— А и верно, княже, зачем тебе самому ночью в загон бежать? Ты ж, чай, не збродень. А мы налетим, выкрадем старика да и представим тебе.
— Вот-вот, — обрадовался кормилец. — Никто и помыслить не должен, что Арсения мы выручили. Эдак и на Городище толпу накличем.
Отряд возвратился с Арсением около полуночи. Федор давно ушел спать. В сенях остались лишь Александр с кормильцем да Ратмир. Чтобы скоротать томительные ночные часы ожидания, княжич с Ратмиром играли в шашки, придвинув единственную горящую свечу к доске.
Арсений вошел скорым шагом в сопровождении Сбыслава и Якима. Ряса его была мокрой и пахла конским потом. Он направился сразу к столу. Александр поднялся навстречу старцу.
— Спаси бог тебя, дитя мое, — взволнованно молвил Арсений, целуя Александра в лоб. — Спасибо за твою великую душу. Стану денно и нощно молиться за тебя не чина ради, а любви искренней. Ибо подал ты тонущему не соломинку, а руку крепкую, и не владыке уж, но человеку.
— Разболакайся, отец святой, — пригласил Александр. — Я велю брашна подать.
— Нет, нет, — решительно отказался Арсений. — Я был бы последним скотом, коли б позволил себе остаться под этой благословенной крышей.
— Но почему? — удивился княжич.
— Чернь, жаждущая крови моей, может заутре здесь быть. А это страшно, дитя мое. И не за себя уж теперь боюсь я, не за себя.
— Да, да, — вмешался кормилец, — владыка мудро молвит. Здесь ему нельзя оставаться.
— Но у нас дружина, — возразил княжич, — велю изготовиться к бою.
— Боже упаси, Александр Ярославич, поднимать меч на христиан, — Арсений воздел руки вверх. — Боже упаси! Они безумны от глада, терзающего их. Не бог, но нечистый движет ими. Заклинаю тебя вседержителем, не смей обнажать меч на них, не смей!
— Но куда же ты тогда? — спросил Александр.
— Утеку на Хутынь, запрусь в келью свою. Они заутре туда явятся. София не может оставаться без владыки. Прибегут за Антонием, его вознесут опять. Но не завидую я его участи теперь, ох не завидую. Сидеть на владычном столе средь безумных, что может быть, ужаснее?
Арсений схватил кормильца за локоть, отвел к столу, заговорил с жаром:
— Увози княжичей, Федор, увози от греха. Бояре в любой миг толпу на вас натравят.
— Не могу, святой отец. Князь в грамотах заклинает: сидеть.
Александр услышал спор между кормильцем и Арсением.
— Святой отец, не трать время. Мы никуда не поедем.
Арсений подошел к Александру.
— Но почему?
— Позор князю, бегущему от беды и бросающему свой народ в ней.
— Но ты же еще не князь, сын мой.
Александр вскинул подбородок, сверкнул очами по-отцовски:
— Я наместник и… княжич.
Арсений какое-то мгновение смотрел на гордого отрока, потом схватил его руку, заговорил жарко и искренне:
— Прости. Прости, Александр Ярославич, старого грешника… Ты, сын мой, чист и мудр в помыслах своих. Будь же всегда чист и честен, не токмо пред народом, но и пред собой. И будешь силен этой правдой. Не в силе бог, но в правде. Запомни, дитя мое, в правде.
Арсений перекрестил мальчика, резко повернулся и пошел к выходу.
— Я провожу тебя, отец, — вызвался Сбыслав, стоявший у двери. Арсений вышел, ничего не ответив.
— Да, да, проводи, — приказал Александр. — Проводи до самого Хутынского монастыря. Возьми с собой отроков.
Александр подошел к столу и задумчиво стал смотреть на огонь свечи.
— «Не в силе бог, но в правде», — повторил он с расстановкой и обернулся к окну, где стоял кормилец. — Что он хотел этим сказать? А? Данилыч?
— Только то, что сам сел на владычный стол неправдой, в чем и слабость свою узрел. М-да, звали старца на честь, посадили на печь. Идем-ка, Ярославич, почивать. Федор-то, чай, седьмой сон досматривает.
Ровно четыре месяца лил дождь. Кончился он в Николин день — 6 декабря.
Наступление зимы усилило смуту в Новгороде. Измученные голодом и ненастьем, мизинные люди волновались и готовы были по малейшему знаку кинуться громить боярские дворы. И знак на Торговой стороне подали сторонники Ярослава, пустив слух, что бояре за то и выжили князя, что хотел он отменить на несколько лет поборы с бедноты. Слух этот был от начала до конца ложен, так как князь и себя и дружину свою содержал на поборы. Но бедноте так хотелось верить, что хоть кто-то из сильных мира сего жалеет мизинных! И они поверили.
Ударил вечевой колокол, и грянул на вече грозный клич:
«За обиду Ярослава! На обидчиков его!»
Но и Софийская сторона не дремала. «Не допустим, братия, дабы нас аки тетерь в гнездах похватали. Али не мужи мы?»
— Эй вы, лыченцы драны, брюхи мякинны, — вопили с Софийской стороны. — Не хлебнуть ли вам Волхова?!
— А вы, господа бояре, Новгород немцам продали, — не уступала Торговая. — Сдерем ваши брюханы, натянем на тимпаны![63]
Кровопролитье назревало великое. На обоих берегах прибывает и прибывает народ, и уж обе стороны выставляют вперед самых сильных, самых дюжих молодцев. Суют им в руки палицы, мечи двуручные: секите, мол, крушите супротивников.
Владыку Антония служки уведомили: кровопролитие меж братьями готовится. Схватил владыка крест с распятием, к мосту устремился, дабы не дать крови христианской пролиться. Но слаб старик, где ему пробиться сквозь толпу бурлящую, оружием бряцающую. Воздел Антоний крест к небу.
— Братия-я, заклинаю всевышним творцом…
Но голос слаб, кто услышит. А уж на мост вступили первые силачи, чтобы сойтись и биться насмерть.
Да забыли обе стороны, ослепленные гневом и злобой, о третьем супротивнике — о Волхове. А он вздыбился, как дикий тур, и понес льдины из Ильменя. И, разогнав огромные глыбы, ахнул ими в городни — быки, подпирающие мост. Задрожал, заскрипел Великий мост. В ужасе бросились с него новгородцы, так и не скрестив мечи. Бежали с моста, топча и сминая друг друга, чувствуя, как ходит и колышется под ними настил.
Бегущие свалили, смяли владыку Антония. Служки выхватили его из-под ног чуть живого, потащили во владычный двор.
А мост позади трещал и разваливался, и уж трудился Волхов, разбирая и унося по бревнышку мощные городни.
На Городище внимательно следили за происходящим. По настоянию княжичей кормилец отправил в Новгород несколько воинов, которые должны были сообщать все важное, что могло случиться в городе.
Когда рухнул Великий мост, предотвратив тем самым кровопролитие, в Городище прискакали один за другим все дружинники.
— Слава богу, — крестился на икону Спаса и радовался Александр. — Лучше он не мог сотворить, как мост разрушить. Слава богу, слава те, господи.
— А по мне, так пусть бы подрались, — подал голос Федор. — Сбили б друг другу охоту-то.
— Ты о чем говоришь? — удивился Александр. — Они б не охоту сбили, а град обескровили. Ливонцы б тогда голыми руками взяли.
— Они ж батюшку выгнали…
— Как выгнали, так и призовут, вот увидишь.
То, о чем княжич лишь догадывался, уже происходило на Софийской стороне. Бояре, напуганные смутой, которой и конца не было видно, срочно отправили послов к Ярославу в Переяславль.
«Приходи к нам, княже, — плакались бояре в грамоте, — приходи и поборы отмени. Судей по волостям тебе не слати. На всей воле нашей и на всех грамотах Ярославлих — ты наш князь».
Зная, что Ярослав тверд и упрям и может не принять условий, бояре осторожно намекнули, что могут и без него обойтись: «…или ты собе, а мы собе».
Прочтя грамоту бояр новгородских, князь разгневался:
— И они же еще мне условия ставят! Брюхолюбы толстолобые, — князь подбежал, схватил старшего посла за ворот шубы. — Ну! Куда вы Арсения дели? А?
— Так не я ж… Так народ же, — лепетал испуганно посол.
— Народ?! — рявкнул князь. — Кому врешь, стервец! Бояре ваши, бояре паутину заплели. Ну и что? Антония опять возвели. А что вы с ним-то створили? А?
Ярослав притянул испуганное лицо посла к своей бороде.
— Ну, тебя спрашиваю, что створили с Антонием?
Послу уж трудно дышать стало, да и не знал он, имеет ли право об Антонии князю что-либо говорить. Но князь, оказалось, все уже знал о владыке.
— Вы ж и его, своего владыку, до удара довели. Так какого дьявола вам еще надо? А? Меня зовете. Зачем? Чтоб еще и надо мной кочевряжиться. Я вам не Антоний!
Ярослав оставил посла, отошел к окну, стараясь успокоиться. Именно чтоб отвлечься, спросил об Антонии почти участливо:
— Ну как он там?
— Лежит недвижим. Языка лишился. Мычит что-то, не поймешь.
— Вот видишь. Ступай. Отдыхай. Завтра ответ дам.
Ярослав хитрил, ответ у него уже был готов. Ему просто надо было выиграть время. Он тут же позвал к себе Мишу Звонца, днями прискакавшего из Новгорода. Миша явился навеселе.
