Легион между тем совершал свой долгий путь, приближаясь к Лизимахии, где должна была совершиться переправа на азийский берег. Поход проходил без больших приключений. Только в Ремезиане, через который проходил легион и остановился на трехдневный отдых, у легионеров произошла грандиозная драка с местными волопасами. Солдаты хотели похитить у них телку. Разобрать дело было поручено Корнелину, исполнявшему обязанности лагерного префекта. Трибун собрал центурию, к которой принадлежали принимавшие участие в краже телки солдаты, и хмурых волопасов. Он вспомнил примеры суровых наказаний за проступки против воинской дисциплины, Катона, вернувшегося с флотом к берегу, где его криками призывал оставшийся по оплошности солдат, только для того, чтобы казнить солдата для примера другим, и решил, что каждый получит по сто розог.
Всего провинившихся было шесть человек. Это были здоровенные паннонцы, которые могли выдержать и не такое количество ударов. Назначенные для экзекуции легионеры были нарочно выбраны среди гетов и герулов. Свистнула лоза. Несчастный, положенный на скамейку, охнул, но сжал зубы. Центурион, тоже герул, считал удары:
– Тридцать два, тридцать три, тридцать четыре...
Свистели лозы, багровые рубцы покрывали мускулистые, прекрасные, как у Геркулеса, спины солдат, страшные вздохи вырывались иногда сквозь сжатые зубы.
Когда экзекуция была закончена и осужденных на плащах унесли прочь, Корнелин вышел перед центурией с подобающей случаю речью. Цессий Лонг подсмеивался над его страстью произносить речи перед строем.
Солдаты хмуро смотрели на префекта, ожидая, что он им скажет. Трибун поднял руку:
– Вы видели, мужи, как было поступлено с вашими товарищами, потому что они запятнали звание солдата недостойным поступком: кражей телки у сих добрых волопасов. Пусть никто из вас не украдет впредь ни курицы, ни колеса, ни грозди винограда. Живите тем, что вам полагается, а не слезами жителей провинций. Смотрите, чтобы все у вас было в порядке, обувь и оружие. Пусть жалованье остается у вас в поясе, а не в кабаке. Пусть каждый с достоинством носит свое кольцо. Я кончил. Можете идти.
Солдаты разошлись, вспоминая не столько речь трибуна, сколько свист богомерзкой лозы.
– Жестокий пес, – ругали солдаты Корнелина, – да съедят свиньи его печень!
– Это что, – отвечал им Маркион, – а вот мне пришлось служить под началом Песцевция Нигера. Вот суровый был трибун! Однажды приказал отрубить головы десяти легионерам и только за то, что они украли курицу и сожрали ее. А курица – не телка. Весь легион умолял его о пощаде. Опасаясь открытого возмущения, он помиловал солдат, но обязал каждого уплатить в десять раз дороже за украденную курицу, и в течение всего похода не разрешил им разводить огонь в палатке и есть горячую пищу.
– Вот тебе и отведали курочки! – смеялись солдаты.
– А во время дакийской войны, – продолжал Маркион, – это мне рассказывали, увидев, что солдаты пьют вино во время похода из серебряного кубка, приказал вывести из употребления серебряную посуду и пить из деревянной. И не вино, а воду с уксусом. Кроме того, разогнал всех булочников, пирожников и заставлял всех питаться сухарями. А одного солдата, который изнасиловал девчонку, велел привязать за ноги к двум пригнутым к земле деревьям и отпустить. Разорвало беднягу!
– Ну, это уж очень строго. За что?! И девчонке было приятно, и военному делу без ущерба, – не согласился кто-то из солдат с таким приговором.
– Пьют кровь, проклятые трибуны! – выругался другой.
– Без этого тоже, друзья, нельзя, – вступился Маркион за трибунов.
– Мы как собаки! Нас кормят хлебом, но нещадно бьют, – горько сказал третий.
– А теперь помолчи, – мигнул ему глазом Маркион, видя, что к ним пробирается центурион, тот самый, что считал удары, огромный, с кулаками, точно отлитыми из свинца, с челюстями, как у нильского крокодила, с лозой в красной лапе...
Антиохия, раскинувшая по обоим берегам Оронта свои сады, термы, осененные колоннадами улицы, храмы, рыбные и хлебные базары, палестры, амфитеатры, базилики и святилища нимф, встретила Пятнадцатый легион приветственными кликами и рукоплесканиями. Пришел еще один легион, чтобы защищать ее очаги, банки, хлебные магазины, торговые предприятия, склады, лавки музыкальных инструментов, ковров, пряностей и парфюмерии, ее школы и театры, страховые конторы, лавчонки менял, доходные дома, рыбные садки, лупанары на все вкусы, мастерские башмачников и сукновалов, гостиницы для путешественников, кузницы, булочные, конуры составителей гороскопов, обжигательные печи гончаров, роскошные дома откупщиков и судовладельцев, хижины бедняков.
Легионеры, почистившись с дороги, приведя себя в надлежащий вид и сняв чехлы с орлов и центурионных значков, проходили по Дафнийской дороге, чтобы продефилировать мимо форума и продемонстрировать еще раз мощь римского оружия. Городские зеваки, продавцы цветов и освежающих напитков, уличные мальчишки, раскрашенные, как куклы, куртизанки, случайные прохожие, члены муниципального совета, жадные до зрелищ старички, лавочники, сбежавшиеся со всех сторон служанки рукоплескали и посылали воздушные поцелуи изображениям августа, которые несли перед когортами облаченные в леопардовые и волчьи шкуры знаменосцы. Приближался прохладный вечер. Солдаты перемигивались с женщинами. Скрипели колеса повозок и карробаллист, волы тащили тяжелые катапульты, конница вздымала пыль, от которой отмахивались антиохийские красотки, и когда казалось, что шествие кончено, новая центурия выходила из-за угла.
Сам родом из Антиохии, Александр, верхом на коне, рядом с Корнелином, показывал ему:
– Посмотри, какие прекрасные здания! Вот термы Траяна. А там лежит большая дорога Антонина Пия...
На углу какой-то человек в грязной порванной одежде, только что вышедший от виноторговца с кувшином в руках и с лавровым венком на голове, должно быть, ритор или пиит, увенчанный на пирушке за какую-нибудь эпиграмму, при виде грохотавших по мостовой метательных орудий закричал пьяным голосом:
– Эллины побеждали мир гением Александра, а вы, римляне, вы побеждаете только вашей фортуной...
Произнеся эту тираду, он покачнулся и упал под ноги лошадей. Вино с бульканьем обильно потекло из горлышка кувшина. Две женщины, с едва прикрытыми грудями, тоже украшенные венками из цветов, со смехом стали поднимать защитника славных эллинских традиций. Корнелин не выдержал и вытянул его плетью. Солдаты захохотали. Эллин орал:
– На кого ты поднял руку? На великого поэта!
– Ступай домой и проспись, пьянчужка, – крикнул Корнелин.
– Погибаю в неравном бою, – вопил пьяница.
Александр, великий поклонник римского мира, покачал головой:
– Рим сделал то, чего не могли бы сделать десять Александров! Рим спаял цементом вселенную, дал мир, организовал жизнь на долгие века. За его спиной эллины могут спокойно продолжать свои споры до хрипоты на городских площадях.
– По-своему этот пьяница прав, – усмехнулся Корнелин, – наши августы мало похожи на Александра.
– Не в этом дело! Зато у них отличные префекты канцелярий и неплохо налажена переброска войск. И как эти глупцы не могут понять, я говорю о мужах вроде этого поэта с розовой лысиной в лавровом венке, что Рим не суть географическое понятие, что Рим – это весь мир, порядок, организованный на земле для блага всех народов и даже варваров.
– Ты должен написать панегирик Риму, – сказал Корнелин.
– Его напишут другие.
Легионы передвигались на Восток, стягиваясь к Эдессе, где была расположена главная квартира императора: из Африки пришел стоявший в Ламбезе Третий легион. Из Александрии Третий Киренейский, две алы конницы, панноская и испанская когорты; из Рима еще раньше был переброшен Второй Парфянский. Наконец, в Сирии и на берегах Евфрата были расположены такие, покрытые неувядаемыми лаврами, легионы, как Четвертый Скифский, легатом которого был отец императора, Двенадцатый Громоносный, Шестой Железный, Первый и Третий Парфянские, герой Иудейской войны – Десятый, солдаты которого гордились, что в свое время легатом у них был Траян, и другие восточные легионы, алы варварской конницы, когорты лучников, вспомогательные части, осадочные парки, обозы, мастерские и склады боевых припасов и провианта.
В основе всех этих событий лежали экономические причины. Рано или поздно должна была вновь разгореться борьба за караванные дороги, которые на огромные расстояния находились в руках парфянских царей. Пошлинные тарифы были очень высокими. Торговля империи несла ущерб. Надо было заставить Артабана, который царствовал в то время в Парфии, колеблемой смутами и раздираемой раздорами правителей провинций – сатрапов, продажных, распущенных и мало пригодных к управлению своими народами, подписать новый, более выгодный для Рима договор. Идеальным разрешением вопроса был бы полный разгром Парфии, чтобы Рим мог вести непосредственные сношения с Индией, в товарах которой так нуждалась империя. Об этом прожужжали все уши августу в Антиохии, соблазняя его подвигами, подобными тем, что совершил на сем пути Александр. Но сначала Каракалла попытался уладить все мирным путем и просил у царя Артабана руки одной из его дочерей. Все здесь перемешалось – экономика, караванные тарифы, мечты об Индии, сластолюбивое желание вкусить любовь варварской принцессы. Артабан отказал: слишком чудовищным казался царю жених, о кровосмесительстве которого вести дошли до столицы Парфии – Ктезифона. Тогда оставалось только разрешить вопрос с оружием в руках. Армия была двинута форсированными маршами и в глубокой тайне из Эдессы в Безабду на берегу Тигра, где кончалась римская дорога Безабда – Антиохия. Марш был рискованным, и при некоторой ловкости неприятель всегда мог нанести удар по коммуникационный путям, например, на Эдессу, что отрезало бы армию от антиохийской базы. Адвент настоял на том, чтобы в Сингаре был образован охранительный отряд и оставлен легион в Данабе, а также все гарнизоны в городах на Евфрате.
