Помпей нахмурился.
— Все это ложь, распространяемая его врагами. Я не защищаю Цицерона, но я уважаю его, как великого оратора и истинного римлянина. Какое мне дело, что он породнился с негоциатором Аттиком, и дружит с безумным Лукрецием Каром?
— Лукреций Кар — великий поэт, — с убеждением возразил Цезарь, — и я люблю его, потому что он преклоняется перед Эпикуром, который учил созерцать бесконечность…
— Ты преклонялся перед Аристотелем, поучавшим примирению демократии с аристократией…
— Аристотель… Аристотель… Но поговорим лучше об Эпикуре. Лукреций Кар, его ученик, призывает свергнуть богов и завоевать усилием мысли владычество над природой.
— Безбожие и софизмы! — презрительно усмехнулся Помпей. — Я беседовал на Родосе с Посейдонием, который помнит хорошо Мария, и услышал от него много любопытных истин… если и они не софизмы, — прибавил он, пожав плечами. — Посейдоний, говорил, что Марий мечтал об охлократии, о торжестве плебса…
Цезарь молчал, чувствуя, что Помпей вызывает его на откровенность, но не хотел раскрывать перед ним своих замыслов. «Пусть думает обо мне, что хочет… А я подожду говорить. Не лучше ли действовать?»
Он простился с Помпеем и отправился к Крассу.
Двум мужам помогло золото Красса — Клодию и Цезарю: один был оправдан, несмотря на речь Цицерона, доказывавшего, что за три часа до святотатства обвиняемый был у него в доме, хотя тот утверждал, что находился вне Рима (популяры торжествовали, глумясь, над аристократами); другой отправился в Испанию, — поручительство богача-сенатора успокоило назойливых кредиторов.
Однажды в таблинум, где Красс подсчитывал со скрибами доходы с домов и имений, вошел усталый, запыленный гонец и, протягивая эпистолу, сказал:
— Привет из далекой Испании охраняемому богами великому господину!
Красс отложил в сторону связку синграф И, протянув руку, сломал печать.
«Тай Юлий Цезарь, полководец — Марку, Лицинию Крассу; сенатору.
Недаром астрологи предсказали мне счастливую будущность: разгромив лузитанцев, против которых я отправился во главе тридцати когорт, я погнал их до самого Океана/Возвращаясь в Испанию, я вспомнил о мудром предложении Катилины и всюду уменьшал проценты должникам, а небольшие долги прощал вовсе. Благодарные города восхваляют величие и милосердие Рима…»
Красс рассмеялся, подумав: «Разграбив Лузитанию, ты сумел получить еще приношения от проклинающих тебя городов… Слава богам! Кредиторы получат свои восемьсот тридцать талантов, за которые я поручился».
Читал дальше:
«Следи за деятельностью Помпея и Цицерона, а также Катона и Лукулла. Не выказывай себя врагом популяров, — они тебе пригодятся. Две наши попытки не удались, повторим третью, как только я возвращусь в Рим. На этот раз успех должен быть обеспечен. Эпистолу уничтожь. Да пребудут с тобой боги и отец богов — всемогущее Золото! Прощай».
Через несколько дней, гонец, возвращавшийся в Испанию, зашел к Крассу за эпистолой. Господин сам писал ее, опасаясь болтливости скрибов.
«Марк Лициний Красс, сенатор — Таю Юлию Цезарю, полководцу.
Эпистолу твою прочитал с удовольствием. Кредиторы ждут от тебя платежей по синграфам. Даже Аттик и Помпей беспокоят меня напоминаниями. Аттик предлагает, чтобы я заплатил за тебя, а ты возвратишь мне эти деньги. Но я не сделал этого по той причине, что знаю твою гуманность и милосердие, которые не принесут тебе в Испании ни одного леса. Не правда ли, ты, потомок царей и богов, не захочешь брать постыдные приношения с городов и грабить бедных варваров? Будучи уверен, что ты вернешься без золота, я не захотел снабжать своим золотом Аттика, отвратительного негоциатора.
В конце сентября Помпей праздновал триумф. На двух громадных таблицах были перечислены подати завоеванных им провинций, достигающие восьмидесяти миллионов драхм. Я видел мулов, обремененных золотыми слитками и монетами, удивительно-чудесные геммы Митридата, игральный стол, состоящий из двух огромных драгоценных камней, соединенных снизу золотыми полосами, ложе из литого золота, жемчужные повязки; колоссальные золотые статуи Марса; Минервы и Аполлона, постель Дария, сына Гистаспа, трон и скипетр Митридата, серебряную статую Фарнака, статую Помпея работы восточного ваятеля и растения, из которых всеобщее изумление вызывало черное дерево. А также много других предметов, но перечислить их невозможно.
Я видел пленников всех стран, шедших без цепей, и среди них эрембов и иудеев; видел царьков и заложниц ков, вождей пиратов, сына Тиграна, семерых сыновей Митридата, Аристобула с детьми, иберийских и албанских военачальников; видел картины, изображавшие бегство Тиграна, смерть Митридата. А триумфатор ехал на украшенной жемчугом колеснице, одетый в тунику Александра Македонского; за ним следовали пешие и конные легаты и трибуны. Но что удивило меня больше всего и, без сомнения, изумит также тебя, это — поступок Помпея: по окончаний триумфа ой снял одежду Александра Великого и возвратился в отцовский дом не как полководец, а как простой квирит. Такая скромность честолюбивого мужа заслуживает величайшей похвалы, и хотя я не люблю этого гордеца, готов преклонить перед ним свою голову.
Наблюдение за мужами, о которых ты писал, поручено людям, заслуживающим, полного доверия. Нового в Риме мало, если не считать, что на будущий год избраны консулами Люций Африаний, военачальник Помпея, и Квинт Метёлл Целер, супруг развратной Клодии. Прощай».
Возвратившись в следующем году из Испании, Цезарь был избран консулом на 695 год от основания Рима, а его коллегой — гордый нобиль Марк Кальпурний Бибул, шурин Катона, вождя аристократов.
Первым делом. Цезарь решил объединить умеренных демократов и примирить Красса, Помпея и Цицерона.
Пригласив их к себе, кроме Цицерона,, на которого он со своей обычной дальновидностью мало рассчитывал и с которым враждовал Красс, Цезарь говорил:
— Ты, Помпей Великий, нуждаешься в утверждении твоих распоряжений и обещаний на Востоке, а ты, Марк Лициний, желаешь обогатиться в Египте. Но разве ты не сказал нам во время предыдущего свидания, что Птолемей Авлет даст шесть тысяч талантов, если мы восстановим его на египетском престоле? Следовательно, не Египет тебе нужен, а царские таланты,.. Что же касается плебса, то он негодует на тебя за измену Катилине… Красс побагровел.
— Вы помирились, — продолжал Цезарь, поглядывая на Красса и Помпея, — и я не жалею о затраченном на это дело времени. Но сохраним все в тайне. Цицерон колеблется… -
— Может быть, он колеблется оттого, что не доверяет тебе? — перебил Красс — Ты, Гай Юлий, обещал заплатить по синграфам Аттику и иным кредиторам, а почему-то медлишь… Деньги же у тебя есть…
— Ты и мне должен! — вскричал Помпей. — Я тебе дал взаймы, на честное слово, а ты, потомок царей и Венеры…
Цезарь побледнел от бешенства; губы его. дрожали так сильно, что он не мог вымолвить ни слова.
— Друзья, — сказал он, наконец, сдавленным голосом, — ваши шутки очень забавны, но я должен заявить вам, что платить кредиторам теперь не буду.
— Почему? — удивился Красс.
— А потому, что деньги нужно употребить для пользы отечества. Вы спросите, друзья, когда, я намерен платить? Не раньше, чем мы поделим таланты Птолемея Авлета…
— Хорошо. Но почему ты молчишь о сделке с публиканами? Ты обещал им добиться уменьшения откупного взноса азийских налогов…
— Да, обещал, — невозмутимо согласился Цезарь.
— А обещав, забыл нам сказать, что публиканы дают тебе много partes…[8]
— Да, забыл.
— А забыв, — продолжал Красс, посмеиваясь, — не предложил поделиться с нами…
В глазах Цезаря засверкали искорки.
— Таланты и partes будут разделены на три равные чести, и ты не потеряешь, друг, ни одного асса…
Помпей пожал плечами.
— Какую выгоду можно извлечь из partes, которые сегодня не имеют почти никакой цены?
— Partes азийских налогов, — возразил Цезарь, — должны повыситься, как только мм укрепим свой триумвират, станем истинными владыками Римской республики. Тогда нас поддержат все слои общества, кроме, конечно, аристократов.
Красс и Помпей переглянулись.
— А так как мы должны опираться на плебс, то я, популяр, заботясь о нуждах народа, возымел мысль ввести ежедневные ведомости, римского народа — Acta diurrna populi Romani, — повторил он, — составление которых поручено видному магистрату… Вы видели, друзья, надписи на белых стенах домов, видели плебеев, которые толпятся… Я думал так: «Если оптиматам разносят на дом ведомости о событиях в республике, переписанные рабами-, то плебей,, будучи римским квиритом, имеет такое же право знать, что делается в Италии, в азийских и иных государствах».
