Адам Фоулдз - Ускоряющийся лабиринт

— Да, — Септимус умолк и, выждав, когда пройдет, растает этот пронзительный миг, мягко продолжил, следуя за ходом своей мысли. — Он был словно создан для нее, верно. И, по сути, поднял ее со смертного одра.

— Да, а теперь она выйдет за этого болтливого гардемарина. Это ль не было паденьем![17]

— Вспомнил Гамлета, да? Артур был чудесный. Едва ли наша сестра найдет другого такого. До сих пор ведь не нашла.

— Ты слишком уж рассудочен.

— Я слишком устал изображать из себя что-то еще.

Братья Теннисоны, не выпуская из рук бокалов с вином, поклонились вновь пришедшим гостям. Все это не прошло мимо внимания наблюдавшей за ними Ханны. Ей нездоровилось. В тесном новом платье слишком уж яркого голубого цвета, с ноющими коленями и локтями, она то и дело вытирала пот со лба и с верхней губы кружевным платком. А вокруг, жужжа, текла своим чередом свадьба. Ханна пристально глядела на Дору и Джеймса, что сидели за своим маленьким столиком с вином и пряным пирогом, принимая поздравления. Среди столпившихся вокруг них гостей они казались маленькими, одинокими, прикованными к месту, отрезанными от мира детьми. Ханне такое положение представлялось унизительным, особенно в свете того, насколько неуместно смотрелись на Доре локоны. Эти двое были словно вытеснены за пределы праздника. Все остальные знали свое дело и могли развлекаться от души. Быть может, все было бы иначе, если бы Дора и Джеймс выглядели хоть немного счастливее. Однако они не смеялись, не радовались. Говорили только тогда, когда к ним обращались. Не держались за руки. Ханна повернулась к Аннабелле, чтобы поделиться с ней этим наблюдением, но вместо подруги обнаружила рядом с собой дядю Освальда и его маленькую смуглую жену.

— Здравствуй, — сказал он ей. — Твой отец устроил чудесный праздник.

Ханна сглотнула и ответила:

— В самом деле. — Откуда-то издалека до нее доносился громкий смех отца — показной, деланный и ритмичный, нисколько не похожий на тот, что разносился по дому, когда отец на самом деле радовался.

— И такое тонкое вино, — продолжил Освальд, поднимая мерцающий бокал с мадерой. Должно быть, дело было в ее болезни, но Ханна не могла отвести взгляда от его колышущегося опалового блеска.

— Вы же знаете отца, — сказала она.

— Знаю. С расходами он не считается.

— Какое милое платье, — включилась в разговор миссис Аллен, протягивая руку и прикасаясь к хрустящему волану на Ханнином рукаве.

— Благодарю, — Ханна вновь вытерла лоб платком.

— Ты себя хорошо чувствуешь? — спросил Освальд.

— Не вполне.

— Что ж твой отец ничего мне не сказал? Я бы захватил микстуру.

— А, Аннабелла, вот ты где!

— Да, я тут.

— Дядюшка Освальд, позвольте представить вам мою подругу Аннабеллу. Аннабелла, это мои дядя и тетя.

— Очень приятно познакомиться, — сказала Аннабелла и сделала реверанс.

— Взаимно, — кивнул ей Освальд. Его жена едва заметно присела в реверансе, не переставая потягивать вино.

— Дядюшка, вы нам позволите вас оставить?

— Конечно.

Ханна и Аннабелла под руку удалились.

— Что-то мне совсем плохо, — сказала Ханна.

— Ты очень горячая.

— Солнце слишком яркое.

— Послушай, а он тут?

Ханна попыталась заглянуть в исполненное нетерпения лицо подруги, однако белое платье Аннабеллы буквально ослепило ее ярким, бьющим прямо в глаза светом. Она вновь вытерла лицо.

— Да. Ты еще не видела их с братом? Они же здесь на голову выше всех.

— И который из двух — он?

— Что? Да вот же он. Тот, что красивее. С волосами.

— Ах да. Брюнет, как ты и говорила.

Ханна содрогнулась от страха перед тем, что ей предстояло сделать. Она была настолько слаба, что могла и не выдержать. Сейчас, сегодня, в этом самом месте ей предстоит с ним говорить. И ей просто необходимо было собраться с силами.

— Мы к ним подойдем? — спросила Аннабелла.

— Да, наверное, — ответила Ханна. И спасло ее лишь появление отца, который взял Аннабеллу за руку и с восхищенной улыбкой отвел руку в сторону.

— Очаровательно! — сказал он. — Вы просто обязаны познакомиться с другими гостями. Карлейли прислали письмо с извинениями, однако остальные вроде как уже здесь. Пойдемте же. И ты тоже, Ханна.

И Ханна пошла вслед за ними. Она спиной, не глядя, чувствовала, где стоит и что делает он: так животное знает, где его хозяин.

Боксер Байрон услышал голоса и заковылял в их сторону, загребая больной ногой. И вот он увидел их, увидел, что они творят, как опошляют истинную любовь. Перед его взором предстали молодые, которых связали, словно преступников, суровыми узами закона — и теперь они сидели среди людей, отнявших у него Марию. Он поспешно захромал к ним, покачивая плечами.

Между Фэйрмид-Хауз и садом он приметил санитаров, которым приказано было его не пускать. Поэтому он стоял поодаль и ждал, пока кто-нибудь из них не отвлечется. Вот к одному подбежала маленькая девочка, принесла пирожное, и пока он отошел вслед за ней на несколько ярдов, Байрон устремился в образовавшуюся лазейку.

Проталкиваясь сквозь прохаживающихся гостей, он взялся разыскивать доктора, сообщая об этом всем и каждому. И доктор не замедлил найтись.

— Где Мария? — набросился он на доктора.

— Джон, — произнес доктор, — вам не следует здесь находиться.

— Где Мария?

— Сейчас не время. Вы должны уйти. У моей дочери свадьба. — Он поманил к себе одного из санитаров.

— У вашей дочери? А моя дочь — Вики, ваша королева! И что вы мне на это скажете? Я требую вашего повиновения!

— Джон, вы должны уйти.

— И как вы меня заставите? Слушайте же и повинуйтесь! Где Мария?

— Джон…

Байрон прочел на лице доктора непреклонное нет, увидел закрытую дверь, которую немедля решил вышибить ударом кулака. Но не попал. Доктор сделал шаг вперед и под взглядами гостей попытался обхватить поэта, прижав его руки к бокам. Байрон высвободил одну из рук, ухватил с чьей-то тарелки кусок пирога и в ярости стиснул его изо всех сил. Начинка так и брызнула у него между пальцев. Остатки он попытался швырнуть доктору в лицо и вытереть пальцы о его самодовольную рожу. Доктор зажмурился и запрокинул голову. И тут появился Уильям Стокдейл. Он схватил Байрона за руки и на миг оторвал его от земли. Опустив поэта обратно, Стокдейл заломил ему руки за спину и скрутил.

— Прошу вас, уведите его.

— С удовольствием, доктор.

— В Лепардз-Хилл-Лодж… с каждым днем все хуже и хуже… — Отряхивая одежду, он обернулся к гостям, избегая укоризненного взгляда Доры. — Ничего страшного, — сказал он. — Ничего страшного.

Чарльз Сеймур наблюдал за происходящим со стороны с надменностью аристократа. Когда суматоха улеглась, он прислонился к стене, склонив набок голову, лениво вращая вино в бокале и едва заметно улыбаясь остальным гостям. Ханне пришлось направиться к нему по просьбе отца, который так настойчиво добивался его присутствия на свадьбе. Аннабелле он тоже предложил побеседовать с юным наследником. Несомненно, добавил он с грубой галантностью, она произведет на него впечатление. Ханна злилась. Время шло, а поговорить с Теннисоном ей так и не удалось. И кроме того, она больше не чувствовала себя ни цветущей, ни привлекательной. Вся мокрая, бледная, полуслепая, комкает в руках платок и щурится — вот какой она сейчас, должно быть, выглядит со стороны. Не успели они подойти к Чарльзу Сеймуру, как мимо прошел Теннисон, и Ханна, ловя момент, окликнула его:

— Мистер Теннисон!

— Да-да, — ответил он, — добрый день!

Аннабелла сжала ей локоть, потом еще и еще, пока Ханна наконец не поняла.

— Позвольте представить вам мою подругу, — выговорила она. — Мисс Аннабелла Симпсон. Мистер Альфред Теннисон.

Аннабелла сделала грациознейший из реверансов: приседая, опустила подбородок, а выпрямляясь, вновь подняла лицо и нежно улыбнулась.

— В самом деле, — сказал Теннисон, приблизившись к ней вплотную, чтобы лучше разглядеть. И пролепетал со смущенным смешком:

— Что же вы за созданье? Нимфа или дриада?

Аннабелла прыснула.

— Боюсь, всего лишь простая смертная.

— Видя вас воочию, нельзя было не задать этот вопрос. Чудесный день, не правда ли?

Ну, конечно. Ханна отерла лоб. Позволив им поговорить еще минуту-другую, она ущипнула Аннабеллу за локоть. Аннабелла обернулась, взглянула подруге в глаза и все поняла.

— Надеюсь, вы меня извините, — сказала она, — мне еще нужно поздороваться с миссис Аллен. Я до сих пор к ней не подошла. Право, она сочтет меня грубиянкой.

— Разумеется, — с поклоном откликнулся Теннисон.

Ханна улыбнулась. Все кончено, это же яснее ясного. Все уже кончено. И причина вовсе не в ней. Нет, причина снаружи, в этом зеленом, солнечном дне. И была там с самого начала. Любая ее мысль о нем была пуста, лишена плоти, сводилась к пониманию того, что все неправда, что ничего не случится. И, осознав это, она почувствовала величайшее облегчение. Недели, месяцы молитв и надежды в одночасье исторглись из нее. Она могла сказать что угодно: слова обращались в воздух, и толку от них было не больше, чем от аромата. Можно было сказать и правду. И хотя Ханна еле держалась на ногах и непрерывно потела, она вдруг успокоилась. Мир показался ей бесплотным, прозрачным, словно бы изношенным. И она сказала вслух все, что думала.