— Девушка не знает о своем происхождении?
— Нет-нет. Она думала, что Педро — ее дядя. Но она к нему была очень привязана. А он готов был ради нее на все.
— А сейчас, когда отец умер, что с ней станет?
— Не беспокойтесь, святой отец. Она очень красивая, моя Мерседес. Она выйдет замуж.
— За кого?
— О, за очень порядочного молодого человека.
— И кто же он?
— Антонио Диас, владелец небольшого судна. У него неплохо идут дела, он сумеет обеспечить мою маленькую Мерседес.
— Рамирес не возражал против этого брака?
— Кажется, ему не нравился Диас. Но он никогда не разрушил бы счастье своей дочери.
— Дочь моя, а задумывались ли вы хоть раз, откуда у кладбищенского сторожа такие деньги?
— Я не знаю.
— Где Рамирес брал деньги, я спрашиваю?!
— Клянусь, не знаю!
— А имя дон Фернандо де Гевара вам о чем-нибудь говорит?
— Нет. Кто это?
Бартоломе видел, что бедная женщина и так смертельно напугана, но не утерпел и добавил:
— Это еще один колдун. С ним вы тоже не имели никаких отношений?
— Нет, нет, нет! Что вы, святой отец! Да я последний раз встречалась с мужчиной семь лет назад! Это было четырнадцатого апреля, как сейчас помню…
— Довольно! — Бартоломе позвонил в серебряный колокольчик. — Стража!
В зал вошли два дюжих парня.
— Уведите, — кивнул Бартоломе на Терезу.
И тут у запуганной вдовушки окончательно сдали нервы.
— Уведите? — пролепетала она. — Куда? В тюрьму? — и вдруг грузно рухнула перед инквизитором на колени и вцепилась в подол его сутаны.
— Святой отец! — взвыла она. — Ради Бога, не губите! Я ничего, ничего не утаила! Сжальтесь! О, сжальтесь!
— Замолчи, дура, — сказал инквизитор. — Стража, возьмите эту бабу, выбросьте ее на улицу и дайте ей хорошего пинка под зад напоследок!
Стражники весело загоготали и подхватили Терезу под руки с двух сторон.
— С ума можно сойти, — тихонько сказал сам себе Бартоломе, потирая виски. — Трупы… кости… мыши сушеные, черт побери! О, как болит голова! А эта идиотка отчего так вопила? Можно подумать, ее волокли на дыбу! Итак, если я еще способен соображать: картина получается следующая: Педро Рамирес раскапывает могилы, заставляет мальчишку ловить мышей, жаб и лягушек, а потом сбывает всю эту дрянь дону Фернандо де Геваре, а может, и другим любителям падали. Видимо, колдун ему неплохо платит. Деньги нужны старику на содержание дочери… Подумать только, осквернение могил могло служить благородным целям!.. Что же из всего этого следует? Черт возьми, только то, что останкам Педро Рамиреса предстоит поджариться на костре!
— Санчо! — позвал Бартоломе. — Санчо!
Верный слуга явился на зов.
— Возьми эти деньги, — Бартоломе бросил ему мешочек, наполненный серебряными эскудо, — и отнеси их Терезе Миранда. Скажи, что это для Мерседес. Эти средства несчастный отец заработал для нее. Пусть же они попадут по назначению.
Затем Бартоломе достал опись имущества Педро Рамиреса, составленную Федерико Руисом, и аккуратно вычеркнул фразу: «Двести эскудо в кожаном мешочке».
* * *
Инквизитор не видел Каррансу со времени допроса де Гевары. Епископ заперся в своем дворце, никого к себе не допускал, а слуги говорили посетителям, что его преосвященство при смерти. Также ответили и Бартоломе.
— Его преосвященство не принимает, — почтительно, но твердо заявил слуга.
— Почему?
— Он болен.
Бартоломе тихо выругался и хотел уже повернуться и уйти, но задорный оклик остановил его.
— Брат Себастьян!
Инквизитор оглянулся: по парадной лестнице спускалась Кончита. На ней было черное платье с высоким стоячим воротником, оставлявшее открытыми длинную шею и плечи. Высокая, стройная, она выглядела настоящей королевой. Но только выглядела. Ее речь, как уже успел отметить Бартоломе, полностью выдавала страстную, но своенравную и невоспитанную особу. Да, девушка, бесспорно, была красива, но в то же время ей не хватало обаяния и доброты, которые делали таким притягательным облик Долорес. К тому же, Кончита двигалась слишком резко и порывисто.
Она спускалась быстро, пружинистой походкой хищницы, наметившей добычу, и Бартоломе сразу же понял, что на этот раз объект охоты — он сам.
— Неужели мое общество устраивает вас в меньшей степени, чем общество его преосвященства? — спросила она.
Кончита напрашивалась на комплимент, и Бартоломе пришлось сказать, что, само собой, общество прекрасной сеньориты — самое замечательное, что только может быть на этом свете.
— Дядюшка показывал вам нашу картинную галерею?
— Да.
— Но вы еще не видели статуи, которые он привез из Италии.
— В самом деле, — нехотя согласился Бартоломе. Античные скульптуры в данный момент его совершенно не интересовали.
— Они установлены в парке, — продолжала Кончита. — Вы ведь не были еще в нашем парке?
— Нет.
— В таком случае, вы сейчас пойдете со мной, — заявила она тоном, не терпящим возражений.
Бартоломе решил скоротать часок-другой за разговором с Кончитой и, может быть, в конце концов, добраться до епископа.
Но если Бартоломе изваяния Геракла, Ахилла и Минервы не слишком занимали, то Кончиту, по всей видимости, они интересовали еще меньше. Во всяком случае, разговор она завела совсем о другом.
— Так о чем вы хотели поговорить с моим милым дядюшкой? — спросила она, бесцеремонно подхватив Бартоломе под руку.
— О дьяволе.
— Ну конечно! Я бы и сама могла догадаться!
— В городе волнения. Погибли два человека.
— Как интересно! — Кончита прищурилась, как довольная кошка. — Он грабитель? Или просто сумасшедший?
— Кто?
— Убийца.
— Он посланец ада, — заметил Бартоломе.
— Не принимайте меня за дурочку! — фыркнула Кончита.
— Что вы, сеньорита!..
— Ну, ну, не оправдывайтесь! Мне совершенно все равно, что вы думаете о моих умственных способностях. Ведь это не главное.
— Да, конечно. Душа человека…
— Э, бросьте! Не говорите ерунды! О чем вы все время думаете? Куда вы смотрите? Внутрь себя? Многие философы пытались туда заглянуть, я имею в виду душу. И что из этого получилось? Хоть один нашел там счастье, удовольствие? Никогда! Все они только потеряли покой и мучили себя и других!
— Что же, в таком случае, главное?
— Красота! — воскликнула Кончита. — Во всем! В мире, в природе, в человеке! Красота и наслаждение! Наслаждение красотой! Посмотрите вокруг! Разве не чудесно было бы здесь, в этом парке…
Они медленно брели по узким, посыпанным желтым песком дорожкам, мимо скамеек, почти скрытых под нависшими над ними ветвями, мимо ажурных беседок, увитых диким плющом и виноградом, мимо изящных фонтанов, беломраморных фавнов, химер и богинь, то ли действительно найденных в Италии, то ли изготовленных в соответствии с прихотливой фантазией его преосвященства. Но вот Бартоломе и Кончита вышли на широкую аллею, ведущую к центру парка — лужайке, посреди которой находился фонтан. Бартоломе взглянул в ту сторону и не поверил своим глазам: в струях фонтана, вырывавшихся из пастей восьми каменных тритонов и ухмыляющегося рта козлоногого сатира, купались семь обнаженных девушек. И не просто купались, они, казалось, исполняли какой-то соблазнительный танец, то извиваясь, как змеи, то протягивая руки навстречу солнцу, то погружаясь в воду бассейна.
— Что это? — изумился Бартоломе.
— Ах, это… Это наяды моего дядюшки.
— Кто?
— Наяды, — без тени смущения объяснила Кончита. — Нимфы, которые обитают в источниках. Дядя повелел найти семь самых красивых девушек Валенсии и доставить их сюда… для украшения дворца.
— И превратил дворец епископа в сераль, — закончил Бартоломе. — Славно.
И тут в поле зрения инквизитора и Кончи появился сам епископ, откуда-то сбоку, как впоследствии понял Бартоломе, из беседки, которая не была видна со стороны аллеи. Опершись на свой посох, старик остановился в десяти шагах от фонтана, созерцая прекрасные тела молодых богинь. Бартоломе представил себе, какое, должно быть, похотливое выражение лица было у старого греховодника.
— Болен, значит, — задумчиво произнес инквизитор. — Старый сатир!
— Идемте, — Кончита потянула Бартоломе за рукав сутаны. — Что вы так на них уставились?! Похоже, нимфы вас занимают не меньше, чем моего дядюшку!
— А что, созерцать нимф дозволено только его преосвященству?
— Вечно вы умудряетесь увидеть то, что вам видеть не следует!
Бартоломе заметил, что Кончита разозлилась, даже щеки ее вспыхнули. Она явно старалась увести его в другую сторону, но едва ли в данном случае она заботилась о сохранении репутации его преосвященства, тем более, что спасать эту репутацию, в сущности, было уже поздно. Просто Кончита хотела быть единственным объектом его, Бартоломе, внимания.
