К первому варианту его понуждал серебряный православный крест. Он лежал в сундучке под топчаном Воздвиженской кельи, но даже оттуда настаивал на умерщвлении плоти. Отчего столь силен крестик? Оттого, что его мать родная тебе навесила, оттого, что с колыбели тебя к нему приучали. И еще — от авторитета орудия казни Христовой. Сравните: кто более значим в русском обиходе? — православный крест или языческая монетка в пять тетрадрахм? Конечно, крест! Но крест, он во-он где! — а монетка тут, на груди болтается, бьется, волнуется, заряженная цветом папоротника. Дергает за шею, валит в кусты, нашептывает гадости на языке оригинала — латыни. Давай, говорит, Федя, отдрючим какую-нибудь русалку, чтоб не очень-то хвостом крутила!
Не успел Федор согласиться вполне определенно, как русалка выплыла из травяного дыма, обвила его шею белыми руками — вот ужас! — без костей! — и потянула парня на самое дно лесной поляны — в траву, в темень, в жар своего молодого и вовсе не рыбьего тела. Одно успокаивало совращаемого Федора, что русалкой была не первая встречная потаскушка с Красной площади, а представленная дама — Вельяна — исполнительница женской роли в вечернем спектакле. К тому же она приходилась старшей сестрой его братьям по оружию Ярику и Жарику. А сестра моего брата — моя сестра. А сестру в Иванову ночь разрешено иметь на законных основаниях.
Впрочем, скорее не он ее, а она его имела. Она была местная, опытная в языческих традициях дева. А Федя только в первый раз... — нет, стыдно признаться! — ... «принимал участие в празднике солнцестояния». Зато его «солнце» стояло крепко. Било не в бровь, а в глаз. Нет, — в глаз бы пришлось, если б у русалки ноги были срощены. А Вельяна очень ловко оплела ими Федю.
И сколько кругов сделало это «великое солнце» — нам не узнать, но Федор провалился в дрему среди непорочной травы порочного русского леса.
Взошло настоящее солнце. Вельяна растворилась, зато ее братья стояли над Федором в целости и сохранности. И медведь их не задрал, и Купала миновала, и русалки за мелочностью лет не тронули. Конечно! — у Ярика в руках торчала огромная рогатина с позеленевшими медными наконечниками, а Жарик тащил настоящий боевой лук, правда, без тетивы.
— Пойдем к старцам, — сурово сказали братья.
Пошли.
«Понятно, — думал конвоируемый Федор, — что мне старцы скажут. Типа, женись на русалке, и концы в воду!».
Но нет, ничего. Старцы очень спокойно, с уважением встретили Смирного, предложили садиться, налили кваску на опохмелку, начали разводить вокруг да около. Слов у них по московским меркам имелось небогато, так что беседу легко вынесло к главной теме: «Вы, господин воин, теперь почетный член нашего племени!». Слово «член» смутило Федора, но вскоре выяснилось, что здесь его понимают буквально. И причиной членства ему объявили не тройной экстаз русалки, а папоротниковое чудо.
Рядовые бойцы Ярик и Жарик поступили не по-московски. Они не стали зарывать свои золотые в собственном погребе, а прямо с утра, не ложась спать, протопали к вождям и нагло запросили повышения в звании. Они предъявили золотые монеты, номинал которых в несколько раз превышал годовой бюджет деревни, ибо не в ходу здесь были «ефимки» голландской чеканки. Старики легко согласились считать братьев взрослыми в обмен на рассказ о тайне папоротникового цвета. Ярик и Жарик рассказали. Старцы не поверили. Близнецы поклялись Великим Солнцем и заявили о наличии стороннего свидетеля — московского всадника, выше которого, сами понимаете, никого не найти. Призвали Смирного.
Теперь Федор смотрел на вождей прозрачными голубыми глазами и врал вдохновенно. «Да, папоротник зацвел. Цвет папоротника — не цветковый, а световой. Он не рождается из соков земли, а отражает золото Великого Солнца, — а вы как думали — что это будет смертный лепесток, а не вечный свет? Да, рыть начали точно по звездам. Какие заклинания говорили? Да всякие, на незнакомом местном языке, слов не помню, был под воздействием».
Короче, старцы удовлетворились, выпили еще, внимательно осмотрели Федину третью монету: гляди-ка — сходится с теми двумя! — значит, правда!
От полноты чувств старцы предложили Смирному все, что пожелает. Федор пожелал говорить по важному делу. Далее он трудно и потно рассказывал мудрецам о горьком состоянии царя Ивана — тезки вашего Ивана купальского, о смертельной болезни царица Насти, и что подозревают отраву, и вообще, царь считает, что проклят силами земли. Или воздуха. И что ему посоветовать?
Рецепт оказался прост, особенно по второму пункту. Отравление легко лечится, но только раз в году. Нужно в Иванов день собрать три травы — кровохлебку, босянку и уздец... — нет, это название такое, — смешать эти травы, пить их водяной настой перед отравой или сразу после — по три раза в день — или сколько раз вы в Москве едите? Вот и все дела. Так что, жди Иванова дня, собирай и будь здоров! Какого Иванова дня? А! — да вот этого ж! То есть, сегодняшнего, то есть, ждать как бы и не надо — иди и рви!
Ярик и Жарик тут же вызвались накосить лечебных трав, ибо за ними далеко ходить не требовалось — не папоротник!
Дети убежали, и старики как-то сразу погрустнели, расслабились. Выпили еще. Стали мрачно рассказывать, что приезжали тут к ним всякие — и князья, и бояре, и купцы, и попы. Все хотят одного — спасения души. И так им объясняли, и эдак, что есть душа — нету власти, нет войска, нет товара, нет риз золоченых. А есть ризы, есть войско да царство, — какая ж тебе душа? Никакой! — это и детям понятно.
Короче, нечего везти царю Ивану, кроме трех снопов травы.
Смирной почесал в затылке, рубаха разъехалась, и старцы завороженно уставились на Федину монетку. Чуть не руками к ней потянулись. Начали путано объяснять, что в этой монете виден свет Великого Солнца, и она сама лучше других может ответить на самые трудные вопросы.
«Да. Клад она уже показала. Чем теперь перед Сильвестром отчитываться? Сказать, что пропил Белозерскую милостыню по неосторожности? Нет, лучше совру царю, что травы купил. Пусть погасит дорожные расходы».
Но дело оказалось нешуточным. То, что произошло дальше, можно было отнести на счет ночного наваждения, травяного дурмана или местного вина, кабы не солнце над головой, не трезвое утро, не здравый ум.
«Вот, — сказал один дед, — две плошки, одинаковые».
«Сымай монету, ложь в штаны», — сказал другой.
«Монета видела, какая у нас посуда, но что в нее льем, из штанов не видит. А видит это Великое Солнце. В одну плошку льем квас несыченый, в другую — хлябьевый сброд. Пробуй!».
Федя пригубил. «Так. Квас — слева, хлебово поганое — справа. Нужно следить за стариками, чтоб не смухлевали».
«Вот, — сказал первый дед, — имеешь ты вопрос, где хлябь? То есть, ты желаешь знать, где хлябь, а где — квас. Тут два вопроса, а не один. А Великое Солнце по два ответа не дает. Давай ему одну загадку. Вслух объявляй, чего желаешь. Но сначала зови Солнце. Говори так: «Великое Солнце, я твой сын!».
— Великое Солнце, я твой сын, — неуверенно произнес Федор.
— Давай монету. Вешай на палец. Держи, не дрожи!
Смирной вывесил тесемку с монетой на палец. Монета напряглась, стала заметно тяжелее, прекратила вращаться, замерла. Лик Великого Солнца отразился в ее плоскости, вызолотил профиль покойного императора. Цезарь не понравился Солнцу, — не русский был, чужой. Монета развернулась обратной стороной и замерла окончательно.
— Объявляй! — зашептал старец, — говори: «Великое Солнце, где хлябь?».
— Великое Солнце, где хлябь?..
Все напряженно застыли. Палец налился огнем. И вдруг монета качнулась, довернулась по вертикали, повелась вправо и бросила в чашку хляби зайчика золотой масти.
«Мать моя, непорочная!», — задохнулся Федор...
Слова о непорочности были тут неуместны, и монета закачалась безвольно. Зайчик исчез.
— Плохо подумал! — сказал один старец.
— Подумал плохо! — укоризненно вздохнули двое других.
— Ну, ты понял. Вот так, сынок, и разговаривай с Отцом Небесным, раз уж свят...
Вернулись братья, принесли траву. Федор стал прощаться, сказал, что нужно быстро доставить лекарство больной царице. «Конечно, быстро, — хором сказали старцы, — успей смешать и заварить, пока солнце стоит. Два, ну три дня. А пить потом можно хоть весь год! Только сцеживай, да мошку отгоняй!».
Федор оставил старикам золотой «ефимок», потому что Великое Солнце будет очень недовольно, если частицу папоротникового клада увезут с исконной земли.
«Правильное решение», — согласились старцы.
Захотелось Федору, естественно, и с «сестрой» проститься. Потрясающей была ведь Иванова ночь! Такие дела на всю жизнь запоминаются.
Ярик и Жарик — грустные и сонные — проводили Федю к своей избе. Вельяна встретила просто, ласково, даже весело. Услыхала об отъезде, с виду расстроилась не очень, но в глубине черных, русалочьих глаз мелькнуло горькое сожаление. Просила приезжать, «когда захочешь». Хотелось уже сейчас.
