Вот почему город не был защищен — здесь не осталось ничего, что стоило бы защищать — стараясь приободрить себя, Хильперик горделиво выпрямился и еще раз окинул взглядом пустынные предместья. Сколько времени пройдет, прежде чем его братья каким-либо образом отреагируют на его действия? День? Неделя? Сколько людей они приведут с собой, чтобы выдворить его отсюда? Без сомнения, они придут с севера, со стороны леса, холмов и поселка Монмартр. Однако ведь Париж был ничьим до того, как он его занял, поскольку старый Хлотар умер, не разделив свои владения между сыновьями. Осмелятся ли его братья оспаривать у него то, что он уже завоевал? Осмелятся, конечно…
Хильперик глубоко вздохнул, но так и не смог избавиться от ощущения, что в горле стоит ком. Однако в этот вечер нужно было изображать уверенность, встречая своих воинов, а также принимая знать, священников и крупных торговцев, еще оставшихся в этом проклятом городе, — как подобает настоящему королю… И подле него будет его жена Одовера, а Фредегонду он, скорее всего, не увидит даже издалека. От этого тоже становилось еще хуже на душе. Все произошло так быстро, что он даже не знал, где она сейчас. Скорее всего, среди служанок Одоверы, рядом с детьми…
Думая о своей законной жене, Хильперик испытывал смешанное чувство — стыд и одновременно раздражение. Чуть раньше, еще днем, он обменялся с ней буквально несколькими словами — и все. Дезидериус сопровождал ее и сыновей от парижской виллы до дворца в Сите, где их ждал Хильперик. Видя, как Одовера приближается неловкой из-за беременности походкой, сохраняя на лице свое всегдашнее растерянно-тревожное выражение, он остро ощутил, что она во всей этой истории совершенно не на своем месте. Еще раньше, чем она открыла рот, он знал, что она скажет, и это заранее раздражало его.
— Сеньор, наконец-то вы приехали! Неужели это правда — то, что рассказывают в городе? Вы объявили себя королем Парижским?
— Только от вас слышать мне этого не хватало! — проворчал он вместо ответа.
Он отвернулся от жены и с улыбкой, на сей раз искренней, взглянул на обоих сыновей. Младшему, Хловису, было всего два года. На руках Дезидериуса он казался совсем крошечным. Хильперик осторожно погладил его по щеке и дружески хлопнул Дезидериуса по плечу.
— Рад тебя видеть!
— И я рад, сеньор… Судя по тому, что рассказывал Ансовальд, я пропустил много интересного.
— Ничего, еще наверстаешь!
Вспоминая об этом на верху донжона, открытого всем ветрам, Хильперик осознал, что после первой встречи он вообще не говорил с женой. Где она сейчас? Не зная даже этого, он невольно почувствовал угрызения совести. Одовере было страшно, — без сомнения, она боялась за жизнь ребенка, которого носила, и, возможно, даже за его собственную жизнь, — а у него не нашлось даже нескольких слов, чтобы ободрить ее, объяснить свой план, придать мужества. Но этот план сейчас казался абсурдным ему самому, а собственного мужества хватало только на то, чтобы не броситься бежать отсюда со всех ног.
* * * * *
Вечером дворец преобразился. Парадный ужин был устроен в бывшем атриуме,[42] к которому словно вернулось былое великолепие. При свете огромных люстр с многочисленными масляными светильниками даже деревянная и глиняная посуда выглядела достойно. Хильперик потратил немало золота из сундуков Хлотара, чтобы собрать здесь Музыкантов, играющих на флейтах и арфах, — хотя музыка была едва слышна в шуме застольных разговоров, — рассказчиков историй, а также достаточно приглашенных шлюх, чтобы составить компанию всем своим наемникам. В итоге за столами, составленными в виде буквы и, собрались довольно разношерстные сотрапезники — но епископ Германий и его аббаты делали вид, что не находят в этом ничего странного.
Ужин пока не начинался — ожидали прибытия Одоверы со свитой. Однако местное вино уже лилось рекой и мало-помалу опьяняло франков, больше привыкших к пиву. Хильперик был все же не настолько пьян, чтобы забыть о ненадежности этого фальшивого триумфа, оплаченного украденным золотом, однако в эти мгновения, наблюдая за суетившимися слугами, слыша со всех концов стола радостные выкрики своих товарищей по оружию и заискивающие приветствия городских буржуа, он и впрямь готов был ненадолго поверить, что находится в начале славного правления. Даже натянутая вежливость епископа Германия его радовала, поскольку свидетельствовала о том, что тот, хоть и против воли, вынужден считаться с ним.
В течение часа они оба обменялись лишь обычными приветствиями, но молодой король не мог не догадываться о том, что этот прелат, достаточно безумный или достаточно могущественный для того, чтобы разорить его дядю Хильдебера, прибыл оценить его, Хильперика, — определить его силу, богатство, а заодно и степень набожности. Позже, во время ужина, между ними начнется искусная словесная игра, полная хитростей и ловушек, под видом дружеского общения… Хильперик предвкушал этот момент почти с наслаждением.
Внезапно он очнулся от своего блаженного оцепенения, которое уже почти начало переходить в дремоту, вдруг осознав, что все разговоры смолкли и в установившейся тишине стало наконец слышно музыкантов. Взглянув на колоннаду и мраморный портик, ведущий наружу, он увидел Одоверу, которая в золотистом полусумраке атриума казалась чуть светящейся. На ней было светлое одеяние из шелка и парчи, достаточно просторное, чтобы отчасти скрыть ее положение. Как обычно, на ней было много драгоценных украшений. Лоб охватывала роскошная золотая диадема, инкрустированная эмалями. Позади нее шел человек, в котором Хильперик не сразу и с некоторым усилием, преодолевая действие винных паров, узнал Берульфа, на нем был длинный красный плащ, и с первого взгляда могло показаться, что вошла римская императрица в сопровождении центуриона — роскошное зрелище, достойное мозаики.
Хильперик уже хотел подняться и произнести тост за здоровье своей супруги, но этому помешали два обстоятельства: прежде всего количество выпитого вина, от которого у него могли подкоситься ноги, если бы он встал, а также появление следом за Одоверой еще одной женщины. Хильперик раскрыл рот и буквально впился в нее глазами. На Фредегонде было простое зеленое платье без всяких украшений, очень скромное по сравнению с нарядом ее госпожи, однако очень изящно облегавшее ее и подчеркивавшее все изгибы ее тела. Она двигалась легко и грациозно, тогда как Одовера спотыкалась чуть ли не на каждом шагу. В довершение ко всему она обратила на него взгляд своих глаз, сиявших ярче изумрудов, с таким откровенным желанием, что он почувствовал едва ли не смущение.
Если епископ Германий, сидевший рядом с ним, что-то и заметил, то не подал виду. При приближении новой королевы Парижской он встал и почтительно поклонился — то же самое вслед за ним сделали и священнослужители всех рангов, присутствовавшие здесь. Знатные гости волей-неволей последовали их примеру, а следом за ними — воины Хильперика и, наконец, он сам — к величайшему замешательству Одоверы, для которой такое проявление всеобщего почтения было мучительно. Она села рядом с мужем, не произнеся ни слова и не поднимая глаз. Щеки ее пылали.
Хильперик тоже сел, он был весел, и ему снова захотелось промочить горло. Потянувшись к своему кубку, он заметил взгляд Германия, а также Берульфа, сидевшего возле епископа. И еще одного священника, чьего имени он не запомнил. И, с другого конца стола, — какой-то шлюхи с матово-бледной кожей и бараньими кудряшками. Все смотрели на него. Подавив поднимавшийся в нем приступ гнева, Хильперик внезапно понял, что все ждут от короля приветственной речи, прежде чем приступить к ужину. Медленно, со всем достоинством, на какое еще был способен, он встал, поднял свой кубок и поставил его обратно на стол, не поднося к губам, — кубок был пуст.
— Сегодня вечером, — он широким жестом обвел атриум — дворец возродился! Король… король вернул его вам!
Он покосился на епископа, сидевшего рядом с ним, слегка поморщился и вскинул подбородок.
— Мой отец не любил Париж… Он не любил вас. Но я — я люблю! Именно здесь, в Париже, я хочу основать свою столицу, и вокруг этого города я буду создавать свое королевство!
Послышалось несколько приветственных восклицаний, но лишь со стороны его людей. Все остальные молчали.
— Я прибыл сюда за сокровищами, признаю это… Но монсеньор епископ расскажет вам лучше меня, что истинное сокровище — это не золото и не драгоценности. Нет… Нет, единственное настоящее богатство приходит не от людей, не от земель. Величайшая сила короля, величайшее его достояние… это его воля!
По тому, как резко епископ Германий изменился в лице, было очевидно, что он совсем не ожидал подобного заключения. Он нахмурился и уже поднял руку, словно собираясь вмешаться, но Хильперик на него не смотрел Воодушевленный собственной речью, он уже обращался только к своим воинам, а вскоре — лишь к одному едва различимому силуэту Фредегонды, остававшейся на другом конце зала, под римским портиком.
