«Да, и монархом буду, быть может, я… Так вот почему Аттик навязал мне эту книгу!»
Вспомнил о несправедливости к Цицерону, о преследованиях Клодия, об изгнании… И Помпей не защитил друга.
А теперь? Оратор отправился воевать в Азию.
Цицерон писал ему, умоляя о помощи против наступавших парфян, сообщая о победе над ними Кассия под Антиохией, осуждая публиканов, разорявших провинцию: «Ремесленники, деревенские плебеи и свободные земледельцы стонут от вымогательств италийских ростовщиков, которые выколачивают с них долги при помощи военной силы. А кто не в состоянии платить, тот принужден продавать свое поле, дом или детей».
Это был вопль отзывчивого сердца, скорбный стыд римлянина, не утратившего доблести-добродетели. Читая такие эпистолы, Помпей пожимал плечами точно так же, как при известии Цицерона, что не удалось послать Целию пантер для эдильских игр, или сообщениях о том, что им приобретены в Эфесе художественно отделанные вазы для Аттика, выкуплены италийские пленные, взысканы проценты в пользу италийцев, выиграна тяжба простых людей с публиканами, отпраздновано прибытие друзей и высокопоставленных лиц. Но когда однажды Цицерон намекнул на тяжелое положение старого каппадокийского царя Ариобарзана. терзаемого ростовщиками, Помпей побагровел от стыда: он сам взыскивал ежемесячно с Ариобарзаиа одних процентов по долгу свыше тридцати трех талантов!
«А Брут? — подумал Помпей. — Разве он не поступает хуже? Он берет XLVIII процентов, а я значительно меньше. И Цицерон, конечно, считает обоих нас ростовщиками». Но тут же он решил, что ростовщичество — зло не такое уж большое, как разврат, и мысль о Долабеле, женившемся на Туллии, любимой дочери Цицерона, смягчила стыд: «Честолюбие породниться с мужем древней знати толкнуло Цицерона на этот шаг, но ведь Гней Корнелий Долабелла — кутила и развратник, а если это так, то он развратит Туллию. Поэтому вина Теренции, сведшей дочь с Долабеллой, и согласие отца на этот брак — действие, несомненно, более постыдное, чем взыскание процентов».
Он успокоился и принялся читать произведение Цицерона, но сосредоточиться не мог. Мешало какое-то беспокойство. Откуда оно появилось, терзая сердце, и где был его первоисточник, не мог бы сказать. На душе становилось тяжелее и тяжелее.
Он отложил книгу, схватил серебряный колокольчик и позвонил. На пороге появилась сирийская невольница, золотисто-загорелая, полуобнаженная, с кипарисовыми дощечками, прикрывавшими высокие груди, и с пурпуровой опояской вокруг бедер.
— Госпожа дома?
— Она только что вернулась.
— Скажи, что я ее жду.
Рабыня бесшумно исчезла. Помпей знал, что Корнелия навещала больную жену Гая Марцелла, приехавшую два дня назад в Неаполь, и, по обыкновению, беседовала с ней о политике. И ему не терпелось узнать, что думает Марцелл о Цезаре и что советует ему (косвенно, чтобы не обидеть) через свою жену.
Вошла Корнелия. Большие черные глаза, похожие на влажные маслины, ласково остановились на лице мужа. Шурша пеплосом, сверкавшим, как чешуя на солнце, оиа подошла к Помпею и мягким движением обнаженных рук охватила его голову и прижала к груди. Потом, взглянув на статую Суллы, стоявшую на треножнике, перевела глаза на две статуэтки (одна изображала Красса Богатого, другая — его сына Публия), затем на азийские безделушки, на нагих гермафродитов, нимф, силенов и сатиров — и вспыхнула, увидев в углу Приапа.
Помпей перехватил ее взгляд.
— Этот Приап прислан мне самим Цицероном из Эфеса, — сказал он, подходя к статуе и любовно лаская ее. — Боги свидетели, что он способствует зачатию, и, если мы поставим его в нашем кубикулюме, ты, без сомнения, подаришь мне сына…
— Супруг мой, — вздохнула она, — нам ли иметь детей? У тебя есть сыновья — Гней и Секст, — и достаточно…
И, запнувшись, быстро заговорила, точно боясь, что он перебьет ее:
— Марцелла говорит, что супруг ее бранит тебя за нерешительность и неумение действовать. он утверждает, что с Цезарем нужно кончить. А ты медлишь!
Помпей молчал, опустив голову.
— В выборах на следующий год Цезарю нанесен чувствительный удар. А ты готов на мир, предложенный демагогом, потому только, что он прислал тебе легион и приказал Куриону прекратить нападки на тебя…
— Пустяки, жена! Говорят, Цезарь лично желал поддержать Марка Антония, который стремился к народному трибунату, и противодействовать проискам Домиция Агенобарба. Узнав же, что Антоний избран авгурами, он остался в Равенне.
— Откуда ты знаешь, что Цезарь собирался в Рим? — с удивлением воскликнула Корнелия.
Сообщил Лабиен, военачальник Цезаря. Он пишет, что Цезарь создал себе (популярность в Цизальпинской Галлии нечестным путем: обещав племенам права гражданства, он послал вперед людей, чтобы местная знать приготовилась встречать его. И, действительно, деревни, муниципии и колонии встречали его как триумфатора, устраивали в честь его празднества. Лабнен, посмеиваясь, заключает, что эти триумфы были предназначены Цезарем для Италии: смотрите, квириты, какую радость вызывает завоевание Галлии среди цизальпинцев! А вы, римляне, должны испытывать еще большую радость н изумляться громким подвигам великого завоевателя!
— Неужели это правда? — задумалась Корнелия, — Покойный Публиций восхвалял Цезаря, и ни одно порицание никогда не срывалось с его губ!..
Помпей не слушал жены. он думал, что Цезарь зимует с одним легионом в Равенне, а остальные войска распределены в Галлии: четыре легиона в области бельгов и четыре в стране эдуев.
«В случае войны с Цезарем вся Италия станет на мою сторону, а Цезарь не осмелится покинуть Галлию из боязни мятежа. Марк и Гай Марцеллы хотят, чтобы я произвел переворот и объявил Цезаря врагом государства, — Марк писал мне об этом, а Гай делает вид, что ничего не знает. Почему он хитрит? Если война неизбежна, да помогут нам боги!»
Когда вошли сыновья Помпея, Корнелия поспешила уйти: она не любила их, а почему — затруднилась бы сказать. Гней был старше Секста на пять лет, и ему было тридцать, но он казался моложе мрачного брата, который отпустил бороду, чтобы больше быть похожим на мужа давно прошедших времен. Гней, наоборот, был весел и жизнерадостен, но в темных глазах его светилось какое-то беспокойство.
— Откуда? — спросил отец, хотя и знал, что сыновья приехали из Рима, где должны были встретиться с Марком Марцеллом и переговорить с ним о предложении, сделанном аристократами. — Какие вести?
— Хорошие, — сказал Гней. — Нобили уполномочили нас спросить тебя, принимаешь ли ты, отец, их предложение?
Помпей Задумался.
— Неужели ты колеблешься, Помпей Великий? — вскричал Секст, и мрачные глаза его сверкнули. — Взгляни на статую трижды величайшего диктатора, — протянул он руку к изображению Суллы, — и решись.
Помпей взглянул не на статую Суллы, а в глаза сына, на его всклокоченную бороду и понял, что Секст осуждает его за нерешительность.
— Принимаю, — поспешно ответил он. — Но утвердит ли сенат рогацию Марцелла об объявлении Цезаря врагом отечества?
Сыновья уверили, что препятствий с этой стороны не будет, и ушли, чтобы отдохнуть, — чуть свет предстояло ехать в Рим.
Спустя несколько дней в Неаполь примчался Марцелл во главе крайних аристократов.
— Что случилось? — с беспокойством вскричал Помпей, увидев их на пороге атриума. — Неужели сенат…
— Курион, верный пес Цезаря, наложил veto, — злобно выговорил Марцелл. — Остается тебе одно — ехать в Люцерию, чтобы принять начальствование над легионами.
— Да будет так, — оказал Помпей. — Двум триумвирам тесно на земле. А войск у меня будет много: где я ни топну, там вырастут из-под земли пехота и конница!
— Слова, достойные великого полководца! Да здравствует Помпей Великий!
Вдруг Марцелл схватился за голову:
— О безумец я, безумец! Трижды безумец! — восклицал он. — Что я наделал! Десятого декабря Курнон становится по закону простым квиритом, и я забыл об этом!
— Да, ты забыл, что неприкосновенность народного трибуна кончается в этот день, — усмехнулся один из аристократов, — но теперь, думаю, поздно: если Курион не дурак, он находится уже у Цезаря.
Все молчали.
— В Риме остался еще один враг — Марк Антоний, — шепнул Марцелл. — Что значит неприкосновенность народного трибуна, когда отечество в опасности?
Суеверный страх оскорбить убийством богов сковывал уста самых жестоких, самых непримиримых мужей.
Все попытки примирения с Помпеем были исчерпаны, всё было сделано. И, несмотря па это. Цезарь медлил, хотя друзья советовали ему вызвать галльские легионы и идти на Рим.
На Рим? Началась борьба двух мужей за власть — и имели ли они право, они, бывшие триумвиры, ввергнуть республику в бедствия и испытания, навязать ей гражданскую войну?
