Утром Гарибальди, как всегда, поднялся на балкон – он был заложен с трех сторон мешками с землей.
– Кто придумал? – удивился Гарибальди.
– Приказ военного министра Авеццаны, – ответил Манара.
С каждым днем французские артиллеристы все точнее пристреливались к вилле. Манара предложил Гарибальди перенести штаб чуть дальше от крепостной стены, на виллу Спада.
– Отсюда лучше обзор, – ответил Гарибальди. – Ну а если убьют, значит, такая судьба.
И суеверно потрогал обломок кораллового рога.
– Да, – согласился Манара. – С судьбой не поспоришь.
Нет, ни Гарибальди, ни его офицеры не были храбрецами напоказ. Просто они знали: сейчас, в эти страшные дни, все ждут от них небывалой отваги, чтобы и самим укрепиться духом. Вот почему они даже слегка бравировали своим презрением к смерти и под градом пуль шутили особенно охотно; пусть солдаты видят – они не дрогнули.
А положение с каждым днем становилось все тяжелее. Розелли присылал подкрепления скупо и неохотно. Между тем силы защитников виллы Вашелло таяли.
Наконец Гарибальди не выдержал – самовольно перебросил на передовую полк берсальеров под началом Векки.
Темной ночью они незаметно заняли позиции в виноградниках и в крестьянском домике у самой виллы Вашелло.
Как только французы узнали об этом от своих лазутчиков, они открыли по дому ураганный огонь из осадных гаубиц и орудий. Прорыть к нему траншеи саперы не успели, и берсальеры Векки оказались отрезанными от своих. Лишь на третий день в сумерках Векки удалось ползком добраться до крепостной стены. Он решил сам доложить Гарибальди обстановку и попросить у него несколько саперов – иначе им долго не продержаться.
Гарибальди ужинал на вилле Саворелли вместе с Манарой. На столе в большой деревянной миске дымился аппетитный ризотто – вареный рис с мясной подливкой.
Гарибальди подвинул Векки стул и сказал:
– Садитесь, Векки, ризотто и на вас хватит.
Векки не заставил себя упрашивать. Сел, потянулся к миске, но его остановил Манара.
– Не ешь, Аугусто! Я так к этому ризотто даже не притронулся! – обратился он к Векки. И тут же пояснил: – До тебя три офицера поели это ризотто, и все трое погибли буквально час спустя.
– Потом – еще пятеро, – сказал Гарибальди. – На войне убивают, Манара.
– Конечно, скорее всего это чистое совпадение, – согласился Манара. – И все-таки на твоем месте, Аугусто, я бы не стал его есть.
Но Векки уже накладывал себе на тарелку желтый рассыпчатый рис.
– Что ж, значит, сбудется предсказание цыганки, – сказал он.
– Какое еще предсказание? – забеспокоился Гарибальди.
– В юности цыганка мне нагадала, что я умру в Риме очень богатым. Тридцати шести лет от роду. Так вот, в прошлом месяце мне исполнилось тридцать шесть, я не богат, но для человека, которому суждено умереть, богат даже слишком. Все сходится. Но я фаталист – что записано в книге судеб, то свершится. А пока я умираю с голоду, и этот ризотто так аппетитно пахнет.
И он стал есть еще не остывший ризотто. Манара сокрушенно покачал головой.
– Генерал, – обратился он к Гарибальди, – ради бога, не посылайте его до утра в дело!
Векки не спал две ночи подряд и сытый обед его разморил.
– Поспи на моей постели, – сказал ему Манара. – Пойду проверю посты.
Гарибальди и Векки остались вдвоем. Векки лег, накрылся шинелью и мгновенно заснул. Французские батареи молчали, и Гарибальди подумал, что самое время написать письмо Аните. Он очистил место на столе, взял гусиное перо… «Нет, эта странная тишина подозрительна, уж не замыслили ли французы какой-нибудь каверзы?!» Отложив перо, он встал и по деревянной скрипучей лестнице поднялся на балкон. В ту же минуту французская батарея, словно она только этого и ждала, открыла огонь по вилле. Гарибальди стало спокойнее – привычная музыка.
Вдруг в пламени разрывов он зорким взглядом выхватил совсем неподалеку шевелящееся зеленое пятно. Это французские саперы торопливо укладывали в свежевырытую траншею корзины с землей. «Если им не помешать, они ночью подведут сюда орудия, – подумал Гарибальди, – надо немедля выбить саперов из траншеи».
Он спустился вниз, чтобы отдать приказ группе берсальеров-снайперов. Но кого из офицеров послать во главе группы? Он поглядел на Векки, тот крепко спал, сжав кулаки и посапывая носом. Жалко его будить, да и разговор за ужином остался в памяти, но больше офицеров на вилле нет, и нельзя терять ни минуты. Гарибальди дотронулся до плеча Векки. Тот проснулся, вскочил, сбросив на пол шинель.
– Простите, Векки, без вас не обойтись.
– Я готов, приказывайте! – ответил Векки, поправляя мундир.
– Отберите с дюжину снайперов-берсальеров и пощекочите бока этим наглецам, – он показал на саперов, несших корзины с землей.
Векки отобрал двенадцать добровольцев. Они скрытно подобрались к баррикаде из мешков с песком, сооруженной защитниками города в винограднике у самых ворот Сан Панкрацио.
Векки приподнялся, и по его команде снайперы открыли прицельный огонь по саперам.
Трое саперов упали на дно траншеи, остальные укрылись за насыпью и тоже ответили огнем. Скоро, однако, во французской траншее было больше убитых, чем оставшихся в живых. И тут на помощь саперам пришли французские артиллеристы. Шесть батарей начали засыпать ядрами и бомбами баррикаду. Но часто ядра попадали в траншею. Французы оказались под перекрестным огнем своих батарей и снайперов Векки. Командир саперного отряда не выдержал и дал приказ отойти на прежние позиции.
Час спустя сержант берсальеров доложил Гарибальди:
– Французы траншею оставили, наши потери убитыми – майор Векки и двое солдат.
– Видите, генерал! – воскликнул Манара, стоявший рядом. – Сбылось предсказание цыганки. Бедный Векки!
Гарибальди подавленно молчал – он невольно чувствовал себя виновником гибели друга, не надо было его будить, мог бы и сам повести берсальеров. Что он теперь напишет в Асколи матери Аугусто?
– Как его убило? – глухим голосом спросил Гарибальди.
– Разрывом снаряда наповал, – ответил сержант.
И тут в дверях появился Векки. Гарибальди бросился к нему:
– Векки, вы? Дайте вас обнять, дружище! А мне сказали, вы убиты.
– Нет, не убит, но вот заживо похоронен был.
– Что с вами стряслось? Ну рассказывайте же! – торопил его Гарибальди.
– Да что, собственно, рассказывать… Один из снарядов попал в груду мешков. А те обрушились и меня погребли под собой.
– Берсальеры ничего не заметили?! – воскликнул Гарибальди.
– Заметили, но не сразу. Бой был в самом разгаре. Но едва огонь поутих, они раскидали мешки и вытащили меня. В самое время, а то я уже начал задыхаться.
Манара мягко положил ему на плечо руку.
– Ты, Аугусто, всегда был любимцем женщин. А фортуна тоже женщина, – пошутил он, снимая напряжение.
– Тогда тебе, Лучано, обеспечено бессмертие, – не остался в долгу Векки.
Манара в ответ смущенно улыбнулся. До женитьбы он и правда слыл неотразимым сердцеедом в салонах миланской знати. Но сейчас ему казалось, будто галантные приключения в гостиных Милана происходили вовсе не с ним, а с кем-то другим, и между этими двумя людьми пролегла бездна.
ПОГИБНЕМ, НО ЧЕСТЬ РЕСПУБЛИКИ СПАСЕМ!
Французы продолжали осаду Рима. Все ближе к крепостным стенам подступали земляные валы, все разрушительнее становились обстрелы. Орудия и гаубицы не щадили ни жилые дома, ни памятники старины. Бомбы падали и на домишки бедноты в кварталах окраинного Трастевере, и на центр города – площадь Испании, Капитолий и Корсо. Одна из бомб попала в Квиринал, другая угодила в собор святого Петра, счастье еще, что купол выдержал. Досталось и дворцам Ватикана, где осколки повредили фрески Сикстинской капеллы, творения великого Микеланджело.
Гибли в Трастевере люди, рушились дома, иссякало продовольствие, но город не сдавался. Каждое утро триумвиры Мадзини и Саффи, в простой повозке, без всякой охраны объезжали улицы Рима.
Мадзини не переставая дымил неизменной тосканской сигарой и молча смотрел, как женщины, не обращая внимания на орудийную пальбу, несут к реке корзины с бельем, а мальчишки собирают кусочки картечи – отличное грузило для удочек. Рим жил своей обычной жизнью. Если бы не баррикады на перекрестках да часовые на мостах через Тибр, в минуты затишья могло показаться, будто нет никакой войны. Между тем аванпосты французов стояли всего в миле от города.
Саффи сбоку поглядывал на Мадзини. Как же он постарел за эти дни! Болезненно-бледное лицо и лоб прорезали новые морщины, а уже начавшие редеть волосы заметно поседели. Но в запавших глазах прежний огонь и прежняя вера в чудо. «Может, чудо и произойдет? Ведь римляне его достойны», – думал Саффи.
