– Найденыш живет снами, назвал Сновидом, – Дир ответил неохотно и задумался. Не то чтобы он не доверял Булу или боялся, что тот сглазит отрока, – не хотелось раскрывать другу весь замысел. Знание опасно, а Бул привык к осторожности. Но кто-то настойчиво понуждал Дира говорить. Не выпитый мед и не общая кровь, смешанная в чаше, породнившая друзей давным-давно, во времена ученья у Веремида.
Вилы ворчат на дереве, жалуются. Бежит ночь, жухнут венки, вянет купальница, настеленная на полу в бане, а люди и не думают прыгать через костер, купаться, кричать, радоваться празднику, провожать русалок. Ай, скверно. Спят птицы, сороки и зуйки, спят утки с пушистыми утятами – потомки великой Утки, сотворившей сушу, спят вороны Одина, лишь мохноногие совы хватают небо мягкими бесшумными крыльями да усатые нетопыри носятся зигзагами над поляной. Спят дикие козы, спят лоси и их лесные коровы с телятами, спят зайцы. Еж фыркнет, прокатится по поляне, лисица тявкнет в кустах – и затихнет. Некому будить лесных жителей, некому сторожить солнце. Взойдет оно, и – прощайте, люди и белый свет! – спрячутся вилы под землю на год, до весны. А под корягами и плоскими камнями лежат гивоиты. Те не спят никогда, но ночной холод сковал кровь в их жилах, недвижимы гивоиты, пока солнце не согреет жирное тело, не разгонит кровь, желтую и скользкую, как вода в торфяном болотце.
Ночные костры согревают меня, огонь в краде, двойном кольце костров, исправно горит и будет гореть еще три ночи. Целых три ночи без оцепенения, сковывающего меня, подобно смертным ящерицам на холоде. Каждый вечер, глотая солнечный диск, я надеюсь согреться, но капризное светило не греет изнутри, и я отрыгиваю его утром. Три ночи я смогу следить за людьми, направлять их туда, куда нужно мне. Солнце пульсирует в брюхе до изжоги, я раздражаюсь. Сегодняшние жертвы не дали насыщения. Малый ручей за земляным валом вокруг меня окрасился пятнами масла, не крови. Они сидели за первым валом в длинных деревянных хоромах за длинными кленовыми столами на земляных лавках, много их сидело, ело, пачкало пальцы кашами и пирогами, жирными овцами, петухами; жрецы в нарядных одеждах важно расхаживали, несли скупые жертвы на требище. Чем ближе к моему краху, тем сильнее меня злит попытка людишек внести в мир свой порядок. Настоящий порядок – это горящие костры вокруг святилища, кобыльи головы на кольях, душистая кровь на жертвеннике, сочащаяся жарко. Остальное – тщета. Но человечки упорно стараются. Вот только каждый представляет порядок по-своему, частенько хватаясь за меч ради мира; в их битвах – моя пожива. Если поддерживать их в стремлении сменить один мир другим, потворствовать жалкой жажде власти и богатства, их жажде «мира» – голодным не останешься. Глупый корел не догадывается, что это я – великий – вынуждаю его болтать, раскрывать любопытному Булу планы, тайные планы, честолюбивые планы. Корел замыслил спасти старого князя. Против судьбы выступить. Судьба-Мокошь, хоть послабей меня, но куда с ней слабосильному кудеснику, шаману тонконогому тягаться, эка вздумал. Пусть прольется кровь, согреет мои жилы. А еще считается, что шаманы понимают Ящера лучше прочих. Какой из корела шаман, слишком образован, слишком «умен». За Нево-озером настоящие шаманы, на севере.
Из первого предсказания о гибели князя от любимого коня толка не вышло. Дружинные волхвы до сих пор поминают, как корел вынужден был выйти из думы и бежать от княжьего гнева в леса. Смерть от коня князь Олег, даром что волхв, разъяснил злосчастным случаем, который можно упредить. Передал своего Бурю конюхам, чтобы пасли да приглядывали, чтобы никто не седлал и не садился на него впредь. Когда донесли, что Буря пал, пожалел верного товарища, велел похоронить по обряду, но отлегло у князя от сердца. Никто не сведал, что под конем корел власть разумел. А кощунник Бул хитер, ласковое теля двух маток сосет, эти глупцы еще не поняли. Если корел и промолчит о своих тайных планах, обжора проговорится.
– Не спрашивай лишнего, Бул, – отвел глаза Дир. – Тебе семью кормить надо…
– Задумали что-то. Не пойму лишь, при чем Сновид… – Бул с обидой посмотрел на друзей. – Боитесь, что старый князь в небывалую силу войдет? Вернутся послы с договором о мире из Царьграда, вернется дружина, князь Олег после греческой земли и Табаристана другие земли воевать пойдет. Слышали уж о его великой мечте, последний воин и то Персией бредит. Это только народ в городах да деревнях ничего не знает. Все вещий Олег в походах, воюет да завоевывает, власть крепит. А народ без великого князя, с одними посадниками да подколенными князьями, распускается. Вот, чтобы легче управлять, назначит вещий Олег Перуна главным богом для всех, и прежде всего для дружины. Меньше богов – власть жестче, править легче. А дружине обидно, в дружине урман много, им важнее Один. И наши родные здешние боги разгневаются, Ящер не простит. На нас, волхвов, разгневаются, не на князя. Так думаете?
– Простым глядишь, как наемник, как варяг какой. Поди, и умываешься теперь в бадье, по их обычаю, не в проточной воде, вот мозги-то и застоялись, – Щилу не сиделось на месте, он вскакивал, топтался, дергал себя за бороду, вновь садился. – Не боги, Бул, люди рассерчают. Где уж тут – легче управлять. Смута пойдет. Сколько здесь племен и родов, у каждого свои боги, но сжились, но привыкли друг к дружке, хотя вон Дировы соплеменники по сию пору Хийси боятся, а дружина превыше всех не только Одина, но и Тора чтит, и тут – на тебе, старые святилища рушить, верных богов в Волхове топить, а новых идолов ставить! А они, эти новые идолы с золотыми усами, когда еще силы накопят!
– Где ты такое видел? Чтобы богов в Волхове топили? – изумился Бул, а Дир нахмурился.
– Не я, найденыш Сновид во сне видал, мне рассказал, дело какое. Как в самом главном святилище, в Нове-городе, свалили Ящера, и Мокошь, и Ладу, а на их место поставили Перуна с громом в руке, в золотых усах… Жертвы ему привели – не кобылку, нет… Ладно, чего про жертвы-то, может, ошибся мальчик во сне… А Сновидом мы его нарекли, потому что сны у него вещие, – потупясь, отвечал Щил и чертил на траве, влажной от ночной росы, громовые знаки, защиту от злыдней, стерегущих опасные речи: зазеваешься, скажешь лишнего, вот и цапнут. Он говорил с другом, не должен был опасаться, и рассказать хотелось – прямо язык чесался, но смутная тревога, словно ночная роса, осыпала сердце.
– Торопишься, Щил! Разболтался, – Дир вскрикнул гневливо, и вилы на ольхе испуганно умолкли. – Дело не в народе. Не того боюсь, что люди взъярятся. Наследник Рюрика рвется к власти, и то, подумать, он не много моложе нас, а все сидит под Змеем, своей воли не ведает. Князь Игорь пойдет на все, чтобы власть получить, а как он человек осторожный, то сподобляется к делу тайно, не в думе, не в бою – неужто станет биться с опекуном, какого отец назначил? Да с каким опекуном – с дядей, родным братом матери? Отравит он вещего Змея тишком – и все. Объяснит болезнью не то случайностью. Проворно избавится от ближних бояр и свойственников Змея, почнет резню, много людей погибнет, деревни пожгут, а то и Ладогу, – Дир запнулся, недолго подумал и решительно докончил без иносказаний и намеков: – Князь Олег едет сюда не жертвы к Перунову празднику выбирать, а за Игорем, за наследником приглядеть, проверить, – что за новая у того дружина, что за настроения. Дружину-то не для похода Игорь сбирает – власть отъять. Свенельд еще… То Олегу как сын был предан, теперь перешагнул к Игорю. Ясно, что Олег его направил, но ведь Игорь не глупец, не станет терпеть подле себя обычного соглядатая-наушника Олегова. Видать, договор есть меж ними. По всему, Свенельд о своей власти печется. Он хитроумен, молод, и Змея переживет, и наследника. У вещего Олега на невестку, на молодую княгиню Ольгу надежда да на Асмуда, сына своего, пусть от побочной жены, бывшей рабыни. Но Асмуда нынче близко к Ладоге не пускают, Асмуд за морем, а княгиня – что может женщина? Как ни была Олегу верна, муж пуще, важнее: на одной перине спят. Да и не пустая она уже, в тягости, верно знаю. А как князь Игорь дела кровавые проделает, ты, Бул, по приказу Игоря кощуну о гибели великого князя сложишь, предсказание туда приплетешь и передашь былину сыновьям. Песенные же слова всяк по-своему толкует. Потомки станут былину слушать, скажут, болел вещий Олег, змея его клюнула, потому умер. Станут верить в это. А что князь Игорь измыслил творить, как власть возьмет – людям неведомо. Но Сновид увидит. Мы посмотрим, прознаем, чем закончится, чем отольется. Коли там впереди после гибели Олега не будет большей беды от содеянного зла, то и встревать к чему. Может, так богам надобно. Незачем Мокошь-Судьбу сердить. А если Сновид узрит страшное, если одно зло, укрепившись, родит другое, надобно остеречь Олега. Он созывает сонмище волхвов на Перунов день, там скажу старому Змею новое слово. Растолкую предсказание как надо. Учитель Веремид знал, как все обернется, наверняка про Игоря знал, да нас не посвятил.
