Дон задавили московитяне. Восстают донцы бесконечно. Не земля у них, а поле брани. Но кукарекай сколько хошь! Царю принадлежат донцы, хотя процветают вольницей. Были у них мятежи, есть и будут престрашные. Подавят восстания. Не мятежничать потребно, а сохранять независимость! Государственную, земельную и духовную независимость! Волю! Дабы и притязаний не было ни у кого на твой дым! Все казачьи земли почти рухнули. Токмо Яик остался свободным, полностью независимым.
Потому и бегут на Яик атаманы и неудачники, преступники и воры, разбойники и убийцы. Опальные бояре и дворяне приходят в казаки. Стрельцы мятежные и дьяки-растратчики. Попы-расстриги и книгопечатники, черные мужики и холопы кабальные.
Меркульев недолюбливал беглецов с Волги и Дона. Потеряли они свою землю. Зажали их, не дают воровать, вольничать... Прилетает голутва вонючая, оборванная на Яик. Ан не живется им и тут спокойно. Зарятся на чужое добро. Рвутся в набеги. А зачем стремятся в походы и сражения? Не отвага их толкает в битвы. Обыкновенный голод. Зипунов у них нет, жрать нечего. Прозябают в землянках, топят избы по-черному. Дохнут от холода и болезней. Разве это казаки? Сто таких казачишек можно отдать за одного мужика Мучагу!
И с коих это пор стали славить пьянчужек, бесхозяйственных ленивцев, уравнителей? Почему силу возымели те, кто не могет вырастить колоса? Взяли они власть при атамане Собакине. И осталась вся земля казачья без хлеба и мяса! Кругом на дуване решили, сборищем, кому выделить общий урожай, барана. И все перестали стараться. На один нос по одной чети ржи не вырастили. От мора и голода чуть не вымер весь Яик. Базар миром правит. Не можно уничтожать торг. Обмен ослобоняет атаманов и царей от заботы мелочной: сколько и чего надобно изладить и вырастить? Спрос выявит нужду. Нужда заставит потеть! А силой, наметкой и проповедью не заставишь стараться человека! Меркульев все знает!
И благоденствие не установится для всех. При атамане Собакине решал круг ставить на ноги казацких бедолаг, бедняков. Строили им избы, выделяли курей и телят. Курей и рожь голутвенники пожирали, телята у них дохли. А избы разваливались и сгорали. К земле надобно иметь трудолюбие и причастность естества. Домовитый казак из трудолюбия растет, имеет корни. Голутва — это трава без корней. Вырванная трава, обреченная на погибель. И на все эти людишки готовы: на подлость, убийства, разор, дележи и пожары! А чего делить-то? Можно и прибросить на пальцах сначала. Мало пока сукна! Мало полотна! Мало стекла и плах для возведения изб! Мало добротного железа и меди! Мало серебра и злата! Раздели на всех поровну — и все нищие будут! Хлеб растить надобно! Добывать руду! Сеять лен! Возвеличивать коровье стадо! Не умеем мы богатство быстро умножать! И саблями много размахиваем.
— Ох, беда, беда! — вздыхал Меркульев... Рушится Яик. Сто лет висела под дощатым навесом железной избы на дуване бадья для ябед. На дубовой почерневшей крышке бадьи щель вырезана. И медная буковь меж обручей с вязью славянской: «Для доносов». Огольцы сопливые, пацаны озорные сорвали буквицы в надписи. Так и висела с тех пор кадка с нелепицей: «Для ...носов». Медные завитушки горели ярко, потому как сторожевые казаки от нечего делать часто терли их кусочками кошмы и золой.
За сто лет, однако, жители Яика не бросили в бадью ни одного навета. И вот — происходит непостижимое! За три дня, пока Меркульев был у Скоблова на устье, станичники набросали полбадьи жалоб. Атаман разбирался в кляузах седьмой день. Вначале он перечитал несколько раз послание Сеньки — своего блистательного дозорщика в Московии. Письмецо обрадовало. Патриарх, царь и влиятельные бояре не помышляли даже воевать с Яиком. Козни проклятого дьяка Тулупова сорвались. Филарет и князь Голицын ждут, когда казаки поднесут Яик русскому государству на золотом блюде. Пущай маненько подождут. Брюхи в ожидании почешут. Присоединиться к Московии можнучи, но надобно поторговаться. Дали бы они грамоту обещательную с печатью царской, что даруют казакам волю, жизнь без податей. Сияйте, паки не меняется ничего! Мы воительски тогда бы обязались защищать Русь. И жалованье нам не потребно.
Ох, угодил Сенька! Ну и диавольский отрок! Царские разговоры и боярские думы подслушивает, стервец! Князь Голицын полагает, что юный прислужник каждое его слово в бессмертной летописи увековечивает. А Сенька вострит: «Княже глуп и чванлив, играет попугайски с белой простыней в римского патриция, индюшно мнит себя Цезарем. Но златолюбец суетный, подписал с купцом Гурьевым уговор паевой на учуги астраханские, а буде и на Яике...»
В письме у Сеньки два особо важных сообщения... Филарет направил на Яик протопопа Лаврентия, дабы склонить казацкую старшину на соединение с Русью. И выведал, наконец, чертенок Сенька, кто дозорщиком пробрался на Яик ранее. А мы тут его ищем по отпечатку каблука — с набойкой сдвоенной, наискось! Ищем, а он ходит рядом, не таясь. Никто и не подумает его проверять, осматривать. За это меня, раззяву, в дерьме утопить надобно. Как же я не догадался, что он соглядатай царский! Ух, отведу душеньку! Поддену я его своими руками на железный крюк под правое ребро, как борова! А Хорунжий тож — дурдук! Взял чужака в поход к Магнит-горе. Не дай бог выведает гнусь, где схоронят утайную казну. Пронюхает он, а мы его не выпустим с Яика! От Меркульева живым не уходил еще ни один ворог!
— Пора бы обедать! — сказала Дарья.
— Не мешай! — осердился атаман.
Меркульев думу думал. Какая-то дрянь уверяет в доносе, будто Хорунжий развращает юницу Груньку Коровину. Гром и молния в простоквашную кринку! А ведь Нюрка частенько насылает свою дочку убирать избу Хорунжего, постирать ему рубахи... Кто знает, кто ведает... Вот Кланька подала ябеду на шинкаря. Де, подбивает Соломон ватагу Нечая на ограбление гурьевских караванов, на морской поход. Потребно разобраться с Нечаем. Набег на Астрахань и Волгу допустить неможно. Не те времена, Московию озлоблять нам не выгодно! И на Персию наскок не зело желателен. Шах всегда заодно с Московией против султана турецкого. Корабли купеческие у кызылбашей пошарпать треба умеючи. Всех побить и утопить, дабы концы в воду. Следует с Нечаем погутарить. Пущай бежит в разбой, без моего атаманского одобрения. И без разрешения казачьего круга. А Кланька боится жениха потерять, потому сочиняет ябеды, дура. Девке охота сорвать набег. Да мы не станем мешать Нечаю. А кто ж с Нечаем на челнах? Ба, знакомые рожи! Остап Сорока, Всеволод Клейменый, Гришка Злыдень, Лукашка Медведь, Сенька Грищ, Клим Верблюд, Ерема Голодранец, Макар Левичев, Потапка Хромой, Демьян Задира, Корней Пухов, Фома Беглый, Громила Блин, Трифон Страхолюдный, Милослав Квашня, Филат Акулов, Богдан Обдирала, Гаврила Козодой, Касьян Людоед...
Боже мой! Собрались братья-разбойники! Зломятежное сонмище сокрушителей. Сорок лет будет стонать и чадить пожарищами земля, по которой они пойдут. Идите, родные мои хари! И чем больше вас погибнет в набеге, тем лучше для домовитых казаков Яика! Хорошо, если с вами успеет уйти на грабеж и Ермошка. Может, сглотит вас, негодяев, море Хвалынское! И Ермошку! Прилетела вчера от Магнит-горы знахаркина ворона. К ноге птицы писулька привязана. Евдокия-колдунья читать не умеет, передала послание атаману. Полагала знахарка, будто принесла ворона воинское донесение от Хорунжего. А это Ермошка грамотку любовную направил Олеське. Мол, жениться на тебе возжелал! Света белого без тебя, Олеся, не видю! Ах, поганец! Я тебе покажу свадьбу! Я у тебя оторву женилку! Я у тебя ноги вырву, а воткну жерди! Ай да Ермошка! Куда конь с копытом, туда и рак с клешней! Хата у него разваливается. В печи — тараканы, в огороде — ветер! Ходит в ремках, оборванец. Умывается раз в год, на пасху. Покручником, молотобойцем у кузнеца за кусок хлеба рабствует. А в женихи к Меркульевым лезет. Ратуйте, люди добрые! Какой жених! За него, мож, посватать царскую дочь али княжну? Да и за Олеськой надобно уже присматривать. Держи деньги в темноте, девку в тесноте. А это чей донос? Стешка Монахова тешится. Сообщает, что Зоида Грибова соблазнила Соломона. Мол, сбагрила сынка Егорку в поход на Магнит-гору, а сама в гольном виде пляшет перед шинкарем. Ох и ах! Не зазря зовут Зоиду — Поганкиной. Боже, боже праведный! Опять навет на бедного грека! Чем же он насолил людям?
— Дарья!
— Чего кричишь, как в степи! Не глухая!
— Турни Дуньку за Овсеем и Соломоном. Расстрига сурьезную ябеду бросил на шинкаря. Я сведу их для разбирательства.
— Овсей вроде недавно ратовал на дуване за шинкаря. Спасал его от казни на дыбе.
— Ратовал, а теперича требует казнить. И вот... прочитай: восхотел жениться Ермошка на Олеське. Перехватил я писульку.
— Ну и что? Я в пятнадцать лет стала тебе женой. Нюрка Коровина в четырнадцать лет взамуж вышла. И Марья Телегина. Олеське ж весной будет пятнадцать.
— Не о том разговор. Не можно родниться с голодранью. Ермошка нам не ко двору.
