— Бр-рысь ты, подлая! — с сердцем крикнула девушка.
В этот момент скрипнула дверь.
— Ну, как дела, Таньча? — спросил Алеша.
Он вышел на улицу, постоял, разминаясь. За ним вышел и Виталий.
— Ничего не произошло, часовой?
Таня покраснела до корней волос. Хорошо, что смущение ее никто в сумерках не мог заметить.
— Ничего, товарищ Виталий! — едва справившись с волнением, ответила она.
Алеша пошутил:
— А я думал, ты с каким-нибудь ухажером давно смылась.
— Смываются не эти, а вашего отца дети! — не осталась Таня в долгу.
— А что за сигнал был?
— Так… Проходил какой-то мимо, — ответила девушка и опять обрадовалась, что в темноте не видно было, как она покраснела.
Алеша постучал в стенку вагона.
Один за другим вышли мужчины на улицу и стали расходиться по домам.
Проветривая комнату, в которой от табачного дыма было сине, Таня тихонько обратилась к Бонивуру:
— Товарищ Антонов! А может, мне какая работа найдется? Я все сделаю. Честное слово!
Апрельский день 1918 года ожил в памяти Виталия.
Лицо Лиды, с тревогой и лаской глядевшей на Виталия, тепло ее руки, легшей на его плечо, тихий голос, говоривший, что о нем вспомнят, когда надо будет, вмиг промелькнули в голове Виталия, и радость первого поручения, когда маленькое дело казалось большим и самым важным на свете, обожгла сердце Виталия мучительным и сладким воспоминанием.
Он проговорил:
— Найдется, Таня!
«Итальянская» началась.
В первый день контролеры управления военного коменданта не заметили ничего особенного. Рабочие, как всегда, занимали свои места, не было даже обычных опозданий. По-прежнему копошились с занятым видом клепальщики у железных стенок вагонов, по-прежнему оглушительный треск молотков несся отовсюду.
На второй день контролер, заменивший Кашкина, почуял что-то неладное. Он прохаживался, длинный, хмурый, истрепанный жизнью человек, которому несносны были его обязанности, мало чем отличавшиеся от обязанностей надзирателя в тюремной мастерской. Никто не нуждался в его помощи: раздача инструмента, заточка его, материалы находились в распоряжении старшего мастера Антония Ивановича. Контролер томился, меряя большими шагами площадку. «Хоть бы обругали мерзавцы! — думал он, глядя на работающих. — И то человеком бы себя почувствовал. А тут — будто пустое место!» Контролеру захотелось покурить. Он подошел к одному из рабочих:
— Эй, земляк! Курева нету?
— Вышло! — ответил тот.
Контролер попросил у другого. Рабочий, не глядя на него, сказал:
— Спичек нету.
— А у меня есть! — Контролер обрадованно вытащил из кармана спички.
Рабочий посмотрел на них.
— Разве это спички? — сказал он и швырнул коробок в сторону.
Контролер вытаращил глаза.
— Ты что это, с ума сошел?
— Ага! — коротко ответил рабочий.
Со всех сторон на контролера смотрели насмешливые глаза. Еще ничего не понимая, он машинально поднял спички, отряхнул их и сунул в карман.
Японский часовой вынул сигаретку. Контролер знаком попросил закурить. Оба задымили.
— Совет да любовь! — послышалось сбоку.
Тотчас же еще кто-то добавил:
— Снюхались.
— Одного поля ягода!
— Рыбак рыбака видит издалека!
«Ах, вот оно что! — сообразил контролер. — Бойкот!» И холодная злость поднялась в нем.
Он продолжал ходить по своему участку. Остановился возле Алеши Пужняка. И вдруг увидел, что Алеша мерно опускает молоток мимо заклепки.
— Ослеп? — спросил он резко.
Пужняк невозмутимо посмотрел на него.
— Немного есть! — ответил он, продолжая делать по-своему.
— Да ты разуй, глаза!
— А зачем? На тебя, подлипалу, смотреть! — отозвался Алеша.
— Ты видишь, куда колотишь?
— Куда надо, туда и колочу. Иди к чертовой бабушке! — беззлобно сказал Алеша. — Уйди, покуда по тебе колотить не начал!
Контролер отскочил от клепальщика.
— Итальянишь?
— Лучше итальянить, чем японить!
Контролер заметался по своему участку. Он увидал, что урок с утра почти не подвигался, несмотря на внешнее впечатление усиленной работы. Старший контролер побежал в управление.
…Прогудел гудок на обед. Все принялись за еду. Холостяки извлекали из кармана пакеты с колбасой или рыбой и хлебом и жевали всухомятку, запивая водой из бака. Возле семейных расположились жены или ребятишки, принесшие им горячий обед.
Таня принесла Алеше и Виталию судок с едой. Они принялись за первое. Ели, похваливали. Таня стояла, облокотившись на штабель шпал, с удовольствием наблюдая за тем, как брат и Виталий хлебают щи. Солнце озаряло ее плотную, статную фигуру, широконькое лицо с чуть вздернутым носом и лукавыми глазами.
— Такие щи ели? — спросила девушка, гордившаяся своим умением готовить.
— Никогда!
Алеша залюбовался сестрой и подтолкнул Виталия.
— Ладная у меня сеструха? А, Виталий? Женись, закормит насмерть!
— Алешка, не хулигань! — нахмурилась Таня.
— Ей-богу, женился бы! — серьезно сказал Виталий.
— Только курносых не любишь? — спросил Алеша.
Таня вздернула голову. Виталий продолжал:
— Зарок дал: пока белые в Приморье — не влюбляться…
Чья-то тень легла на шпалу, служившую обеденным столом. Мужчины оглянулись.
Японский часовой, незаметно приблизившись, стоял возле них.
— Что, чучело, щей захотел? — спросил Алеша, набив рот. — Не дам, не проси! Поезжай в Японию — мисо кушать!
Японец восхищенно глядел на Таню.
— Мусмэ… росскэ мусмэ, ероси! — сказал он.
Осклабился и, протянув руку, дотронулся до груди Тани. Та вскинула на него яростный взгляд, побледнела и, схватив бутылку с горячим молоком, изо всей силы, наотмашь, ударила солдата по голове. Он пошатнулся. Осколки бутылки брызнули в разные стороны. Молоко залило одежду и лицо солдата.
Тотчас же простоватое, деревенское его лицо изобразило ярость и испуг. Он хрипло крикнул что-то и вскинул винтовку. Но тут Алеша схватил лежавший подле железный штырь и хлестнул им по винтовке и по руке солдата. Тот выпустил оружие и схватился за разбитую руку…
Со всех сторон бежали рабочие…
Алеша в ярости взметнул штырем еще раз. Виталий схватил его за руки.
Их окружили.
Появились откуда-то, видимо, приведенные старшим контролером, начальник депо и Суэцугу. Контролеры навалились на Алешу. Таня бросилась на них крича:
— Да вы что это?! На нас нападают, да нас же и хватать?
Алеша свирепо выругался и вырвался из рук контролеров. Тяжело дыша, он сказал, глядя на солдата и никого не видя, кроме него:
— Ах-х ты! Я тебе покажу «росскэ мусмэ», что и японских навек забудешь!
Суэцугу кинулся к солдату. Тот, морщась от боли, принялся говорить что-то.
— Что тут произошло? — спросил начальник депо.
Ему рассказали.
Суэцугу, выслушав солдата, закричал на Алешу:
— Борсевико! Я вас арестовать!
К нему подлетели солдаты, сбежавшиеся на шум. Однако рабочие дружной толпой встали перед Суэцугу, закрыв Алешу от солдат.
— Пролита кровь японского гражданина! — продолжал кричать Суэцугу теперь уже на начальника депо, топая ногами и брызжа слюной. Лицо его потемнело, белки глаз порозовели.
Алеша сказал:
— А вы сколько русской крови пролили?
Виталий одернул его. Но Алеша, возбужденный, крикнул:
— Чего с ним говорить? Бросай работу, товарищи! Пока микадо не уберут, бросай работу!
Виталий поискал глазами Антония Ивановича и сделал ему знак. Тот быстро подошел.
— Что будем делать? — спросил Виталий мастера. — Случай вроде подходящий.
— Можно выдвинуть частное требование — удалить японцев из бронецеха. Они тут как бельмо на глазу! А дальше видно будет, — сказал мастер.
Предложение Алеши встретило поддержку. Некоторые рабочие закричали:
— Бросай работу!
Антоний Иванович подошел к начальнику депо и сказал твердо:
— Если японцев не уберут, работу бросим!
Начальник депо растерянно посмотрел на него.
— Я доложу коменданту о вашем требовании.
Толпа сгрудилась. Солдат затерли, не давая им протиснуться к Суэцугу. Пустить в ход оружие японцы не решались. Сжатые со всех сторон, они беспокойно оглядывались на русских, потели, судорожно сжимали винтовки, но присмирели. Суэцугу, видя со всех сторон насупленные лица и решительное настроение рабочих, неожиданно изменил политику. Метнув несколько тревожных взглядов вокруг, — а пределы видимости для него необычайно сузились, а так как толпа почти вплотную прижала всех, кто находился внутри круга, — он неожиданно закричал на солдата. Тот вытянулся. Суэцугу, раздражаясь, кричал все пронзительнее. Солдат боязливо мигал. Накричавшись вволю, Суэцугу вдруг по-русски сказал:
— Болван! Как ты смел трогать девушку? — и неловко из-за тесноты, размахнувшись своей маленькой ручкой, влепил солдату пощечину. Потом, с левой руки, ударил еще раз. — Пень глупый, а не солдат! — сказал Суэцугу презрительно и обернулся к железнодорожникам, ища сочувствия и одобрения своим действиям.
