— А Достоевский? — спросил кто-то.
— Вообще русская литература особая и особо христианская, — отозвался батюшка. — Достоевский — глубины ангельские и сатанинские, и в результате — осанна Богу. Некрасов — картежник и пьяница, и — такая любовь к людям. Даже если есть там рисовка, и то не ослабляет его значения. Толстой — бунт против Церкви и человечества, и всё это искренне, правдиво и даже свято. И еще многих можно отыскать, даже в современной литературе. Русь, даже барахтаясь в грехе, свята. Ибо, сознательно или бессознательно, есть покаяние благоразумного разбойника. Два разбойника и посреди них — Христос. Бог усматривает что-то особое в сердце разбойника и вводит его первым в рай. И с покаянием разбойника христианин является лучшим христианином. А если с законнической меркой, можно быть только фарисеем: благодарить Бога и делать гадости. Видимо, настоящая святость лучше понимается через преступность.
Он замолчал, задумавшись о чем-то, потом продолжил:
— Если ты видишь только пинки, неправду, страдания, то ты не понимаешь России, и лучше уезжай отсюда, она для тебя будет мачехой. Россия не то, Россия — то, что улучшается от пинков, неправды, страдания. Это не внешняя держава, а сокровенная страна. И русский человек — не этот хулиган, бандит, развратник, а то, что обратно этому. И может быть, даже он был какое-то время и тем, каким ты его видишь, но это все равно не он. Значит же что-то покаяние! — а русского человека можно разглядеть только через покаяние. Я за русских не потому, что сам русский, а потому, во-первых, что русские много страдают, чем уподобляются Христу, во-вторых, страдания принимают со смирением, раскаиваются во время страданий, чем просветляются, принимая Бога в свое сердце, носят Его. Богоносец русский не потому, что его внешний облик богоносный. Может быть, внешне он хуже всех! — богоносный потому, что в него вмещается Бог, в ту глубину, которая во время испытаний раскрывается. И народ этот не погибнет, хотя бы еще большая Голгофа, чем сейчас. Россия — страна, где учишься, как надо умирать… Вот давайте сравним: восстановление Иерусалима, Израиля — это показатель того, что религиозные воззрения иудеев кончаются земным интересом. В конце же истории должно быть то, что отрывает от земли, — Иерусалим Небесный. А у евреев наоборот. И вот этот Небесный Иерусалим вдохновляет Россию. Разрушение России — показатель того, что здесь ценности не временного порядка, а вечного. А если это так, то Россию уничтожить нельзя. Россия вечна… Но русские не должны считать себя лучше других, ибо в таком случае они сбиваются на еврейский путь, когда из богоизбранности делают богоисключительность. Развивается гордыня, отсюда и неузнавание Христа. Есть такая опасность и у русских. К счастью, тут спасает русская стихия покаяния.
— Послушание должно быть, — сказал один из мужчин.
Отец Димитрий улыбнулся, произнес:
— Нельзя огромное человеческое дело вмещать в рамки, допустим, только послушания. Должно быть всё, и непослушание даже. Из хаоса наших дал Дух Святой творит всё, что нужно, а мы только делаем как можем. Все наши дела несовершенны, усовершить их может лишь только Бог. Когда послушание принимают как фанатизм: что, мол, мне думать, пусть идет, как идет, — такое послушание не христианское и может быть покушением на свою личность, все равно что самоубийство. Послушание не должно быть слепым. Правда, Бог должны стоять впереди всего. А кто принуждает к послушанию, сам не любит слушаться, — добавил отец Дмитрий, озорно взглянув на того мужчину.
Потом вдруг обратился к Павлу, сидящему у него в ногах:
— Это я к тому, что ты пока мысли о монашестве оставь, как мы с тобой говорили. Вот потом, как-нибудь с отцом Анатолием побеседуй, съезди к нему на Крутицкое Подворье. Он тебя вразумит получше меня. Рано тебе, не готов. Не все испытания прошел. А то, что часовню задумал строить, так это ладно. Только думай: хитрость строит, и у нее успех, всё ей удается, но вдруг бывает что-то незначительное, и все построенное ею здание разлетается. Правда всегда испытывает затруднения, строить ей очень трудно, но когда окончится строительство, все вдруг увидят, как это прочно. Не обольщайся легкому строительству хитрости и не унывай от затруднений в правде. Делай правду, и всё само по себе устроится, без всякой хитрости, просто и легко. В этом мире много правд и много неправд. Но все правды и все неправды этого мира — полуправда и полуложь, и они не отражают сущности. Есть одна правда — правда Божия, и она единственная спасительная. И справедливость без доброты есть жестокость и ложь. Поэтому кто хвалится своей справедливостью и не принимает в расчет страданий человеческих, тот фарисей и не оправдывается Богом. Доброта без справедливости более приятны Богу, отсюда и мытарь оправдываемый. Так что ты строй, строй, потом поглядим, что получится…
Я слушая отца Димитрия, сжавшись на своей скамеечке, а сам то и дело думал о своем отце, родном, который сейчас, возможно, вновь бесцельно бродил по больничному коридору, натыкаясь на таких же, как он. Или уже лежал в палате, привязанный к койке? На душе было страшно тоскливо и горько. Ведь он почти на полтора десятка лет моложе отца Димитрия. И тоже прошел через многие испытания. Но отличие в том, что мой отец никогда не верил в Господа, был атеистом, как воспитали его с детства. Может быть, это и послужило ему в наказание? Хотелось спросить об этом батюшку, но я не смел. Говорили другие, спрашивали, потом о чем-то заспорили. Я слушал невнимательно. Так продолжалось еще около часа. Отец Анатолий уже ушел.
— Смерть? — обратился вдруг ко мне батюшка. Очевидно, я сам задал этот вопрос вслух. — Смерть — катастрофа, случайность, и она может быть только в конечном мире. В вечности катастрофы нет, в вечности всё взаимосвязано, всё там происходящее не случайно, всё направлено к жизни. Вечность — самоопределение человека, не ему дают, а он выбирает. Смерть дают. Тот, кто спокойно принимает смерть, тот невыявленная личность, он даже не человек, он материал для человека. Вечность- это и ум человека. Для осмысления смерти не требуется ума, для осмысления вечности нужен ум, ибо это развитие, простор, а для ума нужен простор. Да, смерть — насилие, а все честные люди должны бороться с насилием. Тот человек, который принимает смерть, несчастный человек. Раздавленный существующей несправедливой действительностью. Бороться во имя того, чтобы умереть, — бессмысленно топтаться на месте, такой человек никуда не придет. Всякая борьба, которая не признает вечности — смехотворная борьба, бороться можно только во имя вечности! И смерть — это не случайное в твоей жизни, а будет особое событие, к которому всю жизнь надо готовиться. От того, как ты приготовишься, будет зависеть и то: смерть станет праздником или печалью?
Помолчав немного, он продолжил:
— Смерть — вершина и завершение твоих страданий, уничтожение временного и начало вечного. В вечности жить можно только радостью. Радость расширяет сердце, окрыляет человека и несет его. Печаль подавляет, ей в вечности делать нечего, дело у нее временное, мгновенное, и смерть земная только один миг, одно мгновение. Смерть придет не случайно, хотя может показаться, что она пришла случайно. Когда будет всё готово, она придет. Холодок захватывает при слышании о ней. Значит, мало мы еще страдали, мало устали. Нужно устать, чтобы смерть была желанной. Трудись до усталости, до изнеможения, ожидание смерти будет радостным. А всё живое спасается, только мертвое погибает, жалеть о погибающем — жалеть о смерти. Что такое жизнь? Это добро, свет, любовь. Живи, как велит Бог, думай согласно этому, поступай самостоятельно во всем, — вот тут как раз и есть смирение и нет эгоизма, ибо нужно идти на жертвы и много работать над собой. Бог зовет нас к самостоятельности… И молись, молитва — единственное, на что можно рассчитывать, чтобы заполнить недостающее. Молись о ближних своих. Молись о продлении им жизни. Равняйся на смерть, но желай не умирать, а жить. А смерть — это зеркало, отражающее нашу жизнь в верном свете.
Отцу Димитрию было уже тяжело говорить, он устал. Мы все стали потихоньку собираться. Батюшка ласково благословил нас на дорогу, его дочь заперла за нами дверь. На улице мы с Павлом пешком пошли в сторону Текстильщиков. Молчали. На небе уже высыпали звезды, и казалось, ярче фонарей освещают путь. Что ждет впереди? Что бы ни было, хотелось думать только о лучшем.
Глава шестая
Иерусалимский и другие
На следующее утро мы доехали, наконец, до Петра Григорьевича Иерусалимского. Втроем: Павел, я и Заболотный. По пути я поинтересовался:
— А где Сеня?
Мишаня взглянул на часы, важно ответил:
— Готовится к одной серьезной акции. В двенадцать ноль-ноль. Ответственность за нее берет моя миссия. Да что говорить — сами увидите, я вас потом отвезу на это место.
