Старая служанка-кормилица хлопотала над всякой снедью, готовя немудреный ужин для своей госпожи, когда на склоне холма у печенежского стана показалась пестрая толпа всадников и шумных девиц, которые то хохотали звонкими голосами, то пели странную протяжную песню, казавшуюся и веселой, и грустной одновременно. Всадники держали в руках зажженные факелы, а девицы – бубны и цветастые платки. Платья их еще более цветастые с широкими подолами и множеством складок колыхались вокруг тонких талий, подобно маленьким пляшущим ураганам красок. Впереди ехал сам князь Куеля на статном буланом коне, покрытом белой попоной, по которой струились вышитые красные узоры, говорящие о покровительстве высших богов и о магическом заклятии, наложенном на коня и его всадника. По бокам и чуть позади князя ехали два воина с длинными копьями в руках, на конце которых развевались бунчуки самого Куели: два черных конских хвоста, а под ними два рыжих лисьих хвоста. От такого роскошного зрелища просто дух захватывало, и все, кто был в купеческом караване, поспешили на берег, чтобы получше рассмотреть весь этот странный и веселый народ, беспечно идущий и едущий по утомленной вечерней земле.
Русана подбежала к берегу одной из первых и широко открытыми глазами смотрела на удивительное шествие, медленно и плавно приближавшееся к броду. Глаза ее восторженно скользили по необычным лицам, непривычным одеждам, не уставая изумляться, и вдруг, словно горячим ветром, обожгло ей губы. Это быстрые и хищные глаза Куели, равнодушно скользнув по купцам, их слугам и ушкуйникам[30], остановились безошибочно и цепко на лице молодой боярышни, и девушка почувствовала, как щеки ее загорелись румянцем.
– Эй, купцы, откуда в вашем караване этот прекрасный цветок? – нагло глядя на девушку и самодовольно улыбаясь, заговорил князь, властной рукой остановив коня у самой кромки воды. – Кто обладатель этой драгоценности? Кто тот счастливец, кого небо наградило этим божественным даром, кому выпала благодать быть оправой этого чудесного самоцвета?
– Я вам не драгоценность и не дар! – Русана сердито топнула ножкой. – Я сама себе госпожа! А боги, если им и вздумалось бы мной кого награждать, так уж наградили мной моих добрых родителей, и мне не нужен никто ни в качестве оправы, ни в каком ином качестве.
Куеля просто оторопел от такого ответа. Его полупьяные глаза, удивленные до предела, чуть было не сделались круглыми, но монгольское веко снова властно сжало створки его очей, и только полуоткрытый рот все еще выдавал его ошарашенное состояние. Самодовольная нагловатая улыбка медленно сползла с лица князя, словно его прилюдно отхлестали по щекам, и все вокруг застыли: кто с ужасом, понимая, что из этого может выйти, а кто с простым любопытством, рожденным непониманием сказанных русских слов и потому погруженных в беспечное ожидание, чем же разрешится наступившая тягостная тишина. Вдруг стариковский дребезжащий голос какого-то купчика пропел простодушно и бесшабашно:
– Вот так боярышня, даром, что девчонка, а как князя-то лихо отбрила, ну прям, как сама княгиня будет.
Купцы дружно захохотали, радуясь, что из неловкого положения нашелся удачный выход и не надо задабривать подарками разгневанного Куелю. А князь, тем временем, украдкой скосил глаза на своих слуг, чтобы знать точно, что никто, кроме него, не понял русских слов, сказанных дерзкой девчонкой. Его быстрый ум прокручивал в воображаемом мысленном вихре лица смеющихся купцов, недоверчивых, настороженных отроков, ушкуйников, стоящих за повозками, соображая: что же сделать со всеми этими людьми? Убить их сразу же, здесь же, или заманить в свой стан? Вдруг его взгляд упал на богато одетого купца с кинжалом, который Куеля совсем недавно подарил ему. Купец стоял, широко улыбаясь, бережно придерживая дареный кинжал, и князю показалось, что этот человек смеется над ним, над самим Куелей, который, как последний пропойца, отдал священное оружие предков в чужие руки. Князь чуть было не задохнулся от волны гнева, нахлынувшего из темной глубины его странной души, но вовремя сдержался, ибо ловкий купец в ту же секунду выхватил дареный кинжал и, подняв его высоко над головой, крикнул простые, понятные даже печенегам слова:
– Слава князю Куеле! Слава Куеле!
– Слава Куеле! – подхватили на своем языке печенеги, выхватывая свои сабли.
Глаза степняков изумленно уставились на хорошо знакомое оружие, которое покоилось теперь в руках чужеземца, и их сердца наполнились священным трепетом. Князь поглядел на лица своих воинов и понял, что теперь никто из кангар, даже под страхом смерти, не притронется к русским, и что теперь только чудо может помочь ему осуществить свой замысел. Но едва эта горькая дума созрела в его мозгу, как князь вдруг почувствовал, что слова «свой замысел» не ложатся на сердце, а корябают его уязвленное самолюбие. «Да, конечно же, все это придумал проклятый хазарин, – подумал он раздраженно, – но теперь это должно служить и принадлежать только мне. Я заберу себе все – все, что придумал посол: всю его хазарскую хитрость и подлость, все, чтобы свершить задуманное, и никто не сможет помешать мне стать великим князем кангар».
Он будет очень хитрым, чего бы ему это ни стоило, и обманет всех: и русских, и древний обычай, и самого хазарина. И едва князь все это подумал, как слово «подлость» перестало ему казаться противным и мерзким, и он, глядя прямо в глаза купцу с подаренным кинжалом, засмеялся облегченно чужим, лающим и отрывистым смехом, будто выкашливая из груди крепко вцепившийся в его душу сгусток Тьмы.
Куеля все еще смеялся каркающим смехом, когда его глаза, сузившись, заскользили, как клинок его ловкой чуть изогнутой сабли куда-то в сторону, и вновь наткнулись на лицо Русаны. «Красивая и дерзкая, – подумал князь, проглатывая остатки смеха и останавливая свой рыщущий взгляд, – я сделаю тебя своей рабыней, и ты будешь лизать мне ноги. Впрочем, нет, – мысли его неожиданно повернулись, – это слишком просто и скучно. Такая женщина, – взгляд его охватил стройную девичью фигуру, – она, как дикая кобылица, объездить которую изысканное удовольствие для настоящего мужчины. Я ее сделаю своей женой. Еще одной женой». Он повернул лицо к боярышне и посмотрел на нее совсем другими глазами. Несомненно, она будет достойным украшением его гарема. Ни один воин, ни один кангарский князь не имеет такой женщины! А он, Куеля, будет иметь! И для этого нужно всего лишь перебить этих купцов да ее отроков. Предводитель печенегов презрительно усмехнулся. Пусть только хазарин поможет вернуть его кинжал, и все русы немедля умрут, оставив ему свое серебро, свою славу и своих женщин. Тут мечты печенега наткнулись на сердитый взгляд боярышни, и князь сделал любезное лицо.
– Простите, простите мне, госпожа, мое невежество, – заговорил Куеля учтиво, растягивая губы в улыбке. – Я, видно, совсем ослеп, а иначе, как я мог не заметить вашего знатного происхождения?! Вы, наверное, будете не иначе, как княжна?
– Очень может быть! – Русана гордо подняла кверху носик.
Купцы снова засмеялись.
– О, достопочтенная княжна, – с шутливой вежливостью проговорил Куеля. – Если я ненароком обидел вас, то глубоко сожалею об этом и готов немедленно загладить свою вину перед вами. Позволите ли вы сделать мне это?
Лукавые глаза печенежского князя уставились прямо в глаза девушки, и та, не зная, что ей делать, оглянулась на стоящих рядом отроков и купцов, но все смотрели беспечно и весело, забавляясь странной беседой.
– Позволяю... – неуверенно ответила Русана, не найдя лучшего ответа.
– Очень хорошо, вы не пожалеете об этом, – обрадовался Куеля и, повернувшись к своим воинам, крикнул что-то на своем, печенежском языке.
В тот же миг один из печенежских всадников подбросил свой факел высоко вверх и, пустив коня мчаться во весь опор, догнал и поймал падающий факел. И едва его рука ухватила рукоять факела, как горящий огонь вновь взмыл высоко в небо, а всадник помчался дальше снова ловить рассыпающее искры и падающее вниз пламя. За этим всадником другой печенег подбросил вверх свой факел и тоже пустил коня вскачь, а потом еще один и еще. Вскоре небольшой лужок перед бродом представлял собой удивительное зрелище: следуя один за другим, скакали всадники, образовав два круга, вращающихся один навстречу другому, при этом всадники непрерывно подбрасывали и ловили горящие факелы, и казалось, что на лугу пылает гигантский костер, выбрасывая в небо огромные искры.
– Словно в сказке, – прошептала восхищенная Русана и невольно ступила на самый краешек суши, за которым уже хозяйничали потемневшие воды реки.
Куеля посмотрел на девушку, по лицу которой метались огненные блики горящих факелов, вспыхивая искрами в распахнутых от удивления ясных глазах, и подумал, что его шутка насчет прекрасного самоцвета, пожалуй, не так уж и далека от истины: девушка действительно изумительно хороша. Он это понял только теперь, когда свет факелов высветил ее всю, как бы изнутри. И только теперь жадно и ненасытно ему вдруг захотелось обладать этой красотой, обладать безраздельно и постоянно.
