Адам Фоулдз - Ускоряющийся лабиринт

— Не может быть.

— Это мое имя. Имя, которым нарек меня ангел Господень.

— Да, но ты как будто постарела — то есть мы оба, наверное. Этого не избежать, а? — выпростав руку, он прикоснулся к ее лицу. — О, да, — вздохнул он.

— О, да, — улыбнулась Мария. Ей удалось завладеть его вниманием. Видно было, что он готов. Между ними установлена сокровенная, неподдельная связь.

— Я знал, что ты придешь, — произнес он.

— Не сомневаюсь.

— Но как ты похудела.

— Я должна вам кое-что сказать, — начала она.

— Пойдем куда-нибудь — куда-нибудь, где нас не увидят. Спрячемся, чтобы чувствовать себя свободнее.

— Слушайте же…

— Ах! — ошеломил он её неожиданным возгласом. — Почему ты не приходила так долго?

— На все Господня воля, — ответила она. — Мы не вправе ее оспаривать.

— Да, да. Но мне пришлось так трудно.

Она увидела в его глазах слезы.

— Но вот я здесь.

— Ах! — вновь воскликнул он, взял ее за руку и поднес ладонь к своей щеке, пытаясь успокоиться. — Пойдем скорее. Пока нас не нашли.

Не отпуская ее руки, он повел ее прочь. Ему страсть как не хотелось спешить, не хотелось ее оскорбить, но отступать было некуда — вдруг им не будет дано больше ни минуты? Он потянул ее за собой подальше от дома, на обнесенный стеной двор, куда сваливали в компостную кучу скошенную траву и овощную ботву. Там он обхватил ее обеими руками и притиснул к себе. Она позволила. Почуяла в его душе жажду. Ее послали помочь ему. «Сам Господь послал меня к вам», — сказала она.

— Да, да. Не иначе.

И он принялся водить руками по ее шее, волосам, плечам, ягодицам.

— Нет, — заикнулась было она. — Нет, нет.

— Да. Наконец-то. Мы теперь вместе. Все правильно.

Правильно? Неужели это жертва, которую она должна принести? Епитимья за ее жизнь с мужем, напоминание о той жизни? Она хотела одного — стать орудием Господа. Так вот он каков, ее путь?

Этот человек ошеломлял своей страстью. Мария вдруг обнаружила, что лежит на спине прямо на мокрой траве, ощутила сладкий запах гнили. Джон задрал ей юбку и взялся за белье. В конце концов, тело ее принадлежит миру. Оно погибнет, обратится в прах. Мария закрыла глаза. Но ее Безмолвный Страж бдел.

Возясь со своими собственными пуговицами, Джон не переставал целовать ее лицо, глаза, скулы. И вот он нашел то, что искал. «Мария, — повторял он. — Мария».

Она заставила свое лицо окаменеть подобно маске. Но чувствовала, как он упирается в нее головой, как текут по ее щекам его слезы.

Он качался на волне ощущений, вдыхая запах травы, а золотой день ласкал его спину. Наконец ему удалось войти. Он постарел и отпустил брюшко, которое, словно подсунутая нарочно подушка, мешало ему продвинуться, а у нее такие острые кости. Но он входил в нее все глубже, глубже, и, наконец, из него вырвалась та самая вспышка света, молния, что пробила тьму, ветвясь и расширяясь. Всхлипнув, он прижал ее к себе.

«Мария», — простонал он и скатился с неё. Она попыталась встать. Но он удержал ее, и она подчинилась, прижавшись к нему, уткнувшись лицом в темноту его шеи. Он лежал затылком на пахучей, влажной траве и чувствовал тепло ее слез, что падали прямо на него. Ее волосы стелились по его лицу, скользили по губам. Он поднял взор. Перед его глазами вились прозрачные пятна. Жужжа, дрались две мухи. Над головой, в восхитительно высоком летнем небе, кричали стрижи. «Мария», — ощутив прилив счастья, повторил он и медленно закрыл глаза.

Деньги Теннисона быстро поместили в банк, после чего сразу же были сняты необходимые помещения, закуплены в изрядных количествах дуб, липа и граб и начата постройка пироглифа. Мэтью Аллен прогуливался среди скрежещущих буравов там, где рождалась новая машина, радуясь сногсшибательной мощи производства. Его не впервые пьянило рождение новых идей — идей, которые меняли весь ход его жизни и помогали найти себе место в мире, но впервые идея столь явственно воплощалась, выстраивалась, сколачивалась прямо на его глазах.

Он нанял двух работников. У одного из них, худого, были длинные проворные пальцы со столь широкими кончиками, что руки его были похожи на лапы водяной птицы. Другой был массивнее, с водянистыми глазами и медленным, вялым взглядом. Оба были резных дел мастерами, некогда работали на краснодеревщиков и отличались неразговорчивостью. Тот, что помассивнее, выгнул кисти рук, оглядел их и в вопросительной форме высказал свое недовольство отсутствием учеников и подмастерьев. Доктор Аллен заверил его, что для работы на пироглифе обучать никого не потребуется, да и работы, на счастье, будет не настолько много. Стоит только вырезать узор, и дальше все пойдет как по маслу. Был назначен день, когда им предстояло приступить к работе, и Аллен остался один в пустой мастерской, наслаждаясь ее упругой тишиной и разглядывая пока что молчащий двигатель Модели. А ведь скоро начнется так много всего! Он запер помещение и отправился домой поработать над рекламными объявлениями.

Мэтью Аллен удивительным образом умел уходить с головой в новое дело. Подобно киту, он часами не выныривал из нового проекта. Вынырнув, бывал шумен, жизнерадостен и голоден — и вскоре вновь исчезал. Фултон старался не отставать — в конце концов, это дело предстоит продолжить, а потом и унаследовать его — но зачастую просто не мог отыскать отца. Элизу временами раздражало, что все это происходит накануне свадьбы, однако она не жаловалась, поскольку знала, что толку все равно не будет, да и к тому же прекрасно справлялась сама.

Видя невозмутимую силу и неспешную властность Уильяма Стокдейла, Аллен все больше и больше передавал ему бразды правления лечебницей, особенно в Лепардз-Хилл-Лодж. К примеру, он не мог не восхититься тем, как Стокдейл одернул Джона Клэра, который как раз шел навстречу им по длинному коридору.

Стокдейл посмотрел сверху вниз на растерянного крестьянина, который, напрягая водянистые глаза, пытался его разглядеть. Он сообщил, что его фамилия Шекспир, и добавил, что говорит на семи языках. А расхваставшись, вдруг рассвирепел.

— Где Мария? — вопросил он. — Что вы с ней сделали? Она была со мной, а теперь ее нет.

Мэтью Аллен прервал его:

— Джон, Джон, постойте. Марии здесь не было. Ваше желание столь сильно, что вы ее себе вообразили. Понимаете?

Джон обернулся безо всякой искорки понимания во взоре.

— Нет, не вообразил. Слишком уж все было по-настоящему. Да, по-настоящему. Что вы с ней сделали?

— Ничего мы с ней не сделали, — отрезал Стокдейл. — Ее здесь не было! — Он навис над Джоном, ухватив того за плечо. — Ее здесь не было. Слышишь? Слышишь?

— Не…

Стокдейл слегка встряхнул его.

— Ее здесь не было. Ее здесь не было. Слышишь?

— Я…

— Ты понял. Ты все понял.

— Отпусти.

— Ты все понял.

— Я понял.

Позже Стокдейл делился с Алленом:

— Это не насилие, а так, физическое воздействие. Просто чтобы собрать их внимание, доктор.

Дома Аллен налетел на малышку Абигайль и сгреб ее в охапку, делая вид, что хочет укусить ее в живот. Абигайль от восторга задрыгала ногами. Он опустил ее на пол.

— Уф, — выдохнул он. — Ты становишься тяжеловата для подобных игр. Итак, милые дамы, — обратился он к жене и дочерям, — я заказал для вас новые платья, как вы и просили. Они будут у нас завтра — как раз поспеют к свадьбе.

— Точно будут? — Ханна сглотнула, превозмогая боль в горле. — А что ты заказал?

— Уверен, вам понравится. Выбирала ваша мать, по журналам.

— Да, так и было, — подтвердила Элиза.

Ханна страстно надеялась, что платье будет правильного цвета, с сумеречным оттенком, исполненным дали и поэзии. Она вновь сглотнула. Горло болело. Скребущая сухость прокладывала себе путь все глубже, и приходилось сглатывать, чтобы ее смягчить. Кости налились тяжестью, взгляд тоже. Медленно покачнувшись, Ханна огляделась по сторонам. Похоже, она заболевает. И будет больна во время свадьбы. Стоило ей это понять, как она чихнула и застонала. В голове зазвенело.

Дора взглянула на нее неодобрительно:

— Надеюсь, ты не собираешься проболеть мою свадьбу. Лучше уйди к себе, Ханна. А то еще заразишь тут нас всех.

— А ведь Артур и Эмили тоже могли пожениться, и у них была бы такая же свадьба. Если прищуриться, очень на них похоже. По-моему, у него лоб совсем как у Артура.

— Церемония будет в желтой гостиной, — откликнулся Септимус.

— И тогда он стал бы нашим братом. Милый, любезный друг.

— Стал бы. Мог бы стать. Хватит сослагательного наклонения. Случается лишь осуществимое.

— Случается лишь осуществимое? Неужели?

— Иного не дано. А что не так?

— Порой я не в силах вынести, знаешь ли. Не в силах… вынести.

— Да, — Септимус умолк и, выждав, когда пройдет, растает этот пронзительный миг, мягко продолжил, следуя за ходом своей мысли. — Он был словно создан для нее, верно. И, по сути, поднял ее со смертного одра.