А мне, в добавление к клейму спецпереселенца носившего еще и клеймо сына «врага народа» (еще бы – отец мой получил срок в двадцать пять лет!), даже и после смерти Сталина не давали разрешения учиться в высшем учебном заведении. Все крымские татары из всех школ городка Янги-Юля получили разрешение, а мне в качестве издевательства республиканское ЧК велела ехать в Каракалпакию, в педагогический институт с узбекским языком обучения…
То ли были у советской власти некие другие высокие державные дела, то ли местные власти не получали приказа на начало новых репрессий, но пусть и неспокойно, но дожил Фуат с женой и дочкой без выселения до весны.
Крымская земля щедра к трудолюбивым. Успешно продали рано выпустившие бутоны тюльпаны, справились с рассадой помидоров, сняли первый урожай и посадили на освободившиеся грядки картошку.
К осени милиция опять стала проявлять активность. Вскоре вновь начались вызовы в районный отдел и уже более жесткие требования покинуть территорию Крымской области – видно органы теперь не надеялись запугать этого татарина, а принятие карательных мер было только вопросом времени. На третий вызов, между прочим, Фуат не явился. И вот второе лето на родине приблизилось к своему концу.
…В конце ноября к Фуату на дом заявился оперуполномоченный и, не спрашивая у хозяина разрешения, облазил все помещения, весь двор.
- Ну, когда будешь выполнять требование РОВД? - спросил лейтенант мрачно ходившего следом за ним хозяина. – Живешь-то ты в Крыму незаконно.
- Я не собираюсь никуда уезжать, - угрюмо ответил Фуат, - это мой законный дом, это моя законная земля.
- Ну, ну! - добродушно говорил опер, тщательно оглядывая все хозяйство.
Так и уехал без ожидаемых угроз. От жены и дочки Фуат скрыл визит милиционера.
Несколько дней Фуат напряженно ждал следующего шага властей. Но ни новых визитов, ни очередных повесток из района не последовало. Прождав еще немного, не то, чтобы успокоившийся, но не желающий жить в постоянном страхе татарин купил небольшой черно-белый телевизор, о чем давно просила его жена, - сам-то он довольствовался информацией о событиях в мире, доносимой радиоволнами от передатчиков Би-Би-Си и «Голоса Америки». И еще купил он луковицы тюльпанов, израсходовав на эту покупку почти всю свою наличность.
… Камилл и Алиме, дочка Фуата, шли от метро пешком, и девушка рассказывала о событиях последних дней.
- Я была на заднем дворе, - рассказывала Алиме, - когда в железные ворота с улицы стали колотить ногами. Я побежала к дому, но увидевший меня отец махнул мне рукой – спрячься, мол. Я опять вернулась на огород и спряталась за туалетом, скрытно наблюдая за событиями. Отец открыл калитку и во двор ворвались с руганью человек десять и среди них двое в милицейской форме. Отца затолкали в дом, оттуда послышался крик матери. Я кинулась было им на помощь, но услышала громкий голос отца, кричавшего мне по-татарски:
- Сакъланып отур! Сонъ эмдженъе кетерсин!
Эти гады думали, наверное, что отец мой ругается, а он мне велел прятаться и потом поехать к дяде, который жил в Симферополе.
Я с трудом заставила себя остаться в моем убежище, потому что поняла возникшую в создавшихся условиях передо мной задачу, о чем мы не раз говорили в семье: наладить связь с нашими людьми и дать огласку произошедшему незаконному выселению.
Тем временем пьяные дружинники под руководством офицера и сержанта милиции вывели моих родителей на улицу, отобрали у отца ключ и закрыли ворота. Я то и дело слышала, как опер орал:
- Дочь где? Куда свою Алиме спрятали?
Дурак, на такие вопросы ответов не дают…
Когда машина увезла моих родителей неизвестно куда, я вышла из укрытия и подошла к дому. Дверь была заперта, но я легко открыла окно и забралась в комнаты. Осмотрев вещи, я убедилась, что родителям взять с собой ничего не разрешили. Это означало, и я это уже знала из рассказов других наших земляков, что их не выслали, а арестовали, а опись вещей и опечатывание дома произведут, наверное, позже. Деньги и документы хранились у Шамиль-агъа, который был в Крыму прописан и поэтому считалось, что его положение более прочное, чем у таких как мы. Впрочем, с татарами в Крыму могли совершить какое угодно беззаконие, но все же. Я не стала заходить к Шамилю-агъа, там могла быть засада. У меня были спрятаны кое-какие деньги, которых вполне хватало, чтобы добраться в Симферополь. Я оделась потеплее и вышла во двор. Из-за дощатого забора на меня смотрела соседка баба Дуся.
- Увезли твоих родителей, - скорбно произнесла старая женщина.
- Да, баба Дуся, я видела, я в огороде пряталась, - отвечала я.
- А ты теперь куда? – посочувствовала соседка.
Я почему-то поосторожничала (хотя с соседями отношения у нас были хорошие) и ответила:
- Сейчас в Феодосию к тете своей поеду.
- Ну да, оставаться тебе нельзя, - закивала головой баба Дуся. – Но мой тебе совет, зайди и посиди у меня, а как стемнеет, так и отправишься в путь, а?
Я и сама думала, что в сумерках выйти на трассу, где в одну сторону машины идут в Симферополь, а в другую на Феодосию, безопасней, и перелезла через забор к соседке.
Баба Дуся поставила передо мной блюдце с оладьями и налила в чашку чаю.
- Пей, доченька, отдыхай. А как стемнеет, так и отправишься в Феодосию.
Минут через десять я увидела, как баба Дуся вышла со двора на улицу и повернула направо к другим соседям. Я заподозрила недоброе, выскочила во двор и стала прислушиваться. Дело в том, что на улице телефон был только у тех соседей, к которым пошла бабка Дуся. И я слышу, как моя «спасительница» говорит:
- Настя, позволь мне позвонить, срочно надо!
С чего бы это, да еще и срочно? Я оглянула бабкин двор. Сын ее жил в Симферополе и приезжал иногда по выходным, а летом дети его месяца три жили здесь. Я вспомнила, что внуки бабки летом перекликались со сверстниками с того двора, который выходил на соседнюю улицу и каким-то образом ходили к ним. Я прошла в конец двора и убедилась, что забор там не высок. За забором жила семья греков и, как мне помнилось, собаки у них во дворе не было. Я без труда перелезла через забор и сразу же оказалась лицом к лицу с хозяином. Я не знала что сказать, но дяденька оказался сообразительным.
- Родителей арестовали, да? Заходи, спрячешься у нас.
Тут вышла во двор его жена, которая тоже уже знала о случившемся.
- Пусть девочка побудет у нас, Акакий, - понизив голос сказала она мужу.
- Баба Дуся тоже обещала меня спрятать, а сама побежала звонить в милицию, - отвечала я, поглядывая в сторону закрытых ворот.
Старый грек перехватил мой взгляд.
- Нас ты не бойся, мы сами были выселены из Крыма, все понимаем.
Потом чуть задумался и крикнул жене:
- Принеси мне пиджак, - затем обратился ко мне:
- Лучше я тебя сейчас на машине подальше от Старого Крыма отвезу, чтобы ты не боялась. Куда тебе надо?
Ему я ответила не скрываясь:
- Мне надо в Симферополь.
Дядя Акакий переоделся и открыл дверцу стоявшего во дворе «Москвича»:
- Садись, довезу тебя до судакского автобуса, там тебя искать не будут.
Когда мы выезжали со двора, на участке бабки Дуси началась суматоха – это приехали милиционеры за мной. Дядя Акакий многозначительно посмотрел на меня.
- Я бабке сказала, что собираюсь ехать в Феодосию, - поспешно выговорила я.
- Молодец! – дядя Акакий засмеялся и уже более уверенно повернул машину налево, к выезду на шоссе.
Когда мы добрались до Грушевки, как раз подъехал автобус идущий из Судака в столицу Крыма.
- Деньги у тебя есть? – старый грек полез в карман.
- Есть, дядя Акакий, есть! Спасибо! – радостно крикнула я и побежала к автобусу.
Доехала я до Симферополя без приключений. Утром жена Асана-эмдже тетя Светлана дала мне ваш адрес и телефон, и вот я приехала в Москву.
Так завершила Алиме свой рассказ.
И они как раз подошли к дому Камилла.
Ознакомившись с тем, что произошло с семьей девушки, Камилл начал с того, что написал несколько текстов, с которыми решил обратиться в ведущие газеты Москвы. Уверенности, что такой вариант окажется полезным, практически не было, но это был повод донести до хотя бы небольшого числа журналистов информацию о сегодняшней ситуации с крымскими татарами. С этого и начали. В ближайшие два дня Камилл и Алиме побывали в пяти редакциях газет и еще в редакции журнала «Огонек», где оставили отпечатанные на машинке тексты в секретариатах и в экспедициях – в зависимости от того, был ли вход в редакцию свободным или нет.
У Камилла, как обращавшегося в кругах либеральной московской интеллигенции, были знакомства среди активных борцов за гражданские права, у которых крымские татары, как наиболее страдающий от коммунистических властей этнос, были на особом месте. Камилл отпечатал несколько другие тексты, более обстоятельные и обвиняющие, и, предварительно созвонившись, вечером опять под руку с Алиме посетил три адреса. Разумеется, и этот вариант был мало реален в смысле оказания помощи конкретной татарской семье, но все же была надежда, что информация о злодеяниях советской власти пройдет на Запад. Капля камень долбит.
