– Ладно. – Тот помедлил. – Папаня!
– Чего тебе?
– Скажи Сепу, чтоб забирал все, что я накопил.
Отец согласно кивнул:
– Будь здоров, Сэм. – И костермонгер ушел, весело насвистывая.
В следующем году миссис Мередит, бывшая леди Сент-Джеймс, скончалась при родах, и в свете установился траур на целый день. Ее супруг, хотя и женился повторно, остался опекуном юного графа Сент-Джеймса, каковую обязанность исполнял целиком и преданно, беря себе лишь разумную долю из состояния. Маленький граф души в нем не чаял. Но те, кто помнил старого графа, отмечали, что сын обладал намного более веселым нравом, чем отец.
Сеп Доггет, подлинный лорд Боктон, стал пожарным и был счастлив, никогда не тоскуя по утраченному наследству, благо не знал о его существовании.
Но главное наследие оставил после себя Айзик Флеминг, изобретение которого принесло ему славу, богатство и шикарный магазин с эркером, по сей день стоящий на Флит-стрит, а его свадебным тортам суждено прожить столько, сколько живы свадьбы.
Скоро он будет в раю.
Почтовая карета рейсом из Дувра в Лондон вкатила на вытянутый отрог Шутерз-Хилла, а сидевший на козлах молодой человек уже дважды протер от пыли очки. Он волновался, как бы чего не пропустить. На голове у него была большая матерчатая кепка с длинным козырьком, вокруг шеи свободно намотан шерстяной шарф. Сгоравший от нетерпения и возбуждения, восемнадцатилетний Юджин Пенни впервые в жизни ехал в Лондон.
Едва они достигли оконечности Шутерз-Хилла, откуда открылся вид на раскинувшуюся внизу метрополию, его лицо выразило удивление, а после, когда спустились по склону и день вдруг померк, – ужас.
– Вот это Лондон? – воскликнул он.
И кучер расхохотался.
Если задаться целью найти период, когда цивилизация превосходила славу Древнего Рима, то в мире англоязычном выбор пал бы на время правления короля Георга III. Это было долгое царствование, формально тянувшееся – ибо несчастного короля, страдавшего порфирией, надолго объявляли недееспособным – с 1760 по 1820 год; оно вместило два эпохальных события.
Ничто не могло быть более римским по духу, чем образ мыслей и действий тринадцати американских колоний, которые в 1776 году объявили о своей независимости от Британской монархии. К тому времени даже те штаты, которые начинали как пристанища для религиозных беженцев, развились в сообщества, довольно похожие на города-государства независимых фермеров и торговцев, составлявших ядро былого могущества Рима. Мужественный генерал Вашингтон, исповедовавший патрицианские взгляды и владевший в Маунт-Верноне загородной виллой и миллионами акров земли, повел себя по образу и подобию римского аристократа. Тяготели к Античности и авторы конституции, учредившей избираемый конгресс и элитный сенат. В большинстве американских штатов были воспроизведены даже рабовладельческие обычаи Римской республики.
Что же касалось великого катаклизма, случившегося через десяток с лишним лет – Французской революции, – то та открыто провозгласила себя Римом. Революционеры, вдохновленные эпохой Просвещения, которая стала победой античного разума над тем, что представлялось средневековой тиранией и суеверием католической монархии, стремительно переняли все атрибуты древнеримской эпохи. Королевских подданных переименовали, как свободное население Рима, в граждан. Свобода, равенство и братство вскоре обрели кумира в фигуре Наполеона, который поставил свои армии под знамена с римскими орлами и ввел во Франции и значительной части Европы систему римского права. Его любимые живописцы, мебельщики и мастеровые создали стиль ампир, во всех мелочах вдохновленный примерами имперского Рима.
Но на Британских островах римский мир возрождался более выверенными и прагматичными методами. До восхождения на трон Георга III прекрасные античные площади Лондона и палладианские загородные дома аристократии в известной мере, бесспорно, повторяли образчики времен Римской Британии. В его же эпоху, хотя общественные бани и центральное отопление еще предстояло ввести, началось воссоздание главной гордости Рима, больше прочего послужившей к установлению порядка в варварском мире, – системы дорог.
Было время, когда римские дороги исчерчивали остров подобием железной решетки. Затем, заросшие и заброшенные, они были преданы забвению. На протяжении долгих темных веков до просвещенных Стюартов и первых представителей Ганноверской династии английские дороги мало чем отличались от доисторических трактов и разбитых саксонских грунтовок. Что касалось старой кентской дороги от Дувра и Кентербери, которой только что проехал молодой Юджин Пенни, то ею продолжали пользоваться, но щебеночное покрытие было так глубоко похоронено под наносами, что даже она казалась не более чем проселочной.
Все это изменилось. Магистрали конца XVIII века принадлежали частным лицам и акционерным компаниям, зарабатывавшим на них, и это привело к такому росту, что не прошло и поколения, как дороги покрыли бо́льшую часть страны. Иногда они повторяли прямую римскую трассу, чаще – извилистую саксонскую тропу. Покрытие не имело ничего общего с продуманными античными аналогами, но было достаточно ровным и прочным для быстрой и беспрепятственной езды. Те поездки, что ранее занимали день или два, теперь укладывались в часы. Предприниматели, обзаведшиеся парками скоростных карет, стремительно развозили по отдаленнейшим уголкам страны и почту, и публику с лондонских постоялых дворов. Разросшаяся столица вдруг стала доступной для всякого города в королевстве. То было поистине восстановлением Рима вкупе с началом современной эпохи.
И все-таки перспектива, открывшаяся взору молодого Юджина, была совершенно не тем, чего он ждал.
В правление Георга III Лондон продолжал расти, но в основном к северу от Темзы. На южном берегу увеличился Саутуарк, но скромно. К западу от него, хотя вдоль дорог на Вестминстерский мост выстроились дома, находился огромный район Ламбет, который был все еще занят фруктовыми садами, огородами и полями с немногочисленными и разрозненными складами лесоматериалов на берегу. А дальше, вверх по реке, сохранились старые селения Баттерси и Клэпхем, в которых появилось несколько красивых особняков и садов, принадлежавших преуспевающим торговцам и джентльменам. Ниже Саутуарка находились прибрежные районы Бермондси и Ротерхит, изуродованные акрами кирпичных развалин. Но даже те грозили в скором времени отступить под натиском болот. Еще ниже по течению виднелось почти не изменившееся местечко Гринвич с его огромными белыми дворцами.
А за рекой город огромный, как Левиафан, протянулся на север, запад, восток. Во всяком случае, так слышал Юджин, потому что сейчас он столкнулся с проблемой, которого не ведали ни Стюарты, ни Тюдоры, ни даже римляне. Город был невидим.
– Это лондонский туман, сэр, – пояснил кучер.
Город накрыла темно-серая пелена. Желтоватые края побудили Юджина вообразить огромное грязевое облако, выползавшее наружу, – и да, оно явилось навстречу, как только они съехали по старой кентской дороге. К моменту, когда они очутились в районе Саутуарк, небо было темным, а здания расплывались в маслянистой, зеленоватой дымке, слабо подсвеченной оранжевыми огнями. На Хай-стрит карета замедлила ход, к этому моменту Юджин не различал даже лошадиных голов. Когда же они свернули во двор гостиницы «Джордж», юноша понял: он вступил во врата самой преисподней.
Вынырнув из тумана, лодка с негромким скрежетом ткнулась в грязь под лестницей на северном берегу реки. Один из мужчин выбрался на берег и обернулся, намереваясь проститься с другим, оставшимся в лодке. Тот сидел, держа узловатые руки на веслах; странная высокая шляпа была надвинута низко на лоб.
– Удачи, Сайлас, – мягко произнес первый.
Второй ответил не сразу, а когда заговорил, его голос оказался глубок, как река, и густ, как укрывший ее туман.
– Как ты его назовешь?
– Ребенка-то? Люси.
Имя выбрала жена. Ему оно не нравилось.
– Значит, Уилл, со мной ты не хочешь?
– Нет, не по душе мне твое занятие.
– А денежек все нет?
– Я знаю.
Сайлас сплюнул себе под ноги и стал отчаливать.
– Ну и останешься на бобах, – буркнул он.
Мигом позже его старую грязную лодку поглотил туман.
«Лишь бы не там, куда ты сам угодишь», – подумал Уильям Доггет, направляясь домой.
Отец дал Пенни четкое указание: по прибытии в Лондон сразу идти к Джереми Флемингу, его крестному. Но Юджин рассудил, что в таком тумане он может заблудиться, и решил переночевать в гостинице. Настроен он был довольно бодро и сказал себе, что это неудобство просто отложит начало новой жизни на несколько часов.
Чего он не знал, так это того, что окутавший Лондон туман и был неотъемлемой частью этой вожделенной жизни. Англия, возвращавшаяся к стандартам римского прошлого, одновременно поторопилась с великим расцветом, названием которому была промышленная революция.
