– А что, государь, сказал сам воевода Довойна? Ведь ему лучше других должно быть известно имя предателя.
– Я с ним не говорил. Довойна сообщил Скуратову, будто ему доложили о нашем наступлении через посадских людей.
– Будешь чинить следствие? – спросил Ургин.
– И немедля. Изменники должны быть выявлены и преданы суду.
– Сам-то кого-нибудь подозреваешь?
– Что о пустом говорить, Дмитрий? Подозреваю или нет, все едино без пользы. Прямых улик у меня нет. Велел Малюте поискать, он ищет.
Ургин усмехнулся.
– Этот найдет!
Царь взглянул на старинного друга.
– Мне кажется, Дмитрий, ты предвзято относишься к Скуратову.
– Да никак я к нему не отношусь, государь. Для меня он закрыт, тебе же служит с усердием. И то дело.
– Ладно, оставим Малюту. Я в походе думал, как справиться с внутренним врагом, не менее опасным, нежели внешний.
– Ты об изменниках среди боярства?
– Нет! Те на виду, я говорю о разбойниках и лично о Кудеяре. Ты, помнится, предлагал привлечь к борьбе с лиходеями дружины своего сына и Головина?
– Да.
– Вот я и решил принять твое предложение. Теперь, когда в центральных уделах и на Москве стоит рать, можно выделить силы для борьбы с Кудеяром.
– Значит, Алексею надо готовить дружину?
– Я сам обговорю это с ним. Людей-то ему дашь? Дворцовую стражу я менять не стану.
– Дам, государь, и людей, и оружие, и коней. Все необходимое.
– Ну вот и договорились. А Алексею передай, чтобы завтра зашел ко мне.
– Когда именно, государь?
– Он начальник стражи, сам выберет время.
– Слушаюсь, государь.
– Да перестань, Дмитрий. Слушаюсь!.. Говори просто.
– Сделаю, Иван.
– Другое дело. А чего на пир не пошел?
– Туда явились те вельможи, с которыми я за одним столом сидеть не желаю.
Иван улыбнулся.
– Ты все такой же. Словно время не властно над тобой. Ершистый.
– Какой есть! Ты мне вот что скажи, государь. Как твое здоровье?
– Разве я плохо выгляжу?
– Выглядишь ты хорошо. Приступы не донимают?
– Слава Богу, вроде Рингер помог. Голова иногда побаливает, в глазах туман, но быстро проходит. А приступов в походе не было.
– Ну и хорошо.
В дверях показался Малюта Скуратов.
– Позволь войти, государь? – Но он увидел Ургина и тут же заявил: – Понял, позже зайду.
Дмитрий поднялся со скамьи.
– Пойду я, Иван Васильевич, дома победу нашу отпраздную, в кругу семьи, заодно с Алексеем поговорю.
– Ступай, Дмитрий, и помни, для тебя двери дворца всегда открыты.
– Не забываю. – Князь Ургин поклонился и пошел на выход.
– Входи, Малюта, – позвал царь. – С чем пришел?
– С новостью, государь. Иначе не явился бы.
– Ну так садись и рассказывай, что за новость принес.
Скуратов устроился на скамье.
– А новость, государь, такая. Как только ты повел войска к Полоцку, на сторону литовцев сбежал Борис Хлызнев. Перед этим он долго говорил с княгиней Ефросиньей, чтоб ей пусто было.
– Откуда узнал?
– Так я давно держу своих людей на подворье Старицких.
– Чего же ты только сейчас говоришь мне о бегстве Хлызнева?
– Да у меня и в мыслях не было, что Ефросинья сподобится совершить такую подлость. А человек мой что говорил? Только то, что Хлызнев-Колычев имел с княгиней долгую беседу. Про что, он не знал.
– Как же ты проведал?
– Пришлось женку Хлызнева допросить.
– Он что, семью на Москве оставил?
– А на что ему, собаке, нужна семья? За предательство ему наверняка немало заплатили. Найдет молодую литовку и заживет в свое удовольствие.
– Так что же, пред тем как бросить семью, Хлызнев доложился жене, что бежит к литовцам, продавать наши планы?
– Нет. Его жена просто случайно слышала разговор мужа с каким-то неизвестным, но знатным с виду человеком. Она поняла, что Хлызнев намеревался бежать в Полоцк.
– Что же она слышала?
– Гость говорил мужу, чтобы Хлызнев в замок к воеводе не совался, а все, что надо передать, сообщил бы посадскому мужику. Имя его она не запомнила. Супружница дворянина потом, понятное дело, пристала к мужу с расспросами, куда тот собрался, зачем, надолго ли? Хлызнев же в ответ избил ее смертным боем да предупредил, чтобы молчала. Он обещал скоро вернуться. Баба испугалась. У муженька-то нрав суровый, ему не впервой руку на нее поднимать. Вот и молчала. Да и кому бы она обо всем поведала, когда дворянин держал семью в строгости да страхе?! Со мной тоже пыталась в молчанку играть, но сам знаешь, от Скуратова так легко не отделаться. Разговорилась баба и, коли надо, подтвердит слова свои под присягой. Она как узнала, что муж бросил ее с двумя детьми, страх-то вмиг потеряла, а вот злобы набралась немалой. Думаю, настало время и с княгиней Старицкой поговорить со всей строгостью.
Иван отрицательно покачал головой.
– Нет, Малюта, княгиню покуда не трогать.
– Но почему, государь? Сколько же ей кровушку твою пить?
– А вот это не твое дело, понял?
– Понял.
– Значит, так, Малюта, княгиню не трогать, но следить за ней денно и нощно. А воеводу Довойну я сам допрошу. Не может он не знать, кто из моих вельмож предал родину. За князем Владимиром присматривать.
– Ага! Сделаю.
– Делай, но тихонько!
– Эх, государь, на дыбу надо отправлять изменников. Все сразу скажут. Во всем признаются. Из пыточной избы у Тайницкой башни еще никто, не сознавшись, не выходил.
– Малюта!
– Понял, государь. Позволь идти?
– Ступай и делай все в точности так, как сказано.
– Слушаюсь! – Скуратов поклонился и ушел.
Иван задумался. Он понимал, что нити заговора против него тянутся от княгини Старицкой. Пришла пора кончать с интригами Ефросиньи. Слишком уж дорого они обходились государству.
Но для окончательного удара по заговорщице и ее сообщникам требовались более веские улики, чем те, что добыл Скуратов. Царь принял решение допросить плененного воеводу Полоцка.
Довойна признался государю в том, что утаил от Скуратова. Сведения о планах царя в отношении Полоцка передал ему Борис Хлызнев по поручению княгини Ефросиньи Старицкой.
Иван Грозный начал готовиться к суду над своими родственниками.
В мае 1563 года внезапно умер двухмесячный сын Ивана и Марии Темрюковны, царевич Василий. Эта смерть тоже оказалась более чем странной.
После похорон царь выехал в Александровскую слободу, оставив Марию на Москве горевать по погибшему ребенку. Там Иван Грозный получил возможность поставить точку в противостоянии с родной теткой, княгиней Ефросиньей Старицкой. В этом ему вновь помог Малюта Скуратов, неугомонный в своем желании услужить.
Летом 1563 года он доставил царю донос дьяка Савлука Иванова, служившего у Старицких, о том, что Ефросинья и ее сын Владимир Андреевич чинят заговоры против царя, готовятся свергнуть его с престола.
Иван Васильевич прочитал донос и заявил:
– Ну то, что написал дьяк, нам и так известно, однако лишний свидетель не помешает. Где сейчас этот дьяк Иванов?
– Государь, княгиня Старицкая его в темнице гноит.
– За какие такие злодеяния?
– А за то, что он твоей стороны держится и выступил против Старицких. Как бы не извела его Ефросинья.
– Доставить Савлука Иванова ко мне сюда, в Александровскую слободу. Срочно, Малюта! Одна нога здесь, другая в Старице. А коли воспротивится княгиня, то и ее схватить и тоже привезти сюда вместе с князем Владимиром.
– Слушаюсь, государь! Это мы мигом.
– Не переусердствуй, Малюта.
– Сделаю все как надо.
К вечеру в царский дворец был доставлен дьяк Иванов. Царь допросил его. Тот подтвердил, что именно по наказу княгини Ефросиньи Богдан Хлызнев предупредил полоцкого воеводу о намерении царя осадить и взять крепость.
Иван отдал приказ провести расследование по делу Старицких. Ефросинье вспомнили и отношения с беглым князем Ростовым, и заговор с целью убийства Дмитрия, первого сына царя, и активное противостояние во время болезни Ивана. Ничего не забыли, все документально оформили. Старица была взята под контроль дружиной Головина.
Но Иван Грозный не желал самолично судить тетку и двоюродного братца, поэтому вынес дело на рассмотрение высшего духовенства. Князь Владимир Андреевич и его мать должны были каяться в своей вине перед собором.
Однако княгиня Ефросинья, не в силах перенести такого позора, боясь казни за свершенные преступления, обратилась к царю и митрополиту с просьбой о принятии монашества. Иван Васильевич простил тетку. Она приняла постриг в Воскресенском девичьем монастыре близ Кирилло-Белозерской обители, на печально известной реке Шексне.
Несмотря на оказанную милость, случившееся явилось для княгини Ефросиньи тяжелым ударом. Гордую, неукротимую, властную княгиню лишили главного, последней надежды увидеть на царском престоле своего сына. Государь простил и Владимира Андреевича Старицкого, понимая, что им управляла его мать. Иван Грозный вернул ему конфискованную вотчину, однако окружил своими слугами. Они внимательно наблюдали за ним и были готовы пресечь любые нежелательные деяния с его стороны.
