, с поясом, шитым золотой нитью. Богатые подарки преподнес Ольге ее дядя, князь Олег. Он еще год назад наказал торговым гостям из Царьграда привезти платье далматик и мантию. Еще тунику, модную в ту пору. От ярких расцветок у Ольги рябило в глазах. Шелка, то ало — красные, то зелено — желтые, то голубые и лазоревые, переливались, играли золотом шитья, причудливой вышивкой диковинных цветов и птиц. Среди даров были и богатые головные уборы и украшения, отделанные драгоценными каменьями. Дары украшали праздник, украшали княжну. В ее золотистые волосы были вплетены жемчужные нити с диамантами и искусно сделанными цветами. На ней было алое шелковое платье с широким золотым поясом, на ногах красовались сафьяновые сапожки, сделанные мастерами из Корсуни.
Но не одежды привлекали взоры гостей к Ольге, а она сама. Юная княжна пленяла молодых и старых своей красотой. Заплетенные в косу непокорные волосы открывали высокий и чистый лоб, большие голубые глаза свети лись умом и жизнелюбием. Прямой и самую малую толику вздернутый нос говорил о ее веселом нраве. А полные алые губы манили, обещая неземное наслаждение. Кожа лица и высокой тонкой шеи, чуть приоткрытой высокой груди была нежна и беломраморна, а щеки в меру румяны, словно озарены светом алой зари. Шелковое платье облегало тонкий стан Ольги, показывало всю ее благородную стать. Это была юная богиня красоты.
Князь Игорь не спускал со своей супруги глаз. Его лицо, обрамленное мягкой русой бородой, светилось счастьем. Он веселился вместе с Ольгой, выходил с нею в круг, и они исполняли языческие танцы. Но чем бы князь ни занимался, он с нетерпением ждал наступления ночи, дабы наконец открыть в своей любимой юной супруге женщину. Знал он, что и она этого ждет, жаждает. И то сказать, Ольга не была ханжой и знала, что многие из ее придворных боярышен узнавали тайное вожделение в пятнадцать и даже в четырнадцать весен. Тому причиной была вольность языческих нравов. И никого из родителей юных дев не пугало, что уже в шестнадцать лет их незамужние доченьки приносили в подоле детишек. Да чаще всего потеря девственности случалась в ночь на Ивана Купала — самый веселый и откровенный в естестве своем праздник В ночь на Ивана Купала отроковицам дано было показывать стать в чарующей взоры отроков наготе. Отроковицы и юные девы величались вокруг костра то ли перед своими сужеными, то ли перед всеми юными, кто приходил на гульбище, где водили хоровод их сверстницы. В полночь же юные девы разбегались от костров и попадали в руки суженых и несуженых, вольно отдавались им.
В свою шестнадцатую весну Ольга не дала затянуться ожиданию молодого супруга. Лишь только стало смеркаться на дворе, а гости были увлечены хмельными медами и корсунскими винами, как Ольга увлекла своего супруга на ночное торжество в верхний терем — свою опочивальню. Игорь и Ольга сгорали от нетерпения. Наконец‑то позади долгие годы томления, мимолетной ласки и легких поцелуев. Теперь настал их час, теперь они могли позволить себе блаженство любви. В юной княгине все трепетало от нетерпения. Она любила своего мужа страстно. Пришло это нынешней весной. И уже тогда, открыв свое сжигающее чувство, она готова была отдаться Игорю. Он все‑таки оказался терпеливее и ласково дал понять Ольге, что их час еще не настал, что нужно соблюсти неписаные законы приличия. И вот они дождались своего часа, они одни, свободны от уз того самого приличия, кое удерживало их на поводке прежде. Им ничто не мешает соединиться. И Ольга приникла к груди мужа, и подняла к нему озаренное лицо, и взлетела к его губам, и он припал к ее губам, и они замерли, блаженствуя. И прошла вечность, пока Игорь, что там скрывать, муж зрелый, стал снимать с Ольги одежды. Но и Ольга не медлила. Она освободила Игоря от кафтана, от рубах. И делали они это степенно, зная, что им никто и ничто не помешает свершить ритуал соединения неторопливо и с наслаждением. Вот они уже в естестве и взялись за руки и, отступив, созерцают друг друга. Они удивлены, они видят совершенства свои впервые. Игорь — воин. В нем все дышит силой, мощью. На крутой груди курчавится тонкий волос, в нем все как у бога на греческих гравюрах, кои купцы привозили из Византии. Игорь поражен совершенством юного тела Ольги, гибкостью ее талии, торжеством ее высоких с нежными розовыми сосками грудей, плавностью линии ее стана: рука так и тянется к нему. Игорь обнимает Ольгу и возносит ее на руки, несет к ложу, опускает на белоснежную льняную простынь, встает на колени и склоняется над нею. Он прикасается к ее грудям, нежно гладит их и целует, и соски их становятся острыми, тугими. Рука Игоря скользит по животу Ольги, по беличьей опушке. И у Ольги иссякает терпение, она обнимает Игоря за шею, притягивает к себе, обвивает ногами узкие бедра и ищет горячей рукой его тайный уд, пытается спрятать в себе.
Игорь улыбается, он счастлив, он шепчет:
— Да простит нас бог Ладо! — И его тайный уд разрывает пелену невинности своей юной супруги. Ольгу ожгла боль, но эта боль приносит ей не страдание, а блаженство. Она неистова, она готова поглотить Игоря. Окружающий мир уплыл, Ольга смеется, ее вожделение и воркование голубки слились, руки ее не знают покоя, и вся она как пламя, ее жажде нет конца. Игорь опален ее огнем, он тоже неистов. Свершив один танец, они с той же страстью начинали новую языческую пляску. Казалось, силы их плоти беспредельны. Да и могло ли быть по — другому, ведь эти силы копились годами. Но вот, наконец, им пришлись по душе иные забавы. Они просто рассматривали себя обна женных, ласкали горячими руками и без умолку шептали нежные слова. Ласки Игоря были волшебны. Ольга замирала от неги. Да туг же, словно пробудившись от сна, вновь торопилась испытать, блаженство близости, вновь отдаться неистовству молодой плоти, открывая для себя все новые ощущения. Неискушенная в супружеской жизни, Ольга оказалась одаренной, гораздой на выдумку и озорство. Ее гибкое тело не знало устали и покоя, и каждая поза ее манила, вызывала новое желание. У Игоря мелькнула мысль, что с ним подобного не случалось, чтобы женское тело вдруг оказывало на него такую сильную и непоборимую власть. И промелькнуло забытое, что свершилось во время полюдья в Полоцкую землю, когда он тешился с самой красивой девушкой той земли. Она и сотой доли не принесла ему наслаждения, какое он получал от Ольги. Были у князя Игоря и женщины, умудренные супружеской жизнью. Они знали многие секреты, дабы многажды побудить мужчину к жажде вожделения. Что ж, он достойно проявлял свою честь. Однако все минувшее было не то, что он испытывал, поддаваясь кудесничеству юной супруги.
Их брачная ночь завершилась тем, что ослабевшая Ольга уснула на утомленном Игоре. И кончилось все тем, что в опочивальню пришла матушка Ольги княгиня Секлетина, полюбовалась «бесстыдными» детишками, улыбнулась при виде омытой рудою простыни и накрыла их пуховым покрывалом, кое привезла из Изборска.
После первой супружеской ночи Игорь подумал, что Ольга утихомирится, потому как вдосталь насытилась близостью. Ан нет, оказалось, что костер жажды в первую ночь лишь загорелся, но с каждым днем к ночи только сильнее разгорался. И длилось торжество до той поры, пока Ольга не понесла дитя.
Теперь, вспоминая те далекие годы и особенно то время, когда Ольга родила девочку, и та вскоре умерла, княгиня подумала, что черная полоса жизни той поры была напущена на них колдовскими силами. Может быть, тот кудесник — колдун Чур, погубивший князя Олега, и на Ольгу с Игорем напустил черные силы?
Когда умерла дочь, сгоревшая от неведомой болезни за несколько дней, Ольга больше недели лежала пластом и близкие боялись за ее жизнь. Игорь не отходил от Ольги все эти дни и пытался утешить:
— Ты не убивайся так, у нас впереди еще вся жизнь. Ты народишь мне сыновей и у нас будет дочь. Поверь, утрата зарубцуется, как рубцуются раны.
— Зарубцуется, родимый, — согласилась Ольга, пробуждаясь к жизни.
Шли годы их счастливой и согласной великокняжеской державной жизни. Молодая Русь при них крепла, мужала, все больше пребывая в мирных заботах и трудах. Однако перебирая прожитые годы, как жемчужины на шелковой нити, Ольга вдруг находила ущербное зерно. Вот ей уже тридцать лет, а она все еще не принесла князю Игорю сына. Супруг терпелив и пока не журит ее за то, что она никак не родит ему наследника. Он уже согласился, что над чревом его супруги тяготеет черный рок и на свет появляются только девочки, коих мироправитель Перун отнимал у Ольги, и ни одна из них не прожила больше года. Черные полосы жизни приходили через два — три года. И княгиня Ольга сполна испила чашу материнского горя и страданий от неудовлетворенности собой. Она знала, что с каждым годом все сильнее разрушает надежды Игоря стать отцом сына, воина, будущего великого князя. Испила Ольга и чашу отчуждения Игоря. Знала она, что князь, уходя в зиму за сбором дани, утешался там с вольными девицами, умыкал у мужей красивых жен. И росли по северным городам, а то и совсем рядом, в Чернигове, в Белгороде, мужали его дети и, надо думать, сыновья, которых не хватало ему в княжеских теремах.
