с грохотом швырял что-нибудь на стол и разражался оскорблениями, Хамза стоял не шевелясь, офицер бушевал и в конце концов бросал ему: пошел вон. Когда Хамзе казалось, что офицер снова не в духе, он изо всех сил старался не попадаться ему на глаза, но и это офицер мог счесть дерзостью, если звал Хамзу, а того не оказывалось на месте или он слишком долго не шел.
Хамза все лучше понимал немецкий, улавливал многое, что говорил офицер; порой он повторял одну и ту же фразу, особенно когда писал: «Почему все так? Почему все так?» Он восклицал, осердясь на жару или на того, к кому адресовался: нет нужды повторять снова и снова, а я именно этим и занимаюсь. Иногда обращался напрямую к Хамзе, словно они о чем-то беседовали: бесконечно глупо объяснять свои решения и наши действия и вдобавок неубедительно. Мы просто повторяем одно и то же по многу раз. В такие минуты Хамза притворялся глухим — а офицер, пожалуй, его и не видел.
Как-то раз обер-лейтенант объявил, что через два дня состоятся крупномасштабные маневры и необходимо привести войска в боевую готовность. Подготовка усилилась, все чаще приходили распоряжения и телеграммы. Ждали приказа выступать. Офицеры подолгу советовались, выводили солдат на ежедневные занятия. Надвигалась война. Вечером того суматошного дня наступило затишье, Хамза убирал комнаты офицера, вдруг воцарилось зловещее молчание, да такое глубокое, что он испугался.
— Что ты здесь делаешь? Каким образом такой человек, как ты, затесался в этот скотский мирок?
— Я здесь, чтобы служить кайзеру и шуцтруппе. — Хамза вытянулся во фрунт, уставился перед собой.
— Ну разумеется. Нет дела благороднее! — насмешливо сказал офицер и подошел к нему. — Пожалуй, ты можешь задать мне такой же вопрос. Что делает в этой дыре человек из очаровательного городка Марбаха? Я родился в семье военных, это мой долг. Поэтому я здесь — чтобы получить то, что принадлежит нам по праву, поскольку мы сильнее. Мы якшаемся с отсталыми дикарями, единственный способ ими править — вселять страх в их тщеславных Liliputmajestät [47] султанов и силой принуждать к повиновению. Шуцтруппе — наше орудие. И ты тоже. Мы хотим, чтобы вы были дисциплинированными, послушными и беспредельно жестокими. Мы хотим, чтобы вы были толстокожими, бессердечными хвастунами и не задумываясь выполняли наши приказы, мы же вам щедро заплатим и воздадим по заслугам — даже рабу, солдату и изгою. Но ты не такой, как они. Ты дрожишь, присматриваешься, вслушиваешься в каждый стук сердца, словно все, что творится вокруг, для тебя пытка. Я наблюдаю за тобой с самого первого дня, когда вас привезли сюда. Ты мечтатель.
Хамза не шевелился, таращился перед собой.
— Я вызвал тебя из строя, потому что мне понравился твой вид. — Офицер стоял в двух шагах от него. — Ты боишься меня? Я люблю, когда меня боятся. Это придает мне силы.
Офицер шагнул вперед и ударил Хамзу по левой щеке, потом тыльной стороной ладони по правой щеке. Хамза ахнул от неожиданности, почувствовал, как закололо щеки. Офицер стоял в считаных сантиметрах от него, и Хамза снова почуял терпкий лекарственный запах, который заметил в первое утро, когда обер-лейтенант наставлял рекрутов: теперь Хамза знал, что это шнапс.
— Больно тебе? Меня твои страдания не трогают. — Офицер подошел совсем близко. Хамза отвернулся, чтобы не встречаться с ним взглядом, увидел, как бьется жилка на виске командира. — Отвечай на вопрос. Ты боишься меня?
— Ндио бвана, — громко произнес Хамза.
Офицер рассмеялся.
— Я учу тебя говорить и читать по-немецки, чтобы ты понимал Шиллера, а ты отвечаешь мне на этом детском языке. Отвечай как следует.
— Jawohl, Herr Oberleutnant, — поправился Хамза и добавил про себя: Scheißer [48].
Офицер угрюмо взглянул на Хамзу и сказал:
— Ты потерял свое место в мире. Не знаю, почему меня это заботит, но так оно и есть. А впрочем, может, и знаю. Вряд ли ты понимаешь, о чем я говорю. Вряд ли ты догадываешься об опасностях, которые тебя окружают. Ладно, иди работай. — Офицер развернулся и направился в спальню, бросив через плечо: — Проваливай и приготовь мне экипировку к маневрам.
* * *
Война началась через два дня. В то утро, когда они вернулись с маневров, пришла телеграмма с приказом. Им надлежало на поезде доехать до Моши и оттуда дойти до позиций возле границы для укрепления линии обороны. Приказы передавали с вышколенной и отточенной расторопностью. Сперва отряды солдат, распевая строевые песни, дошли боевым порядком от бомы до городка, офицеры ехали впереди и сзади. Следом за солдатами двигались рабочие отряды, жены, дети, скот, так что, когда все наконец погрузились в поезд, ни рабочим, ни оруженосцам там не нашлось места, они вынуждены были ехать на крыше. Из Моши они направились на север, к границе с Британской Восточной Африкой. В те годы дела в этой части света обстояли вот так. Всем владели европейцы: Британская Восточная Африка, Германская Восточная Африка, Португальская Восточная Африка, Бельгийское Конго.
Колонна из полутора сотен аскари со всеми сопровождающими растянулась километра на полтора. Аскари шагали в голове, перед ними ехали офицеры, следом врачи и санитары. Обычный порядок на марше и в бою. За ними рабочие отряды несли снаряжение, боеприпасы, провиант и личные вещи офицеров. За ними двигались все прочие; замыкал шествие небольшой отряд аскари под командованием офицера-немца — дабы предотвратить дезертирство и воров-ство.
Солдатские подружки и жены не просто так следовали за лагерем. В переходах шуцтруппе сопровождала вся бома. Во-первых, без своих спутниц аскари не пошли бы воевать. Во-вторых, шуцтруппе старалась кормиться самостоятельно: женщины добывали пищу и сведения, готовили еду, торговали, если была такая возможность, удовлетворяли все потребности мужей. Висману при организации шуцтруппе пришлось пойти на эту уступку, и отказаться от нее было немыслимо, поскольку это было чревато массовым бунтом и дезертирством.
Многие аскари из отряда Хамзы были опытными бойцами, некоторые знали эту местность. По вечерам на биваке они рассказывали о былых подвигах в здешних краях: как подавляли восстание непокорного вождя вачагга Ринди и его сына Мели, как повесили еще тринадцать вождей, как сровняли с землей целые деревни за саботаж или за то, что жители прятали еду, как расправились с мятежными народами меру и аруша, убивавшими немецких миссионеров. Для аскари все они вашензи. Их следовало подчинять, сечь, карать, держать в страхе. Чем больше они бунтуют, тем сильней наказание. Так действовала шуцтруппе. При малейших признаках сопротивления этих Schwein били, резали их скот, сжигали дотла деревни. Таков приказ; усердие и пыл, с каким аскари
