— Он всегда был добр ко мне, пока я был маленьким, — задумчиво сказал Джонатан. — Он часто играл со мной. Любил меня. Я виделся с ним так же часто, как и с приором Филипом. — Слезы ручьями бежали из его глаз. — Это был мой отец. Мой отец. — Он снова взглянул на Джека. — Почему он бросил меня?
— Они подумали, что ты все равно умрешь. У них не было молока, чтобы кормить тебя. Я знаю, они сами голодали. Им не к кому было обратиться за помощью. Они не знали, что поблизости находится монастырь. Кроме репы, у них не было никакой еды, а от нее ты бы сразу умер.
— Они все-таки любили меня.
Джек видел тот день так ясно, словно все произошло только вчера: затухающий огонь, свежая земля на могиле и крохотное розовое существо, сучащее ручками и ножками под старой, рваной накидкой. Надо же, кто бы мог подумать, что из него вырастет такой длиннющий мужчина, который сейчас горько плакал, сидя на голой земле.
— О да, они любили тебя, — сказал Джек.
— Как же так получилось, что никто никогда не говорил об этом?
— Тому, конечно, было стыдно, — сказал Джек. — Мать моя наверняка знала об этом, да и мы, дети, тоже чувствовали, что произошло. И все же эта тема всегда была запретной. И потом, мы никогда не связывали того ребенка с тобой.
— Но Том должен был знать.
— Да.
— Почему же он не забрал меня к себе?
— Вскоре после того, как мы оказались здесь, моя мать оставила его, — сказал Джек, и грустная улыбка тронула его губы. — Ей трудно было угодить. Точно как Салли. Значит, Тому пришлось бы нанимать кормилицу, чтобы заниматься тобой. Мне кажется, он размышлял так: почему бы не оставить малыша в монастыре, ведь там о нем будет кому позаботиться?
Джонатан кивнул:
— О, старый добрый Джонни Восемь Пенсов. Упокой, Господь, его душу.
— Так Том мог больше времени проводить с тобой. Ты ведь целыми днями носился по монастырскому двору, а он как раз работал там. А если бы он забрал тебя к себе и оставил с няней, вам бы пришлось намного реже видеться. И, я думаю, с годами, пока ты рос монастырским сиротой и, кажется, был по-своему счастлив, Том приходил к мысли, что лучше все оставить как есть. Люди часто отдают своих детей Богу.
— Все это время я стремился узнать правду о моих родителях, — сказал Джонатан. Джек почувствовал, как у него сжалось сердце. — Я изо всех сил старался представить себе, как они выглядят, просил у Бога встречи с ними, спрашивал: любят ли они меня, почему бросили? Теперь я знаю, что мама моя умерла, дав мне жизнь, а отец до конца своих дней был рядом со мной. — Он улыбнулся сквозь слезы. — Я не могу передать тебе, как я счастлив.
Джек сам был готов разрыдаться. Чтобы хоть как-то скрыть свои чувства, он сказал:
— А ты очень похож на Тома.
— Правда? — Джонатан был этим очень доволен.
— Разве ты не помнишь, каким высоким он был?
— Тогда все взрослые были для меня высокими.
— У него были такие же красивые черты, как у тебя. Если ты когда-нибудь задумаешь отпустить бороду, люди наверняка примут тебя за Тома.
— Я помню день, когда он умер, — сказал Джонатан. — Он водил меня по ярмарке, мы смотрели, как травили медведя. Потом я взобрался на стену алтаря, а когда надо было спускаться, очень перепугался. И тогда Том помог мне. Потом он увидел, как приближаются люди Уильяма. И запер меня в монастыре. В тот день я в последний раз видел его живым.
— Я помню, как он снимал тебя с алтаря, — сказал Джек.
— Он хотел уберечь меня от опасности, — задумчиво произнес Джонатан.
— Потом он стал спасать других.
— Он так любил меня.
Джек вдруг сообразил:
— Это ведь может помочь Филипу на суде, как ты думаешь?
— Я совсем забыл… Конечно же. О Боже!
— У нас ведь теперь есть неопровержимые доказательства, — изумился Джек. — Я видел младенца, видел священника, не видел только, как ребенка передали в монастырь.
— Франциск видел. Но он брат Филипа, и к его свидетельству могут не прислушаться.
— Моя мать и Том были вместе в то утро, — сказал Джек, изо всех сил напрягая память. — Они говорили, что собираются искать того священника. Готов поклясться, они пошли в монастырь, чтобы убедиться, что с ребенком все в порядке.
— Если она скажет об этом в суде, это может решить дело, — нетерпеливо сказал Джонатан.
— Но Филип считает ее ведьмой, — сказал Джек. — Позволит ли он ей выступать свидетелем?
— Надо попробовать его уговорить. Но она тоже ненавидит его. Станет ли она говорить?
— Не знаю, — сказал Джек. — Давай спросим у нее.
* * *
— Прелюбодеяние и кумовство?! — воскликнула мать Джека. — Филип?! — Она рассмеялась. — Боже, какая нелепость!
— Мама, это очень серьезно, — сказал Джек.
— Даже если его посадить в бочку с тремя потаскухами он не притронется к ним. Просто не будет знать, что с ними делать!
Джонатан явно нервничал:
— Над приором Филипом нависла беда. Даже если обвинения и звучат нелепо.
— А с чего вдруг мне помогать ему? — сказала Эллен. — Я от него никогда ничего, кроме головной боли, не имела.
Этого Джек и боялся. Мать его так и не простила Филипу, что тот разлучил ее с Томом.
— Точно так же он поступил и со мной. Но я больше не держу на него зла, почему бы и тебе не простить его?
— Я не из тех, кто прощает обиды.
— Хорошо, пусть не ради Филипа, сделай это для меня. Я хочу продолжать строить в Кингсбридже.
— Зачем? Церковь ведь уже построена.
— Я задумал выстроить новый алтарь на месте того, что возвел Том. В новом стиле.
— О, Бога ради…
— Мама! Филип — хороший приор, и, когда он уйдет, на его место встанет Джонатан, но для этого нужно, чтобы ты пришла в Кингсбридж и выступила на суде.
— Ненавижу суды, — сказала Эллен. — От них никогда нельзя ждать хорошего.
От всего этого можно было сойти с ума. В ее руках была судьба Филипа: только она могла доказать его невиновность. Но мать Джека была упрямой старой женщиной, и он боялся, что не сможет уговорить ее.
Попытался еще раз убедить ее:
— Может быть, тебе трудно дойти до Кингсбриджа? Все-таки возраст. Сколько тебе сейчас — шестьдесят восемь?
— Шестьдесят. И перестань меня дразнить, — огрызнулась Эллен. — У меня сил побольше, чем у тебя, сынок.
Похоже, подумал Джек. Ее волосы были белыми как снег, лицо изрезали глубокие морщины, но ее удивительные золотые глаза видели все гораздо лучше, чем прежде: стоило ей только взглянуть на Джонатана, как она сразу поняла, кто он такой.
— Ну что ж, мне нет нужды спрашивать, зачем ты здесь, — сказала она, обращаясь к Джонатану. — Ты ведь теперь знаешь, откуда ты взялся? Боже, подумать только, ты такой же высокий и почти такой же широкоплечий, как твой отец. — Она была по-прежнему независима и своенравна.
— Салли вся в тебя, — сказал Джек.
Эллен это понравилось.
— В самом деле? — Она улыбнулась. — Чем же?
— Тоже упрямая как осел.
— Хм. — Мать сердито посмотрела на сына. — Ничего, это у нее пройдет со временем.
Джек решил, что пора еще раз попросить ее.
— Мама, пожалуйста, пойдем с нами в Кингсбридж. Умоляю тебя, скажи правду.
— Не знаю, не знаю, — ответила она.
— Я хотел бы попросить тебя о другом, — сказал ей Джонатан.
Джек с удивлением ждал, что же скажет монах. Он боялся, что тот сгоряча выпалит что-нибудь такое, что не понравится матери: настроить ее против себя можно было одним словом, в особенности священнику. Джек затаил дыхание.
— Ты можешь показать мне место, где похоронена моя мать? — спросил Джонатан.
Джек потихоньку выдохнул. В этом ничего страшного не было. В самом деле, монах нашел единственную возможность немного растопить лед в сердце этой женщины.
Эллен действительно сразу оттаяла.
— Конечно покажу. Я уверена, что найду то место.
Джеку не хотелось терять время. Суд начнется утром, а им еще столько нужно успеть. Но он чувствовал вместе с тем, что торопить судьбу не следует.
— Ты хочешь пойти туда прямо сейчас? — спросила Эллен у Джонатана.
— Да, пожалуйста. Если можно.
— Хорошо. — Она встала. Накинула на плечи накидку из заячьего меха. Джек хотел было сказать, что ей будет жарко, но потом передумал: пожилым часто бывает холодно даже в теплую погоду.
Они вышли из пещеры, где пахло лежалыми яблоками и костром, и через густые заросли, закрывавшие вход в нее, вышли на весеннее солнце. Эллен уверенно пошла впереди, а Джек и Джонатан двинулись следом, держа своих лошадей под уздцы. Лес так зарос, что ехать верхом было очень трудно. Джек заметил, что мать шагала медленнее обычного. Видно, сил все-таки не так много, как прежде, подумал Джек.
Сам он этого места ни за что бы не нашел. Было время, когда он так же без хлопот мог найти нужную тропинку в чаще, как сейчас легко передвигался по улицам Кингсбриджа. Теперь лесные поляны все казались ему очень похожими, словно на глаз незнакомца все дома в городе были на одно лицо. Мать уверенно шла по тропкам, вытоптанным дикими животными. Джек раз за разом отмечал в памяти что-то знакомое с детства: вот на этом огромном дубе он спрятался однажды от свирепого кабана; вот садок для зайцев, который кормил его когда-то; в этой протоке он раньше голыми руками мог поймать самую жирную форель. Иногда он с точностью узнавал, где находится, а порой терялся, не в силах вспомнить того или иного места. С удивлением думал он о том, что когда-то лес, теперь совсем чужой, был его домом, и все эти ручейки и заросли уже ни о чем не говорили ему, как его хитроумные приспособления и шаблоны были малопонятными предметами для крестьян. Если бы он только подумал в те дни о том, как повернется его жизнь, спросил себя, что ждет его впереди, он не смог бы не только ответить, но даже предположить, какое будущее открывалось впереди.
