В районе четырёхугольника сосредоточилась семидесятипятитысячная турецкая армия. Столь значительные силы создавали восточному крылу Дунайской армии непосредственную угрозу. Турки могли в любой момент начать здесь наступление либо ударить по русским тылам в Румынии. Именно из этого исходил штаб Дунайской армии, выдвинув против Восточно-Дунайской турецкой армии Рущукский отряд цесаревича Александра и Нижнедунайский генерала Цимермана.
Перезрелому наследнику российского престола словно суждено было выполнять миссию защитного барьера.
Однако не станем слишком жестоко судить дела и поступки императорской семьи, тем более цесаревич выполнял предписание великого князя Николая Николаевича. Последний по-своему также был прав. Новый главнокомандующий турецкой армией Мехмет-Али-паша, взяв в свои руки Восточно-Дунайскую армию, начал готовить её к наступлению. По его настоятельному требованию Стамбул, сняв с Кавказского театра четырнадцать таборов пехоты, направил их в распоряжение Мехмет-Али. Одновременно тридцать шесть новых таборов формировались внутри четырёхугольника крепостей…
К концу июля Мехмет-Али-паша, сформировав полевую армию, сосредоточил её у Разграда. А от Разграда до Плевны сто двадцать вёрст.
Балканы! Стара Планина! Мать-Покрова вольнолюбивых болгарских гайдуков…
Высокие горы в зелёном лесном массиве, гранитные скалы. Леса, поляны, на которых вольно разросся дикий шиповник. Разлапистые грецкие орехи, а у вершин сочные травы с крупными и мелкими цветами, жёлтыми и синими, белыми и красными, отчего всё кажется огромным, искусно сотканным ковром.
— Выпаса-то! — вздыхают солдаты.
У Хайнкиея полкам дали короткий отдых. Предстояло пройти тридцативёрстный перевал. Узкая каменистая тропа петляла вверх к ослепительно белеющим вершинам. Тропа терялась в угрюмо насупившихся горах, где гулял пронзительный ветер и клочьями зависали на скалах рваные тучи, а под обрывами рокотали бурные реки.
— Весьма неприветливая картина. — Глазастый Гурко приподнялся в стременах. — Пейзаж не для солдата, а для кисти художника Верещагина.
— Пожалуй, — подтвердил Столетов.
— А что, братцы, — обратился к стрелкам Гурко, — пожалуй, здесь и шинелишка пригодится?
— Раскатаем, ваше превосходительство! — ответил за всех бойкий солдат.
— Иосиф Владимирович, пустите в бой болгарских ополченцев, они рвутся в дело.
— Похвально, похвально, что вы ратуете за своих воинов. Вам, Николай Григорьевич, вместе с 27-м Донским полком держать Хайнкией.
Поручик Узунов стоял в группе проводников и хорошо слышал разговор генералов.
— Но, Иосиф Владимирович…
— Никаких «но», Николай Григорьевич. Нам предстоит серьёзное дело, и, при всём моём уважении к болгарским воинам, здесь я могу положиться только на русского солдата. Вашим же дружинам надлежит обстреляться. Убеждён, они ещё успеют показать себя, так и передайте ополченцам.
— Иосиф Владимирович, это болгарская земля, и дружинники будут драться за неё до последней капли крови.
— Разве мы лишаем их возможности сражаться за свою родину? Их патриотический порыв заслуживает глубокого уважения. Оставляя вас здесь как арьергард, убеждён, в случае наступления противника на перевал болгарские воины и донцы удержат позиции. — И, повременив, добавил: — Вы же, Николай Григорьевич, прекрасно понимаете, Хайнкией — слабая ниточка, которая на сегодня будет соединять наш отряд с Дунайской армией, когда мы окажемся в Забалканье.
— Разрешите отдать распоряжение?
— Поезжайте. Не будем терять времени, начнём марш. Да и усачи заждались, видите, поглядывают нетерпеливо, — Гурко указал на проводника.
— Иосиф Владимирович, может, возьмёте одну из дружин?
— Нет, болгары пойдут вслед за бригадой драгун. На той стороне перевала я намерен дать простор кавалерии. Конной атакой мы овладеем селением Хайнкией. Поручика Узунова оставьте при мне, он будет нашим связным.
В окружении штаба Гурко смотрел, как первыми стали подниматься к перевалу 4-я стрелковая бригада и две сотни пластунов. Казаки шли легко, подоткнув полы черкесок под узкие наборные пояса. Один за другим, прижимаясь к скалам, уходили солдаты в гору. В батареях снимали с лафетов орудия, опорожняли зарядные ящики. Орудийная прислуга готовилась нести пушки на руках.
— Распорядитесь помочь им, — бросил Гурко адъютанту. — Снаряды раздать по ротам. Пусть батальонные пустят вперёд кашеваров. Возьмём Хайнкией, накормим солдат горячей пищей, иначе ввяжемся в бой, — впору сухариков погрызть… Ну-с, господа, — Гурко обвёл взглядом штабных офицеров, — пора и нам на ту сторону…
За стрелками, ведя коней в поводу, тронулась конница, а следом к Хайнкиею потянулись дружины.
— В добрый путь, братушки! — напутствовали солдат ополченцы.
Генерал Столетов отдавал указания командирам дружин:
— Первой и пятой дружинам прикрыть выходы на перевал. Данную задачу возлагаю на вас, полковник Вяземский. В резерве дружина капитана Попова… За Хайнкией мы в ответе…
Когда командиры дружин разошлись, Столетов сказал начальнику штаба ополчения:
— Я верю в болгарского воина.
— Разделяю вашу точку зрения, — согласился подполковник Рынкевич. — Убеждён, ваше превосходительство, неприятель не предпримет попыток отбить перевал.
— Подполковник, — прервал Рынкевича Столетов, — мы не можем полагаться только на интуицию. Туркам известны на Балканах все тропы, и кто поручится, что они не попытаются отрезать генерала Гурко от основных сил.
А Передовой отряд всё выше и выше поднимался в горы. Крутая тропинка местами вилась над самым обрывом. Лошади пугливо косились, храпели. Солдаты жались к скалам. Стоян вёл коня в поводу, то и дело поглаживая его по холке.
— Внизу теплынь, а тут вона — снега, — переговаривались солдаты.
— Глаза слепнут, братцы!
— Всю обутку в горах дорвали. Вона, сапоги каши просят!
— По такой стёжке вниз босыми спустимся.
— Ты ещё попробуй спустись. Не доведи Бог, турок вон ту горку оседлает и на выбор постреляет.
— Всех до едина положит…
Спуск оказался труднее подъёма. Ноги скользили на мелких камешках, от усталости била дрожь. Жалобно ржали кони, садились на зад, упирались передними копытами в каменистую тропу.
Гурко подбадривал солдат:
— Скоро конец пути, братцы, а там привал: еда горячая, сон. Вспомните, как суворовские чудо-богатыри Альпы-горы одолели. Будем их достойны!
К вечеру, спустившись с перевала, стрелки заняли оборону, а драгуны и казачья бригада повели наступление на селение Хайнкией. Державший оборону турецкий табор от удара конницы отступил. Ему на помощь прибыл из Твердины ещё один табор, но и он был отброшен.
Обеспечив оборону и дав отряду отдых, Гурко принялся изучать обстановку.
По сведениям, главные силы армии Сулейман-паши скоро должны причалить в портах, и тогда, конечно, они двинутся на Передовой отряд. Уже первые таборы из армий Ариф-паши и Салиля, высадившиеся в Деде-Агача, выступили в направлении Новое Тырново и Семенли.
Черногорская кампания не слишком ослабила армию Сулеймана, и морской путь не отразился на солдатах. Гурко прекрасно понимал: необходимо как можно быстрее овладеть Шипкой и, соединившись с дивизией, наступавшей из Габрово, остановить Сулейман-пашу…
Изложив свой план на военном совете, Гурко велел начать подготовку к наступлению на Казанлык, предварительно проведя демонстрацию к Новой Загоре.
— В Новой Загоре, — сказал он, — по данным разведки, располагаются пять таборов, в Казанлыке — около десяти, столько же обороняют Шипкинский перевал. Не разбив таборы в Новой Загоре, мы не можем идти на Казанлык. Демонстрацию к Новой Загоре поручаю генералу Рауху.
Во гневе владыка Блистательной Порты. Узнав о переходе Передового отряда через Балканы, Абдул-Хамид велел казнить Измир-пашу и с ним пять генералов, чьи таборы обороняли Хайнкией.
Замерла жизнь в зале Дивана, и никто из сановников, даже члены тайного военного совета, не осмеливались нарушить уединение великого султана.
Недвижима стража у ворот. Подобно изваяниям, застыли янычары у кованых, с причудливым орнаментом двустворчатых дверей дворца. Как тени скользят слуги. Тише, чем обычно, звенят струи фонтанов, и смолкло всё живое в тенистом саду.
На четвёртый день вызванный повелением Абдул-Хамида министр иностранных дел Турции Саффет-паша вошёл в летнюю резиденцию, в полном неведении, что услышит от султана?
В огромном зале, где стены и потолок отделаны мозаикой из золота и драгоценных камней, а на ветвях поют райские птицы, на низком помосте, инкрустированном слоновой костью, в одиночестве восседал Абдул-Хамид. Прикрыл глаза, и не поймёшь: спит ли, нет?
