– А дом? – Люси обвела вокруг себя рукой. – Тоже твой?
– Возможно.
– Значит, ты разбогател.
– Некоторые так и считают. Перебиваюсь помаленьку.
Это была ложь. Ко времени, когда умерла мать Люси, Сайлас уже покончил с мусорной кучей в Бермондси. Но он собрал еще три на западе Лондона, а вскоре открыл, что выгоднее не заниматься ими лично, а продавать. Самые большие он сбыл за десятки тысяч фунтов. Продав десять штук, ушел на покой очень богатым человеком.
– Итак, зачем ты пришла? – спросил он.
Люси с предельной откровенностью объяснила, что ждет ребенка. Как она допустила? До этого к ней сватались двое. Но девушка отказала, хотя один ей нравился. Ухажеры были такие же нищие – простые работяги, как ее отец. Чуть какая беда – и вот они уже инвалиды или покойники. И что тогда? Нужда; ее дети будут обречены на жизнь, уже знакомую ей и Горацио. Она этого не хотела, а лучшей альтернативы не находилось. Так почему же спасовала перед своим дружком? Наверное, любила. Возможно, ей давно хотелось такую партию – клерка с мало-мальским образованием. Опять же время шло, ей было уже за тридцать. А может быть, и потому, что он отнесся к ней с любовью.
– Твой муж. Чем он занят?
Она объяснила, что у нее нет мужа.
– Ты хочешь сказать, что живешь с человеком, который не собирается на тебе жениться?
– Он женат, – ответила она.
И Сайлас, на миг позабыв, что сделался почтенным Папашей, гадливо скривился и сплюнул.
– Ты всегда была дурой. Ну и чего ты хочешь?
– Помоги, – сказала она просто и замерла в ожидании.
Сайлас Доггет пораскинул мозгами. Он десять лет как перебрался в Блэкхит, хотя до этого у него был очень неплохой дом в Ламбете. Большинство людей считало его состоятельным и уважаемым человеком в преклонных годах. Кое-кто знал, что он сколотил состояние на мусоре, но таких было мало. Взявшись за возведение и продажу мусорных куч, он постарался сделать свое участие почти незримым. Что же касалось темного прошлого, когда он ходил в черпальщиках, об этом не знала – и не узнает – ни единая душа в Блэкхите.
Из дочерей одна Шарлотта помнила грязные трущобы Саутуарка, куда он приходил, насквозь провонявший миазмами Темзы. Иногда, оставшись наедине с собой, она содрогалась и отгоняла это воспоминание. Средние девочки к десяти годам пошли в небольшую частную школу для юных леди; Мэри Энн учила гувернантка. Когда Шарлотта достигла брачного возраста, они еще жили в Ламбете, и Сайлас мало чем смог помочь ей утвердиться в местном обществе, поскольку не знал, как это делается. Но девочки не пострадали из-за своего низкого происхождения. Редкий мужчина без нужды любопытствует о корнях молодой женщины с богатым приданым. Несмотря на невзрачную внешность, все три старшие дочери Доггета обрели достойных мужей, а у хорошенькой Мэри Энн получилось и выбрать. Таким образом, за двадцать лет из грязи в князи выбился не только Сайлас, но и вся его семья. Они покончили с нищетой и впитали респектабельность среднего класса, имели гарантированный достаток, и все это с такими мужьями, как Пенни и Булл, могло ввести их даже в высшие круги общества. Подобные трансформации случались во все времена, однако в огромном и неуклонно разраставшемся коммерческом мире Британской империи они становились совершенно обычным делом.
Взлетев так высоко, Сайлас не собирался позориться и идти на дно стараниями Люси. Зря он вообще с ней связался. В свое время она приносила пользу, и он помогал своей плоти и крови. Но сейчас он видел, что ошибся. И что с ней делать? Доггет полагал, что ее устроит небольшое ежемесячное пособие при условии, что она будет держаться подальше от его близких и помалкивать. Лишь одного он стерпеть не мог.
– Будем надеяться, что ребенок умрет, – сказал Сайлас. – Но если нет, тебе придется от него избавиться. Подыщем приют или еще что-нибудь подходящее.
Одно дело иметь бедную и постылую родственницу, другое – падшую женщину, марающую ныне почтенное имя Доггетов. Он не потерпит этого даже под угрозой разоблачения.
– Но я хотела вырастить его сама, – возразила Люси.
– Этому не бывать. Совсем стыд потеряла?
– У меня его теперь раз-два и обчелся, – печально сказала она. И взмолилась, хотя пыталась сдержаться: – Сайлас, неужто тебе меня не жаль? Оставь мне ребенка. Разве ты не понимаешь? Кроме него, у меня ничего нет. – (Лишившись Горацио в детстве, она так и осталась одна.) – Женщине тяжко прожить жизнь и никого не любить!
Люси тихо разрыдалась. Сайлас бесстрастно изучал ее. Она была даже большей дурой, чем он считал. Доггет подошел к столу с чернильницей и пером, написал на листке бумаги имя и адрес.
– Это мой адвокат, – сказал он. – Когда избавишься от ребенка, ступай к нему. Он будет знать, что делать. Вот такая тебе от меня помощь.
Затем развернулся, вышел и запер за собой дверь. Дворецкий пришел лишь через несколько минут. Он вывел ее с черного хода, вручил два шиллинга на обратную дорогу и отпустил на все четыре стороны.
Слуга накрепко запомнил приказ впредь не впускать ее ни при каких обстоятельствах.
Внизу на сцене набирал силу красочный хор гондольеров, и темп ускорялся, приближаясь к блистательному крещендо. Публика – мужчины в смокингах и белых галстуках, женщины с завитыми прическами и в пышных платьях из шелковой тафты – наслаждалась каждым мгновением. Нэнси с матерью взяли отдельную ложу. Мать сидела сзади, а Нэнси взволнованно подалась вперед и оперлась на барьер, сжимая веер.
Его рука была в считаных дюймах от ее. Она как бы не замечала. Но задавалась вопросом: ей чудится, что та уже ближе? Соприкоснутся ли они?
В Лондоне поздней Викторианской эпохи существовало три класса развлечений. Высшим считалась опера в Ковент-Гардене. Для бедных был мюзик-холл, причудливая смесь песен, танцев и бурлеска – предтеча водевиля, распространявшаяся по театрам даже в самых захолустных предместьях. Но между ними в последнее десятилетие народилось новое зрелище. Оперетты Гилберта и Салливана полнились простенькими мотивами и очаровательным юмором, однако музыка Салливана бывала достойна оперы, а искрометные сатирические вирши Гилберта не имели себе равных. «Пензансские пираты», «Микадо» – новые постановки ежегодно покоряли Лондон, а потом принялись и за Нью-Йорк. В этом году представили «Гондольеров». Эта вещь очень понравилась королеве Виктории.
Мисс Нэнси Доггет из Бостона, штат Массачусетс, ничем особым не выделялась. Конечно, она была хороша собой. Золотистые волосы разделены прямым пробором и скромно забраны сзади на манер немного ребяческий для двадцати одного года. Но синие с зеленоватым оттенком глаза были действительно волшебны. Что касалось сидевшего рядом мужчины, он выглядел совершенством. Сердечный, обаятельный, образованный, владелец прекрасного дома и старого доброго поместья в Кенте. В свои тридцать он созрел для светского общества, но был достаточно молод, чтобы ей завидовали девушки на родине. И мать, конечно, едва познакомилась с ним, воскликнула: «Боже, он граф!»
Для девушки из Бостона знатность не была пустым звуком. Как сказано в стихотворении:
И это добрый старый Бостон,
Дом бобов и трески,
Где Лоуэллы разговаривают только с Кэботами,
А Кэботы разговаривают только с Богом.[74]
Старые бостонские семейства – Кэботы, Хаббарды, Горэмы, Лоринги – не только отлично знали, на ком женились их предки, но и с мрачным удовлетворением вспоминали, кем их считала в те времена родня. Клан Доггетов был стар, как и большинство прочих. Доггеты – ровесники Гарварда. Ходили слухи, будто они даже побывали на «Мейфлауэре» – и «дезертировали с корабля», как поговаривали некоторые друзья-недоброжелатели. Их права собственности уходили корнями в глубокую старину. И если в семье порой кто-то рождался с перепончатыми пальцами, никто не видел в этом большой беды: красоту выходцев из старых семей с Восточного побережья признавали даже не самые великие их поклонники.
Мистер Горэм Доггет был истинным бостонцем. Окончил Гарвард; что было у него на уме, то и на языке; женился на девушке из богатой старой нью-йоркской семьи. Но в нем имелась авантюрная жилка. Вложившись в железные дороги, сделавшие доступными необозримые просторы Среднего Запада, он утроил свое уже солидное состояние. В последние же годы он часто бывал в Лондоне. Хотя Соединенные Штаты неуклонно расширялись и обретали мощь, финансовой столицей мира оставался имперский лондонский Сити с его неохватной коммерческой деятельностью. Американские банкиры вроде Моргана и Пибоди орудовали большей частью именно там, добывая деньги для таких колоссальных проектов, как американские железные дороги. Связанные с этим наезды в Лондон подкинули Горэму Доггету несколько оригинальных идей.
Подобно многим американцам, баснословно разбогатевшим в новый промышленный век, Горэм Доггет открыл для себя прелести Европы. Доггеты предприняли Большое турне по примеру английских аристократов минувшего столетия. Они уже провели месяц во Франции и следующий – в Италии, где Нэнси сделала много эскизов и приобрела поверхностное знание обоих языков. Купили и несколько отличных картин. Теперь была третья остановка, в Лондоне, и мать с дочерью наслаждались местным обществом, а мистер Доггет ненадолго вернулся в Бостон. Но Европа оказалась богата не только искусством.
