— Что тебе нужно? Разве у тебя нет работы? Ты подмел двор? Собрал плоды хлебного дерева? Тогда я отправлю тебя с поручением в город. Кто велел тебе подсматривать за мной, а? Хочешь знать, что там в мешках, да, хочешь? Однажды ты все узнаешь, — бодро частил он, запирая дверь. — Очень удачное вышло путешествие, очень удачное, благодарение Богу. Всем нам повезло. Тебе что-то нужно? Что ты тут высматриваешь?
— Я… — заговорил было Юсуф, но Хамид оборвал его на полуслове, зашагав к главному входу в магазин, и Юсуфу пришлось поспешить следом.
— Ничего не высматриваешь, вот как? Хотел бы я послушать, что скажет теперь Хуссейн. Только потому, что он живет на горе и едва может себя прокормить, он считает любого, кто старается хоть немного заработать, закоренелым грешником. Да ты же был там с нами! Я вовсе не стремлюсь к великим богатствам, но пока я живу в этом месте и торгую здесь, отчего бы мне не заработать малость. Если он ведет себя как странный человек, как мечтатель — это его дело. Ты же слышал его, великие идеи и ничего больше. Ведь ты же его слышал?
— Да, — ответил Юсуф, растерявшись перед напором Хамида. Ему стало интересно, что на самом деле в мешках. Но спрашивать не хотелось: он видел, Хамид думает, будто он и так все знает. Наверное, там какие-то ценности, которые прячут подальше от чужих глаз на складе у Хамида.
— Разве это грешно — заботиться, чтобы твоя семья жила лучше? — настаивал Хамид, возвышая голос, словно презрительно бросал вызов Хуссейну. — Дать им возможность жить среди своего народа? Что в этом плохого, спрашивается. Я всего лишь хочу купить маленький дом для моей семьи, найти детям хороших мужей и жен, иметь возможность ходить в мечеть вместе с культурными людьми. И если это не слишком, я бы еще хотел посидеть вечером с друзьями и соседями, выпить чашечку чая за дружеской беседой… Вот и все! Разве я говорю, что хочу кого-то убить? Или обратить другого человека в рабство? Или ограбить невинного? Я всего лишь хозяин маленького магазинчика, пытаюсь немного заработать. Очень немного заработать, видит Бог! Вот он теперь взялся за европейцев, мол, они всех лишат земли. Они, мол, прирожденные убийцы без жалости и милосердия. Уничтожат нас и все, во что мы верим. А когда ему надоедает говорить про это, он учит меня, как мне вести дела. Я бы тоже мог тебе кое-что о нем порассказать. Но я всего лишь хочу жить своей собственной жизнью, жить в мире. А нашему философу этого недостаточно — не устраивает это Хуссейна, живущего, словно бес, среди дикарей. Ему кто-нибудь указывает, чтобы он не делал со своей жизнью все, что ему заблагорассудится? Но стоит рассказать что-то про себя, и он тут же прочтет тебе проповедь и процитирует суры из Корана. «Господь велел нам!» — ты его слышал.
Хамид призадумался над своими словами, пыхтя от возмущения. Потом пробормотал: «Астагфирулла, Боже, прости меня», передернувшись от мысли, что в его словах прозвучало неуважение к Книге.
— Я не хочу сказать, чтоб в цитатах из Книги был какой-то вред, но он ссылается на Книгу из злобы, а не из благочестия. О нет, я вовсе не хочу сказать, что в Слове Божьем может быть какой-то вред. А сумасшедший Каласинга хочет переводить Коран! Это в нем его пойло говорит, само собой. Надеюсь, Бог видит, что он язычник и сумасшедший, Бог сжалится над ним, — и Хамид захихикал при таком воспоминании.
— Коран — наша вера, в нем заключена вся мудрость, какая нужна нам, чтобы жить хорошей, нравственной жизнью. — Он поднял глаза, словно ожидал что-то увидеть в небе. Юсуф тоже посмотрел вверх, но Хамид раздраженно зашипел, требуя внимания. — Но это не дает нам права стыдить других Кораном. Он должен быть нашим источником знаний, нашим руководством. Читай Книгу всегда, когда можешь, особенно теперь, в Рамадан. В этот священный месяц каждое доброе дело несет двойное благословение по сравнению с тем, что ты получаешь в иное время. Пророку обещал это сам Всевышний в ночь Мираджа. В ту ночь наш пророк был перенесен из Мекки в Иерусалим на крылатом коне Бураке, а оттуда в присутствие Всевышнего, который объявил ему законы ислама. Рамадан, так было предписано, станет месяцем поста и молитв, месяцем самоотречения и покаяния. Как же еще выразить нашу покорность Богу, если не отказом от самых насущных благ жизни — от пищи, воды и телесных радостей? Вот что отличает нас от дикаря и язычника, тот-то себе ни в чем не отказывает. И если в эту пору ты читаешь Коран, твои слова направляются прямиком к Творцу, они стяжают тебе великое благословение. Выделяй для этого каждый день по часу, пока длится Рамадан.
— Да. — Юсуф отступил на шаг. Под конец проповеди тон Хамида сделался задушевным, торговец явно ждал от Юсуфа полного соучастия в этом внезапном порыве благочестия. Юсуф надеялся удрать прежде, чем Хамид окончательно распалится, но не успел.
— Кстати говоря, я не замечал тебя за чтением. — Хамид вдруг сделался строгим, подозрительным. — С этим шутить нельзя. Ты что, хочешь попасть в ад? Сегодня мы будем читать вместе, после того как ты помолишься вечером.
К вечеру Юсуф ослаб от голода и усталости. Первые три дня поста всегда самые изнурительные, и, если б мальчика предоставили самому себе, он бы пролежал большую часть дня в тихой тени. После первых трех дней тело привыкало существовать долгие часы без еды и воды, и это длящееся целый день мучение становилось сколько-то выносимым. Он думал, что прохладный горный воздух облегчит испытание, но оказался неправ — в духоте прибрежного городка он словно отчуждался от собственного онемевшего тела, предоставлял телу изнемогать и достигал состояния оглушенного терпения. Здешний сравнительно прохладный воздух поддерживал его, не позволял ослабнуть настолько, чтобы соскользнуть в полуобморок. А теперь еще ожидало унизительное разоблачение при встрече с Хамидом.
— То есть как? Ты не умеешь читать? — возмутился Хамид.
— Такого я не говорил, — запротестовал Юсуф. Он всего лишь пытался сказать, что не успел дочитать Коран прежде, чем его отправили работать на дядю Азиза. Мать разучила с ним алфавит и помогла прочесть первые три простые суры. В семь лет его отправили к учителю в городе, куда они только что переехали, для наставления в религии. Учеба шла медленно. Учитель вовсе не торопился довести порученных ему детей до завершения курса: как только мальчик осваивал чтение Корана от первой страницы до последней, учитель лишался ежемесячного взноса за него. Образование считалось оконченным после примерно пяти лет учебы. Так выходило справедливо по отношению и к самому учителю, и к ученикам. Ребята служили на побегушках, убирали в доме учителя. Носили ему дрова, выполняли всякие поручения. Мальчики частенько прогуливали и за это бывали биты. Девочек били только по ладоням, их учили прилично себя держать. Уважай себя, и другие станут уважать тебя — это правило касается всех нас, но в первую очередь женщин. Вот что означает слово «честь», твердил им учитель. Так заведено от начала времен, насколько мы можем знать или помнить. Мальчики и девочки рассаживались на циновках на заднем дворе учительского дома и покорно, с понятной неохотой, распевали урок за уроком. В свое время и Юсуф закончил бы курс и считался бы равным среди сверстников и старших. Но его отослали из дома.
Халил обучил его цифрам, но ни разу не предлагал почитать Книгу, и сам не читал. По пятницам, когда они ходил в город, в мечеть, Юсуф неплохо справлялся. Правда, во время более длинных молитв внимание рассеивалось, а когда читали незнакомые разделы Книги, он просто гудел бессмысленно в лад с теми, кто по-настоящему читал, но ни разу не опозорился. И сам проявлял учтивость, не вслушиваясь слишком внимательно в чтение стоявших рядом, не проверял, справляются ли они лучше, чем он. Но теперь, когда Хамид усадил его под вечер рядом с собой, Юсуф понимал, что нет шансов просто погудеть, побормотать и выбраться из угла, куда его загнали. Хамид предложил начать с чтения вслух, по очереди, суры Йа Син. Юсуф открыл Книгу и полистал страницы под пристальным взглядом Хамида.
