– Но отчего же никто не восхваляет мать великой княжны? Отчего не помнят о той, что произвела на свет наследницу трона?
Екатерине сейчас было не до обид Иоганны. Говоря по чести, она сейчас вообще ничего не желала: ей бы опуститься на стул и самую малость отдохнуть, пусть даже в самой шумной комнате. Однако истерику герцогини преотлично заметили те, кому по роду службы следовало все замечать и ничего не пропускать.
Из «Собственноручных записок императрицы Екатерины II»
Однажды великий князь пришел в комнату матери и в мою также в то время, как мать писала, а возле нея стояла открытая шкатулка; он захотел в ней порыться из любопытства; мать сказала, чтобы он не трогал, и он, действительно, стал прыгать по комнате в другой стороне, но, прыгая то туда, то сюда, чтобы насмешить меня, он задел за крышку открытой шкатулки и уронил ее; мать тогда разсердилась, и они стали крупно браниться; мать упрекала его за то, что он нарочно опрокинул шкатулку, а он жаловался на несправедливость, и оба они обращались ко мне, требуя моего подтверждения; зная нрав матери, я боялась получить пощечины, если не соглашусь с ней, и, не желая ни лгать, ни обидеть великаго князя, находилась между двух огней; тем не менее я сказала матери, что не думала, чтобы великий князь сделал это нарочно, но что когда он прыгал, то задел платьем крышку шкатулки, которая стояла на очень маленьком табурете. Тогда мать набросилась на меня, ибо, когда она бывала в гневе, ей нужно было кого-нибудь бранить; я замолчала и заплакала; великий князь, видя, что весь гнев моей матери обрушился на меня за то, что я свидетельствовала в его пользу, и так как я плакала, стал обвинять мать в несправедливости и назвал ея гнев бешенством, а она ему сказала, что он невоспитанный мальчишка; одним словом, трудно, не доводя однако ссоры до драки, зайти в ней дальше, чем они оба это сделали. С тех пор великий князь не взлюбил мать и не мог никогда забыть этой ссоры; мать тоже не могла этого ему простить; и их обхождение друг с другом стало принужденным, без взаимнаго доверия и легко переходило в натянутыя отношения. Оба они не скрывались от меня; сколько я ни старалась смягчить их обоих, мне это удавалось только на короткий срок; они оба всегда были готовы пустить колкость, чтобы язвить друг друга; мое положение день ото дня становилось щекотливее. Я старалась повиноваться одному и угождать другому, и, действительно, великий князь был со мною тогда откровеннее, чем с кем-либо; он видел, что мать часто наскакивала на меня, когда не могла к нему придраться. Это мне не вредило в его глазах, потому что он убедился, что может быть во мне уверен.
Глава 15
Высокое искусство интриги
Оставим ненадолго княжну Екатерину, обрученную невесту великого князя Петра Федоровича, и обратим внимание на ее матушку, герцогиню Иоганну, хотя для этого придется вернуться в наступивший 1744 год, пусть и вспомнив уже описанные события второй раз. Однако теперь эти события в ином свете расскажут о «доброй матушке» Екатерины, вернее, объяснят некоторые странности ее поведения.
Все семейство собралось в Цербсте за столом, весело празднуя начало Нового года. Семейную идиллию нарушил гонец из Берлина, передавший князю Христиану Августу пакет с письмами. Князь разобрал почту и протянул жене конверт с надписью: «Лично! Весьма срочно! Ее высокоблагородию принцессе Иоганне Элизабет Ангальт-Цербстской, в замке Цербст». Должно быть, в этом мгновении и таится разгадка многих последующих событий, разгадка поведения герцогини.
Она взломала печати, начала читать, и радостное волнение охватило ее. Письмо было написано Брюммером, обер-гофмаршалом двора великого князя Карла Петра Ульриха в Санкт-Петербурге: «По срочному и особому повелению ее императорского величества императрицы Елизаветы Петровны оповещаю вас, мадам, что оная высочайшая повелительница желает, чтобы ваше высочество вместе с принцессой – старшей дочерью немедленно приехали в Россию, в город, где императорский двор будет иметь место… Вашему высочеству должно быть понятно, в чем истинная причина нетерпения, с каким ее императорское величество желает видеть ее и принцессу – старшую дочь, о которой рассказывают так много хорошего…»
Разумеется, расходы по путешествию брала на себя императрица: к письму прилагался дорожный вексель на десять тысяч рублей в один из берлинских банков. «Это немного, – писал Брюммер, – но очень важно не придавать поездке излишний блеск, дабы не привлекать любопытство злоумышленников. Тотчас по приезде в Россию принцесса и ее дочь будут приняты со всем почетом, соответствующим ее титулу».
Волнение Иоганны при этом чтении было так заметно, что Фике, сидевшая рядом с ней, позволила и себе бросить взгляд на письмо. В первую очередь она рассмотрела слова: «вместе с принцессой – старшей дочерью». Девушка тотчас поняла, что речь идет о ее дальнейшей судьбе. Однако Иоганна не намерена была посвящать дочь в содержание письма. Она вышла из-за стола и уединилась с мужем для беседы за закрытыми дверями. Не прошло и двух часов, как в замок влетел другой гонец на взмыленной лошади, на этот раз с посланием от короля Пруссии Фридриха. Если Брюммер не уточнил мотивы приглашения императрицы, то Фридрих приоткрыл завесу тайны: «Не скрою, что, испытывая особое уважение к вам и к принцессе – вашей дочери, – я всегда хотел уготовить ей необычное счастье. А посему задаю себе вопрос: нельзя ли выдать ее замуж за кузена в третьем колене, великого князя России?..»
Эту фразу Иоганна перечитала добрую дюжину раз, чтобы полностью проникнуться ее важностью. Душа ее наполнилась неимоверной гордостью, смешанной, однако, с нешуточным беспокойством. Ведь пока речь шла только о пожелании Фридриха. Императрица (конечно же, Иоганна сразу разглядела за письмом Брюммера саму Елизавету Петровну) ни словом не упомянула о замужестве, она просто приглашала приехать в гости.
Фике приглашена ко двору России… Но каждое приглашение имеет определенную цель. Цель этого приглашения проста – смотрины, правительница России хочет лично убедиться в том, что принцесса из крохотного княжества и впрямь может стать достойной партией наследнику русского престола. Если София сего испытания не пройдет, ее вернут домой и позор от несостоявшейся помолвки ляжет на всю семью.
Отец Фикхен в своих опасениях заходил еще дальше. Как можно доверять императрице Елизавете, если она только что бросила в тюрьму немецкую княгиню Анну Брауншвейгскую и ее сына, царевича Иоанна? Не подвергается ли риску Фике, не ждет ли ее трагическая участь, если она станет невесткой всемогущей правительницы, к тому же, как твердит молва, вспыльчивой и развратной? То, что рассказывают о нравах двора в России, был уверен Христиан Август, может заставить отшатнуться в ужасе родителей, как бы им ни хотелось пристроить дочь. Иоганна соглашалась – да, муж прав, здесь есть о чем думать. Однако следует рассмотреть и иную сторону вопроса: имеет ли право принцесса Ангальт-Цербстская отказываться от замужества, которое пойдет на пользу ее стране? Если она, Иоганна Ангальт, станет тещей великого князя, то сможет закулисно способствовать сближению России и Пруссии. Благодаря хрупкой четырнадцатилетней девочке перед ее матерью откроется политическое будущее. Наконец она, так долго терпевшая беспросветную жизнь в провинциальной дыре, сможет применить свой изощренный дипломатический ум! Король прусский Фридрих более чем прозрачно намекает на это в своем письме. Пишет-то он ей, а не Христиану Августу. Король именно в ней видит истинную главу семьи!
Мечущиеся между восторгом и страхом, родители Фике совещались без конца, но без толку. А девочка, оставаясь в стороне от этих бесед, легко догадывалась, о чем шла речь, и сердилась, что с ней не хотели советоваться, – ведь дело-то касалось прежде всего ее будущего. Три дня наблюдала она эту нелепую суету, вслушивалась в шепот и вглядывалась в лица, чтобы угадать, куда движутся события.
Когда терпение ее иссякло, она пришла к матери и сказала, что сохранять дальше секрет из известного письма просто нелепо, ибо всем, а ей, Фике, в первую очередь вполне ясно, что происходит и к какому решению вот-вот придут ее взволнованные родители. «Ну что ж, дочь моя, – ответила мать, – раз вы так умны, вам остается лишь угадать содержание делового письма на двенадцати страницах!» Во второй половине дня София вручила матери лист бумаги, на котором крупными буквами значилось: «Все говорит о том, что Карла Петра Ульриха прочат мне в мужья!»
Пораженная, Иоганна посмотрела на дочь со смешанным чувством недоумения, опаски и даже некоторого восхищения. Девочка-то, похоже, уже все решила – и на все решилась. Однако для очистки совести Иоганна решила напомнить дочери о безнравственности, которая царила в России.
– Там все ненадежно, любой вельможа рискует оказаться в тюрьме или в Сибири, в политике переворот следует за переворотом, кровь течет рекою…
