– Разумеют ведь бриты башки! – перебил Наумов.
– Я баю: наш атаман ушел на Дон. А он мне: Дон, мол, не дальний свет! Ты пиши письмо, моли – выкупа слал бы, а мы с тем письмом доскачем. А я-то писать не хочу. Мыслю – сам безо всякого выкупа вырвусь. Они мне колодку на ноги. «Не напишешь, и хуже будет». Я – отказ. А они веревку под шею пустили, скрозь рогатку продели да через ножную колоду. Ноги свели с головой, а руки назад... Робята татарские бегают. Тот меня за ухо дернет, тот метит стрелой будто в глаз, а обиды большой не чинят – знать, им старшие заказали... Три дня, три ночи так крючили, а развязали – я сам не могу разогнуться: все жилки зашлись. Ломота-а!.. Один паренек тут пристал. Говорит: «Хочу в казаки. Коли я, говорит, тебе волю дам, ты возьмешь ли меня с собою?» Я ему говорю: «Нельзя взять. Казаки крещены». Он смеется. «Я так, говорит, хотел испытать, что ты скажешь. Иной бы соврал, чтобы волю добыть, а ты правду молвил. Так, стало, я тебе верить буду», И тут же пытает: «Когда я тебя на волю спущу, принесешь ли ты мне выкуп за ту послугу?» Говорю: «Принесу». Он время выждал, однажды ночью колодки мне сбил, веревку разрезал, рогатку снял, дал овчинный кожух, сапоги и коня привел. И ушел я по звездам... Прибрался к самому Яику-городку, да войти не смею. К рыбакам возле устья пристал. Говорят, что хозяйку и Мишку злодеи с собой увезли.
– Ну?! И Мишку?! – не выдержал Разин. – Куды ж они, дьяволы? Да на что им дите?!
– И я то не чаял! На что им казачка да малый!.. Других казаков увели, кто был с нами в походе, а семьи не тронули, нет, – все казачки, робята дома... Я света невзвидел! Каб знать, мне бы краше любая мука!.. Оделся я рыбаком – прямо в Астрахань. Время – весна. Ходил, бродил, нюхал – никак ничего не прознал, где их держат. Мидельцев тюремных видал, да ведь гол человек. Подарить бы приказных – дознаются разом. А нечем дарить!.. Прошка Зверев – пропойца там есть, воеводский сыщик – стречается раз и два. Того гляди схватит... Я затаился у верных людей, у стрельчихи вдовой. Прознал одно: сотник стрелецкий был Сидор Ковригин, что в Яицкий город за мной приезжал, он увез и Мишатку и Настю. Где сотник живет? Стал пытать и проведал, что сотник в Камышине нынче служит. Коня я проел. Решился: пешки во Камышин дойду... А тут слух, что ты вышел на Волгу. В верховья дороги нету. От воевод заставы стоят. Я между застав – и сюда...
– То и любо! – сказал Наумов. – Вышел в белый свет, а попал в родной дом!
Он обнял за плечи Федора.
– Кого же ты, Федор, хочешь себе под начало? – спросил Разин. – Хочешь, тебе слободских казаков отдам? Их сот пять прибралось – все больше черкасы...
– Прости, Тимофеич, – возразил Сукнин. – Я перво в Камышин пойду, Ковригина-сотника дознаваться. Ведь жена и дите у меня пропали! Их найду и тогда ворочусь.
– А как ты в Камышин пойдешь? Ведь тебя там схватят! – с насмешкой сказал Степан.
– А я, батька, купцом! Товаров каких прихвачу! Воротных там подарю кой-каким добришком...
Разин захохотал.
– Ну, ты скажешь ведь, Федор, как насмех!.. Да неужто мы не на Волге?! А ты – как в чужой стороне! Надо тебе – и бери Камышин. Подумаешь, город велик! Сот пять прихвати с собой казаков. Сотника стрелецкого призовешь к себе – будет без шапки стоять, бить поклоны. Не скажет – и шкуру дворянску с живого спускай! А Камышин нам надобен – не напрасно возьмешь!..
Сукнин ошалело глядел на Степана.
– Эх, батька! Сердце в тебе ведь какое, Степан Тимофеич! – растроганно вымолвил он наконец.
Два десятка разинцев, переодетые в кафтаны московских стрельцов, уже совсем вечером постучались в ворота Камышина. «Кто таковы?» – «Московские стрельцы вам в подмогу. Воры на Волге воруют. Нас голова Лопатин прислал у вас тут стоять».
Вызвали к воротам стрелецкого сотника.
– Ты, сударь, меня, мужика, прости. Голова тебя сам не ведал, как величают, – поклонился стрелецкий десятник.
– Чего же он мало прислал вас?
– Наше малое дело, ить он голова – ему ведать. В Царицыне много оставил да в Черный Яр послал сотни две...
– Дурак у вас голова, – рассердился сотник. – Наш Камышин ведь ключ к понизовью. Не дай бог, нас воры побьют, тогда и Царицын и Астрахань будут без хлеба!
– Нас не побьют, мы московски! – откликнулся стрелецкий десятник.
– Похвальбы в вас, московских, много! Идите. Утре вас по домам поселю, а покуда и тут, в караульной избе, заночуйте.
Их впустили в ворота. И едва наступил рассвет, как пятьсот казаков уже были в городе и сотник без шапки стоял перед Федором.
– Хозяйку твою и сына не я увез. Я Лушников, не Ковригин. Сидор Ковригин по воеводску указу сошел со своей сотней на низ, в Черный Яр. А я, сударь мой атаман, никого не обидел. Да ты хоть стрельцов спроси!
Федор спросил камышинских стрельцов, вызвал посадских. Про сотника не сказал худого никто.
– Ну, живи, коли так, – сказал Федор. – А буде измену какую затеешь, стрельцов сговаривать к худу учнешь – и побьют тебя насмерть.
Федор оставил в Камышине сотню своих казаков. Жители города выбрали между собой атамана и есаулов, обещались держать заставы, ловить воеводских подсыльщиков и давать обо всем уведом в Царицын.
Сукнин возвратился к Разину.
– Город взял, а своих не нашел, – сказал он.
– Беда боярам, когда ты по всем городам так пойдешь своих Настю с Мишаткой искать! Дорого воеводам дадутся казачьи семейки! – невесело усмехнулся Разин. – Что ж, теперь у тебя нетерпежка на Черный Яр?
– В Черный Яр я хочу, Тимофеич, – с угрюмым упорством сказал Сукнин.
– Нам с тобой по пути ныне, Федор. Поймали в степи гонцов к голове Лопатину от астраханского воеводы. Идут на нас сорок насадов. Я мыслю, должны они завтра дойти до Черного Яра. По Волге нам прежде них теперь не поспеть, а ты на конях ударь со степей по Черному Яру.
И тотчас Сукнин, Еремеев, Серебряков, Чикмаз с пушками выступили в конный поход.
В Царицыне Разин оставил «десятого казака», отобрав десятую часть казаков у каждого из своих есаулов.
Степан Тимофеевич, Василий Ус и Наумов вышли по Волге на многих стругах и челнах. Алеша Протакин и Боба конные двигались между Ахтубою и Волгой.
С самых времен царя Ивана Васильевича Нижняя Волга еще не видала такого большого войска. Атаман указал отоспаться, чтобы ночью идти и не жечь огней, потому что костры такого людного стана отразились бы заревом в темном ночном небе и дали заранее весть астраханцам...
Федор Сукнин с товарищами окружили деревянные стены Черного Яра, сразу захватили все ладьи и челны, что лежали на берегу и стояли у пристани на приколе. Ладьи и челны, тотчас наполненные казаками, ушли в камышистые заливчики у противоположного берега. Далеко в степь в сторону Астрахани проскакали разъезды. Там залегли казацкие заставы, и только лишь после этого утром казаки вошли в город. Черноярцы не бились с ними. Стрелецкий голова, увидав, что стрельцы перешли на сторону разинцев, переодетый хотел убежать в Астрахань, но его поймали, посадили в мешок и бросили в Волгу.
Тотчас с раскатов крепости на волжскую сторону были наведены пушки. Волга была в тумане. Когда рассеялся волжский туман, город открылся на крутом берегу, спокойный и сонный под жарким июльским солнцем. Колокола звонили к обедне, мирно перекликались между собой петухи, по стенам лениво бродили сторожевые. Караульные торчали и на бревенчатых вышках, поставленных по стенам для дозора.
Кто мог думать, что под этой мирно дремлющей волжской гладью всего три часа назад погиб черноярский голова?! Как было узнать, что за этой стеной в караульной избе сотник Ковригин валяется на коленях перед Федором Сукниным!
Ковригин признался Федору, что воевода ему не давал указа везти с собой в Астрахань Настю и Мишку. Он признался, что их увезти надумал сам вместе с яицким головой, что за увоз их он получил от головы подарки да еще голова послал с ним богатый посул астраханскому воеводе, чтобы тот не пустил Настю с мальчиком обратно на Яик. А прежде чем отправить их в Астрахань, голова сам дознавался у Насти плетьми, куда делся Федор, где он скрывается и где спрятал богатства, привезенные из персидского похода.
Сотник клялся, что он не знает, куда Прозоровский девал семью Федора.
Сукнин перетряс все в доме у сотника и нашел у него свой ковер, вывезенный из Персии, два серебряных кубка, парчовый кафтан и даренную Разиным саблю.
Сотник в мешке пошел на дно Волги...
– Камышин взял, Черный Яр одолел – и астраханские ворота с вереями повыбью, а Настю с Мишкой найду! – упорно сказал Сукнин.
Караван астраханских насадов на веслах шел к Черному Яру. Над опаленными зноем волжскими берегами в мутном небе парили орлы, карауля сусликов и степную птицу. Над камышами и над водой, потрескивая трепещущими крылышками, носились тысячи голубых и зеленых стрекоз. Охотясь за ними, рыбы стаями прыгали из воды и, бултыхаясь обратно, широко по реке разгоняли круги. Стремительные чайки ныряли в воздухе, почти касаясь зобами сверкающей ряби течения. Из степной травы летел над волжской гладью безумолчный треск кузнечиков... Июльское солнце растапливало корабельную смолу, и запах ее висел над караваном. Изредка знойный верховой ветер тяжело проносил по всему каравану густую струю зловония. Тогда взгляды людей обращались к переднему стругу, где на мачте качался обезображенный труп молодого разинца.
