Якун тоже заметил тысяцкого, поднял руку в приветствии. Рядом С Якуном шёл ярл помоложе. Этого Гюрята тоже видел лета три назад. Его зовут Эдмунд. Он приходил в Новгород торговать, воротившись из удачного похода.
Эге, сколь варягов призвал Ярослав, — сказал кто-то в народе.
Ему ответили:
— Княжья забота — звать, а ноугородская — корми!
— Корми в одном разе! Тут ещё за службу платить будешь свевам. Будто своей дружины ему нет.
— Да, за гривнами к нам пойдут, что и говорить. Вона Гюрята, он казной ведает, ему лучше знать.
Тысяцкий, будто не расслышав, выбрался из толпы.
Отойдя от людей, Гюрята повернул на мост. Внизу, у свай, река грязная, водой прибило щепки, коряги. В отрочестве Гюрята любил нырять с моста. Но то было давно. Сейчас уже Пров в таких летах, как он тогда был. «Пров, Пров, не лезет тебе в голову ученье…» — подумал тысяцкий о сыне.
Перейдя Волхов, Гюрята направился на епископское подворье, где в стороне от других строений стояла скотница — каменное здание с маленькими, высоко поднятыми зарешеченными оконцами и с толстой, окованной листовым железом дверью.
Два ратника в доспехах бодрствовали на карауле. Тысяцкий отвязал от пояса связку ключей, отомкнул замок, переступил порог, постоял, пока свыкся с полумраком, потом пошёл не торопясь вдоль стен. На кольях висели связки шкурок. Гюрята пробовал рукой их нежный мех, убеждался, что время не подпортило их, переходил к другой связке. За мехами располагались коробья с золотыми и серебряными изделиями. Всё это от торговых людей Великому Новгороду. Дальше тесно жались один к одному кожаные корзины с русскими гривнами да иноземными золотыми монетами. И всему этому он, Гюрята, ведёт точный счёт. Его забота, чтобы богатство в скотнице не уменьшалось, а прибывало. Хоронится у тысяцкого тайная дума — услышать, как Новгород окажет Прову такую же честь, как оказал ему, Гюряте. Но, видно, тем мыслям не суждено сбыться, скудоумен Пров и бесхитростен.
Гюрята вздохнул, закрыл дверь скотницы, навесил замок…
Многолюдно и разноязыко новгородское торжище. Водным путём прибывают гости из варяжских земель: свевы и нурманы, даны из Роскильда, немцы из ганзейских городов По Днепру и Ловати, перетягивая ладьи волоком, приплывают купцы из Киева, знают Новгород гости из царственной Византии, а подчас на торгу слышится речь купца-мусульманина из далёкого Багдада или Хорезма. Через моря и многие реки пролегает путь этих гостей. И хотя есть у купеческих караванов стража, не одна опасность подстерегает их в дороге. Но таков удел купца. Нет торга без риска.
На новгородском торгу ряды крыты тёсом — задождится, купцу не боязно, и товар и сам в сухости. Гостевые лавки не пустуют, иноземные и русские торговые люди всяк своё выставили, кричат, зазывают покупателей. Варяги, те больше броней да оружием похваляются. Хорошо железо у свевов. Немцы и византийцы всякой всячиной обложатся, гости с Востока навезут пряностей, на весь торг запаху, а русские купцы пушнину выставят иноземцам на удивление.
Есть на торгу свои ряды и у новгородских мастеровых: кузнецы и гончары, плотники и кожевники умельцы хоть куда.
На потемневших от времени полках разная битая птица, тут же свисают на крючьях окровавленные говяжьи, свиные и бараньи туши, заветриваются. По теплу мухи сажают на мясе червя, и оно пахнет несвежо.
За жердевой оградой грязь по колено, здесь торгуют живым скотом.
Бойко, на всё торжище кричат сбитенщики, пирожочники, калачники.
День воскресный, и Кузьма с Провом прибежали на торг поглазеть, а коли удастся, так и послушать гусляров либо что купцы рассказывают. Тем есть о чём поведать; где правду глаголят, а где и приплетут, поди проверь их.
Здоровый, широкоплечий Пров грудью люд расталкивает. Тощий, длинновязый Кузьма за ним еле поспевает. Находились, проголодались. Пров предложил:
— Айдате, Кузьма, пирогов отведаем, я плачу.
Пироги у бабы в коробе румяные и тёплые. Откинула она тряпицу, а от них дух такой шибанул, что у Кузьмы в животе заурчало.
— С грибами али с капустой? — спросила баба.
— Грибных давай, — скомандовал Пров.
Они съели тут же, не отходя от короба. Баба хоть и толстая, а проворная подсунула по второму. Тут и сбитенщик вывернулся, старый дед, сам ростом мал, но кувшин таскает преогромный. Обжигаясь, выпили Кузьма с Провом по корчаге горячего медового сбитня. Во рту сладко, на душе весело. Кузьма увидел восточного гостя, толкнул Прова:
— Гляди, эко чудо!
Гость на загляденье: на голове платок диковинно накручен, поверх тонкой белой рубахи через плечо, переброшена зелёная шёлковая материя, на ногах не сапоги — кожаные сандалии привязаны тесёмками, а борода и брови у купца чёрные, смоляные. И сам восточный гость смуглый, вроде на жарком солнце днями валялся.
— Ух ты! — изумился Пров. — Вот так птица заморская, перья-то как разукрашены. А порты-то, никак, исподние!
Они поглазели на восточного гостя, отстали. Кузьма сказал:
— Поздно, Феодосий ругаться почнёт.
— Старый козел, верно, житие своё пишет, ему не до нас.
— Ты, Пров, учителя не обижай даже словом. Он нам добра желает, грамоте обучает, — озлился Кузьма.
— Так я же не в обиду, Кузька, а что до грамматики, так сам ведаешь, разве с моим разумом её осилить? — опечалился Пров. — Отец и тот скудоумием попрекает.
— А ты не горюй — хлопнул Кузьма его по плечу. — Дай срок, и ты все науки одолеешь.
— Нет уж, куда мне. Ты вон вполовину менее моего учишься, а уже всё превзошёл, а я только и того, что читать по складам осилил. Иль уйти с ушкуйниками?
— Гляди, Провушка, никак, отец твой! — перебил его Кузьма.
— Где? — всполошился тот.
— Да вона, вишь, спиной к нам стоит, — указал Кузьма на высокого, дородного боярина.
— И впрямь он! — ахнул Пров.
Обойдя стороной Гюряту, они покинули торжище. Чем дальше отдалялись от него, тем малолюдней улицы.
— Приметил бы отец, не токмо отругал, но и затрещиной оделил бы. Да ко всему непременно сказал бы: «Ротозейничаешь, Провка! До этого ты умелец, а вот к наукам не больно ретив…» Он такое мне уже не единожды говаривал, — почесал затылок Пров.
Кузьма рассмеялся:
— А может, отец твой и правду сказывает?
Смеркалось. Они повернули в узкую глухую улицу.
Жидкая грязь разлилась по ней озёрами. Вдоль забора узкий настил. Кузьма шёл впереди осторожно, стараясь не оступиться в грязь. Не приметил, как Откуда ни возьмись варяг навстречу. Хотел было Кузьма прижаться к забору, чтоб пропустить варяга, но тот толкнул его плечом, и Кузька растянулся в луже. Подхватился мигом, глядь, Пров, избычившись, двинулся на варяга. Тот попятился, руку под плащ запустил, но не успел за меч схватиться, как тяжёлый Провов кулак ткнулся ему в подбородок, и варяг кулём осел в грязь. Рогатый шлем со звоном покатился по настилу.
— Бежим, Провушка! — вскрикнул Кузьма и потащил друга за руку.
Берегом Волхова они выбрались к мосту, отдышались.
— Ловко ты его, — переводя дух, проговорил восхищённо Кузьма.
— Дак я вполсилы, шуйцей[68] и ударил-то. Слаб, видать, варяг. А наперёд наука, чтоб знал, как русича задирать.
Ярл Эдмунд, несмотря на поздний час, нагрянул к Ярославу искать управы на обидчиков. Видано ли, потомка тех, кого взлелеял бог Вотан и выкормило суровое нордическое море, храброго ярла Эдмунда, чей замок над фиордом самый древний в земле свевов, посрамили новгородцы.
Плащ у Эдмунда в грязных потёках, на лице кровь. Гневно сжимая кулаки и не замечая никого, он вбежал по ступеням княжьих хором, столкнулся с Добрыней и Гюрятой. Воевода отступил на шаг, закрыл за собой дверь, недомённо спросил:
— Что стряслось, ярл, и почто ты в таком виде?
— Пропусти, воевода, к князю я! — гневно выкрикнул Эдмунд. — Новгородские люди напали на меня разбойно.
— Но Ярослава нет. Сколько было обидчиков твоих, ярл?
— Два!
— И ты им уступил? — удивился Добрыня.
— Нежданно они.
— Приметил ли ты своих обидчиков? — вмешался в разговор Гюрята.
Эдмунд замешкался с ответом. Он успел разглядеть лишь, что тот, который ударил его, здоровый, широкоплечий, выше его, ярла, на полголовы. Наверное, бородат, ибо почти все русичи отращивают волосы на подбородке.
Метнув на тысяцкого злой, взгляд, ярл процедил сквозь зубы:
— Я найду своих врагов, и если князь не накажет их, мой меч прольёт их кровь и смоет мой позор, не будь я ярл Эдмунд, — и, стуча сапогами, сбежал с крыльца.
Добрыня покачал головой, повернулся к Гюряте:
— Мыслится мне, не приметил ярл тех молодцев, кон побили его, иначе назвал бы.
— Истинно так. И не иначе свев первым задирал молодцев, — высказал предположение Гюрята.
— Ну, ну, — проговорил Добрыня, — пускай поищет, Новгород велик…
