И отец и сын бросились друг другу в объятия.
Принцесса Елизавета Петровна, проживая в своём подмосковном имении Перове, и не думала возвращаться в город. Она даже рада была, что её все оставили в покое и она могла жить такою жизнью, какая ей нравилась.
Вдали от придворной жизни, от придворных козней и интриг, она отдыхала душой на лоне сельской природы, к которой чувствовала какое-то особое пристрастие. Окружённая небольшим штатом искренно преданных ей людей, она жила самою спокойною жизнью, поздно вставая, ещё позже ложась спать, целые дни проводя или на селе, или в громадном саду, окружавшем перовский дом. Она страстно любила простые деревенские песни, и каждый день в её саду звенели молодые девичьи голоса, слышались звуки бандуры и балалайки, слышался её весёлый, беззаботный смех.
Московские гости навещали её очень редко, да она и не любила их наездов, потому что эти визиты всё-таки растравляли её сердечные раны. Ей волей-неволей приходилось заводить разговоры о придворных делах, волей-неволей приходилось отвечать на неизбежные вопросы, почему она не возвращается в Москву. Особенно в этом отношении ей надоедал Алексей Юрьевич Бибиков, несмотря на свои шестьдесят лет, поклонявшийся ей и считавший своим непременным долгом приезжать к ней хоть раз в неделю, сообщать все придворные новости.
В последний раз он положительно даже надоел Елизавете Петровне: и своей старческой любезностью, и нескончаемыми рассказами о том, что делается в Москве.
— И к чему вы мне всё это говорите? — набросилась на него наконец Елизавета. — Совсем мне это неинтересно знать, и слушать-то я этого вовсе не хочу!
— Ну как так, матушка, ваше высочество, неинтересно! — возразил Бибиков.
— Верьте слову, никакого интереса нет.
— Ну уж простите, не поверю! Чай, государь император не чужой вам: племянник небось родной… А ведь он совсем ребёнок. Кроме вас, доброго-то родственного совета ему никто не даст.
— Так вот вы и дайте.
Бибиков испуганно замахал руками.
— Что вы, что вы, матушка, нешто это возможно! Да я не посмею.
— Да почему же не посмеете?
— Как можно! И не послушает он меня, да и Долгорукие меня живьём съедят. Чай, вам ведомо, в какой они силе. Своя-то шкура каждому дорога!
Елизавета весело расхохоталась.
— Ну вот то-то же, Алексей Юрьевич! Сами до того договорились. И меня государь не послушает, и меня Долгорукие живьём съесть могут, так к чему же мне на их зубы лезть!
— Ну как так, ваше высочество! — заметил Бибиков, — чай, вы государю-то тётка.
— Так что ж из того? Было время, когда меня Петруша слушался, это точно, а теперь куда же мне мешаться в дела! Что хотят, то пусть и делают… Бросим об этом разговоры вести да пойдём-ка лучше в сад. Ишь, день-то какой нонче выдался! Ровно бы и не сентябрю впору! Пойдём-ка, старинушка! Послушаем, как нам девки песенки попоют. Хорошо они у меня поют, — так за сердце и берёт иной раз!
И она почти бегом направилась к стеклянной двери, выходящей на галерею, а оттуда спустилась прямо в сад. Денёк действительно выдался на славу. Яркое солнце сильно пригревало землю и словно расплавленным золотом обливало пожелтевшую и покрасневшую листву деревьев, наполовину уже оголённых. Яркая зелень травы на лужайках поблёкла, и на ней целыми кучами валялись опавшие листья, словно хороня под своим жёлтым ковром промокшую от осенних дождей землю, которую теперь леденил своим дыханием холодный северный ветер. Безоблачное небо, голубым плащом раскинувшееся над головами, тоже, казалось, поблёкло и потеряло свою яркую летнюю окраску. Природа умирала, и следы её медленной агонии сказывались на всём. Сломанные ветром сучья валялись на тропинках; цветы на клумбах печально склонились к земле, точно понурив свои облетевшие, словно смятые суровою рукою времени, головки. Птичьего гомона не было уже слышно, и ему на смену жалобно, точно шепчась друг с другом, шумела ещё уцелевшая листва под набегами резкого ветерка да роняла капли недавно прошедшего дождя, точно плача о своей скорой смерти. Елизавета Петровна в сопровождении Бибикова дошла до небольшой лужайки, затерявшейся в глубине берёзовой рощи. Здесь около беседки в живописном беспорядке группами расположились деревенские девушки, давно уже поджидавшие её прихода. При её появлении они все разом поднялись со скамеек и гурьбой повалили к ней навстречу.
— Здравствуйте, касатки, — ласково приветствовала их Елизавета Петровна.
— Здравствуй, матушка, ваше высочество, солнышко наше красное! — хором откликнулись девки.
— Чай, заждались меня? Вот на сего старичка пеняйте, — показала Елизавета на Бибикова, — это он меня позадержал.
— Не велика важность, государыня, и подождали! — отозвалась одна из девок побойчее. — Хоть век рады ждать, лишь бы твоё личико пресветлое увидеть! Что ж, матушка, прикажешь запевать?
— Запевай, запевай, Аграфена! Вот и старичок мой вашего пенья послушает. Вот видишь, Алексей Юрьевич, — обратилась она к Бибикову, — на что мне другие развлечения, коль у меня здесь такие забавы есть. Песен захочу, — так девки что твои соловьи зальются! Надоест пенье, — хороводы водить заставлю… А коль и это прискучит, — так у меня такие плясуны есть, что, глядючи на них, все косточки ходуном заходят, да и сама в пляс пустишься!
— А и важно пляшет государыня-матушка! — вступила в разговор Аграфена. — Никому супротив неё так не сплясать.
— Так вот, — видишь, какое у меня веселье, старинушка?
— Развесёлое житьё! — с едва заметным оттенком иронии заметил Бибиков.
Елизавета подметила эту иронию и вспыхнула.
— Конечно, развесёлое! — резко сказала она. — Уж не то что на куртагах! Ещё при батюшке покойном, пожалуй, и взаправду веселились, а теперь что! Так — кислота одна! А я, брат, этого не люблю. Я, сударь мой, совсем русский человек, и коль веселюсь уж, так веселюсь так, что небу жарко становится! Ну девушки, — повернулась она к своим певуньям, — затягивайте, да весёлую…
И, сказав это, она уселась на ближайшую скамью, пригласив жестом сесть рядом с собою и Бибикова.
Девки стали в кружок. Аграфена затянула какую-то весёлую песню, но не успел хор подхватить её, как по аллейке, ведущей от дома, показался управляющий имением цесаревны сержант Семёновского полка Алексей Никифорович Шубин. Он махал руками, что-то такое кричал, но за дальностью расстояния ничего нельзя было расслышать.
Елизавета торопливо поднялась с места, махнула рукой девушкам, которые тотчас же оборвали песню, и крикнула:
— Что такое, Алехан, случилось? Чего ты так взгомонился?
Шубин подбежал к цесаревне и, едва переводя дух, сообщил:
— Гости, ваше высочество, гости приехали!
— Какие ещё гости? — недовольно спросила Елизавета.
— Важные гости, ваше высочество! Сам государь император!
Цесаревна радостно вспыхнула.
— Петруша? — воскликнула она. — Вот так сюрприз!
И она бросилась бежать по направлению к дому.
Молодой царь приехал не один. С ним был и Алексей Григорьевич, и Иван, и фельдмаршал Василий Владимирович Долгорукий.
Государь был очень весел и оживлён, хотя, как показалось Елизавете, давно уже не видавшей племянника, он был точно бледнее обыкновенного, а на его миловидном детском лице, несмотря на улыбку, скользила какая-то туманная тень.
— Здравствуй, тётушка! — радостно приветствовал юный император цесаревну.
— Здравствуй, Петруша! Да как ты вырос, да возмужал как, просто и не узнать!..
Пётр самодовольно улыбнулся и сказал:
— А мы к тебе, тётушка, в гости на целый день! Рада не рада, а принимай гостей.
— Да конечно, рада! — отозвалась Елизавета. — Уж и благодарить-то как тебя, Петруша, не знаю, что ты обо мне наконец вспомнил!
— Да вот, вспомнил-таки. Дай, думаю, к тётушке прокачусь, давненько мы с ней не видались. Вот и приехал.
Но не одно желание повидаться с любимой тёткой привело Петра к ней. У него была совсем другая цель. Дня два тому назад Иван Долгорукий признался царю в любви к его тётке, и тот вызвался быть его сватом.
Иван Алексеевич проговорился совершенно случайно.
— Признайся-ка мне, Ваня, — спросил между прочим царь, — с чего ты в последнее время такой грустный и неразговорчивый стал? Сказывал мне твой отец, что ты, вишь, влюбился, так поведай мне, кто это твоё сердце полонил. Уж не Шереметева ли ненароком? Сказывают, что она к тебе большое пристрастие питает. Она ведь красавица. Хочешь, посватаю?
— Нет, ваше величество, — отозвался Иван, — ту, в кого я влюблён, вы мне не посватаете.
— А почему бы это так? — полюбопытствовал царь, задетый за живое.
— А потому, что это такая невеста, о которой мне и мыслить не след.
