— Остановитесь. — Приказал женский голос твердый и ясный.
Два эфиопа бросились к колеснице. Один из них, схватил за ноздри начинавшую уже храпеть лошадь, которую Ксантиас не мог удержать. Другой взял на руки бесчувственную жрицу и понес ее к носилкам.
Лаиса выглянула из-за занавесок, показывая свое нежное лицо и красные розы в черных волосах.
— Бедное дитя! — воскликнула она. — Как ты думаешь, она серьезно ранена?.. Положи ее возле меня… Она потеряла сознание, у нее сочится кровь из ранки… Сбегай за водой… как хороша! — отметила она. Вдруг Лаиса увидала золотую пластину, а на ней символическую сову, которая смотрела на нее своими рубиновыми глазами!
— Жрица Атенайи… новая иерофантида! Эринна.
В эту минуту появилась стража пританов, толпу рассеяли, как стаю воробьев. На пристани остались только носилки и колесница.
* * *
Эринна открыла глаза. Женщины толпились вокруг нее. Старый врачеватель подошел к жрице, приказал затворить двери, зажечь факелы и внимательно осмотрел рану.
Он налил несколько капель розовой душистой воды в золотой сосуд, который подал ему раб, намочил губку и тщательно промыл рану; затем он приложил к ране листья лилии и наложил полотняную повязку.
Эринна, все еще очень слабая и бледная, лежала, не произнося ни слова.
— Женщины, — сказал старик, — теперь дайте жрице отдохнуть. Когда она проснется, принесите ей свежего молока и фиг.
Две рабыни присели на корточках у кровати. Они медленно колыхали длинными опахалами из перьев, движение которых заставляло колебаться пламя факелов.
Потом появилась Лаиса. Длинная белая туника, вышитая шелковыми нитями и золотом, покрывала ее и падала прямыми складками до земли. Темный шнурок охватывал голову. Огромный камень сверкал на голове; другие поменьше, разбросанные на анадеме, блестели, как капли росы. Выбившиеся из-под повязки волосы развевались.
Она долго смотрела на спящую жрицу.
Эринна, почувствовав на себе пристальный взгляд, проснулась. Большое зеркало из полированной стали отражало ее лицо. Она увидела белую повязку у себя на лбу… припомнила, что с ней случилось, и встала.
— Афинянка, — сказала она, склоняясь перед Лаисой, — это ты спасла меня от гнева народа?
— Да, я… камень попал в тебя, я боялась за твою жизнь.
— Благодарю тебя, афинянка. — Пошли слугу к моему отцу Леуциппе. Он пришлет колесницу или носилки, и я отправлюсь в храм.
— Я уже сделала это; крытые носилки ожидают тебя у дверей, теперь на улицах все спокойно.
— Благодарю тебя. Я буду молиться за тебя, если ты скажешь мне свое имя.
— На что тебе знать мое имя? Иерофантида может молиться просто за неизвестную женщину, которую боги послали на ее пути.
— Почему не хочешь ты сказать мне свое имя, которое я могу узнать от первого встречного?
— Это правда. Я не афинянка. Я Лаиса из Коринфа.
— Лаиса!? — вскрикнула жрица.
— Ты знала, кто я, когда велела спасти меня своим рабам? — спросила она после долгого молчания.
— Нет.
— А если бы ты знала, велела ли бы ты спасти меня.
— Нет. — Лаиса отвечала, не задумываясь. — Я прошла бы мимо. Но я не жалею о своем поступке… Это был приятный час в моей жизни… — добавила она, усмехаясь. — Моя богиня — Афродита, победила твоею, Афину. Святая богиня любви отмстила тебе! И ты никогда не забудешь этой мести, потому что обязана мне жизнью, потому что, если бы не я, тебя побили бы камнями!
— Умереть за него, какое это было бы счастье!.. Теперь оцени свою месть… — спокойно сказала Эринна.
В эту минуту дверь отворилась, вошел иерофант. Эрац безошибочно определил, что тут произошло.
Он подошел к Эринне и взял ее за руку:
— Пойдем, дочь моя! Прости ее, — прибавил он тихо. — Она раскаивается.
Эринна обернулась и увидела рыдающую Лаису.
— Прости ее. Она тоже любит его. Прости во имя богини.
Эринна раздумывала с минуту. Потом чуть слышно сказала:
— Я тебя прощаю, Лаиса.
Проходили дни и месяцы.
После долгой зимы наступила запоздалая весна.
Земля зазеленела, оживились леса, птицы запели в новой листве лавров. Из травы выглядывали красные головки валерианы и голубые кисти полемонии, ветерок, насыщенный крепким запахом цветущего боярышника, пробегал между колоннами храмов.
В то время, как в природе все ликовало, скорбная душа Эринны все больше и больше уходила в себя. Только беседы с верховным жрецом, открывавшим ей сокровищницу своих знаний, служили ей утешением. Вечерами она наблюдала вместе со старцем течение небесных светил; днем, когда не было утомительных церемоний культа, бродила по окрестностям, посещала больных. Престарелый иерофант научил ее драгоценному искусству приготовлять мази и разные снадобья. Она лечила больных сама и затем имела удовольствие видеть, как маленькое, недавно страдавшее существо приносили ей со свежими щечками и веселой улыбкой.
Однажды Эринна увидела на крыше Парфенона огромную птицу с черными крыльями, которая долго сидела неподвижно. Она позвала верховного жреца, но в ту же минуту, птица, испустив протяжный крик, взмахнула крыльями и улетела в открытое море.
В тот же день, как только стало смеркаться, священная галера входила в Кантарос.
Она медленно плыла лишь под одним парусом на бизань-мачте. Несколько гребцов молча работали веслами. Обломок грот-мачты, запутавшись в снастях, лежала поперек палубы; не было видно приготовлений, обычных при высадке на берег; на шканцах видны были какие-то люди, суетившиеся возле лежавших на палубе тел, по всей вероятности, возле трупов убитых…
Ужасная весть, которую она принесла скоро переходила уже из уст в уста. Она облетела Фалеру, Пиреи и Афины. На улицах и на площадях толпился народ, сперва шумно высказывавший свое сомнение, а потом притихший, охваченный скорбью и унынием. Все, богатые и бедные, свободные и рабы, заперлись в домах, чтобы оплакивать гибель своего отечества.
Это было полное поражение: ни войска, ни кораблей… Через несколько дней неприятель будет у ворот…
После того, как шестеро из военачальников, победивших неприятеля при Аргинузских островах, были приговорены к смерти, афинянам потребовалось не так много времени, чтобы устыдиться своей жестокости. Стыд перешел в раскаяние, раскаяние в гнев. Народное собрание постановило: казненным вождям воздать посмертные почести, а тем из них, которые избежали смерти, возвратить их прежнее воинское звание. Но стратеги теперь должны были командовать по очереди, каждый в течение одного дня. Это роковое условие, выдвинутое с той целью, чтобы помешать диктатуре одного лица, послужила причиной ужасного поражения.
Афинский флот, бороздя море под своим гордо развевавшимся флагом, видел, как бежали перед ним галеры Лизандра. Он поднялся к Гелеспонту и, вопреки совету Конона, углубился дальше к болотистым берегам Эгоспотамоса. На судах скоро стал ощущаться недостаток в свежих припасах. Среди экипажей появилась какая-то заразная болезнь. Моряки начали падать духом.
Лизандр появился вблизи у устья реки. Афинские триеры сейчас же приготовились к битве… Но Лизандр, не вступая в бой, удалился.
Через восемь дней он появился снова, вошел в Эгоспотамос, крейсировал с час по желтым водам реки, а затем снова скрылся.
Несколько дней спустя он появился опять. Экипажи афинских галер были в это время на берегу. Никто и слышать не хотел о том, чтобы сейчас же бежать на триеры и выступать в битву с этим трусливым неприятелем, который все время убегает. Конон, предвидя опасность, подал сигнал, требовавший воинов и моряков на суда… но Филоклес заявил что он будет делать распоряжения в тот день, когда наступит его очередь. На следующий день Лизандр появился в тот же час. Никто не придал этому значения. Тогда пелопонесцы налегли на весла и бросились в атаку. Суда, которые стояли на якоре, были потоплены ударами таранов. Те, что были вытащены на берег, захвачены и уведены в открытое море. Когда собрались, наконец, беспечные афиняне, часть флота пылала у берега, часть стала добычей дорийцев.
…Тем временем Лизандр высадил на берег фалангу… Она приближалась непоколебимой линией, ощетинившись остриями копий… Только постыдное бегство спасло немногих оставшихся в живых афинян.
Конон еще в начале нападения дорийцев сумел развернуть в боевой порядок восемь триер, которыми командовал лично и которые держал наготове. Он решил прорываться сквозь дорийский флот. Лизандр не сумел его остановить и не осмелился преследовать. Конон отвел семь триер в безопасную гавань, а восьмую отправил в Афины сообщить о поражении.
И вот она прибыла… Это была священная галера. Недалеко от Эвбеи она выдержала жестокую битву с двумя сиракузскими судами, которые успели узнать о случившемся и спешили преградить путь к Афинам.
