Воодушевившись, Напрстек не заметил, что слушательницы на сей раз как-то рассеянны, шушукаются, встают с мест и собираются в кружок. И лишь когда многоголосый шепот почти заглушил его слова, которые уже никого не интересовали, он смутился, прищурил близорукие глаза и некоторое время моргал, прежде чем разглядел далеко в углу зала множество голов, с любопытством склонившихся над мешочком, который он пустил по кругу.
— Ах, извините, я совсем забыл про машину, — сказал он. — Если, уважаемые друзья, вы хотели бы ее вблизи рас…
Уважаемые друзья так решительно ринулись вперед, что его слова потонули в топоте ног и грохоте отодвигаемых стульев.
Глава третья РАЧИТЕЛЬНЫЙ КОММЕРСАНТ
1
Атеизм, вера в спасительность науки и промышленной техники, в материализм и прогресс, отречение от старых предрассудков и суеверий, эмансипация женщин, объединение народов, благодаря распространению просвещения, — все эти идеи Гана впитывала в себя, и они так сильно повлияли на нее, что за два года она стала уверенной в себе женщиной, полной чувства собственного достоинства; Бетушу во всем этом интересовала лишь одна практическая идея, а именно то, что старая дева в нынешние времена уже не бесполезное, забавное, всеми презираемое существо, как ее убеждали до сих пор, что старая дева годна не только на то, чтобы шить белье и штопать чулки, но и для других дел. Это нравилось Бетуше, утешало ее, когда она приходила в отчаяние от сознания попусту уходящего времени, когда завидовала блистательной сестре и страдала от собственного ничтожества.
А Гана не только ослепительно похорошела, не только обогатилась удивительнейшими познаниями, но настолько затмила сестру даже в портняжном искусстве, что Бетуша должна бы быть ангелом, чтобы не страдать, видя, как заказчицы с Франтишковой набережной и с Почтовой улицы обращаются только к Гане, только с Ганой советуются, только Гану признают, доверяют вкусу только Ганы и все чаще дают ей дорогие и ответственные заказы, а Бетуше остается лишь помогать сестре и послушно прислуживать ей. Хотя сестры и шили, и большую часть времени проводили за общим столом, они все больше отдалялись и переставали понимать друг друга. Библейская Мария не только сидела у ног учителей, с пользой для себя внимая их словам, она превзошла Марфу и в практической деятельности, а для бедной Марфы это было уже чересчур. Ангелом, как мы уже сказали, должна бы быть Бетуша, чтобы не ожесточаться и не завидовать сестре, а ангелом Бетуша не была. Ее давнишнее стремление найти подходящее занятие, то, что она называла «стать на ноги», вылилось в осознанное и похвальное намерение освободиться из-под власти сестры и быть самостоятельной.
В декабре 1868 года, как раз на рождество, доктора Моймира Ваху хватил небольшой удар, после чего от былой его авторитарности осталась лишь жалкая тень — болтливый, с перекошенным ртом, проливающий над собой слезы, Ваха впал в детство. Тогда Гана, окончательно презрев все сословные предрассудки, перестала притворяться, будто шьет только для себя. Она, не мешкая, переселила отца в заднюю комнату, чтобы он не позорил ее перед заказчицами, для которых она широко распахнула двери, плохо видевшей маменьке предоставила заниматься хозяйством, а Бетушей стала властно командовать:
— Здесь заложишь складочки, да смотри, чтобы были одна к другой, а рукава укороти, как я наметила.
Иногда Гана с насмешкой упрекала сестру.
— Ага, портной гадит, а утюг гладит, — замечала она, когда Бетуша пыталась загладить неуклюжие складки. Или: — Сколько лет ты собираешься пришивать эти пуговицы?
Покорная и безответная Бетуша только молча глотала слезы.
Однажды, то и дело меняясь в лице, Бетуша прилежно сидела за работой — подшивала розовой ленточкой бальную юбку из белого тюля для дочери богатого мыловара с франтишковой набережной — и вдруг слишком громко и угрожающе выкрикнула:
— Я буду учиться бухгалтерии.
А когда Гана промолчала — она держала во рту булавки — и лишь вопросительно посмотрела на сестру, что, мол, так неожиданно и резко, та, захлебываясь от возбуждения, рассказала, что ей посоветовал это сам Напрстек, когда она, после той страшной лекции о значении античности, зашла к нему в кабинет и пожаловалась, что ей ни до какой античности дела нет, хватит с нее этой жизни, и если он говорит об освобождении женщин, то пусть посоветует ей что-нибудь, а иначе все это пустая болтовня. И он сказал, что это вовсе не болтовня, и если мы еще не достигли того, чтобы женщина могла стать, скажем, врачом или депутатом, все же существуют специальности, где можно найти себе применение, — например, в конторе торговой фирмы. Но для этого требуются специальные знания, и прежде всего знание бухгалтерии, то есть умение вести учетные книги. Есть прекрасный учитель торговой школы, который охотно дает частные уроки, сказал Напрстек, а кроме того, он знает еще двух девушек из хороших семей, которые тоже хотят изучать бухгалтерию, и если Бетуша присоединится к ним, то уроки обойдутся дешевле.
— И я пойду и буду, буду учиться, — кричала Бетуша, волнуясь и чувствуя, что вот-вот потеряет сознание. Впервые за двадцать один год своей жизни она попыталась проявить волю, пойти собственным путем, и не удивительно, что была почти в полуобморочном состоянии. — Говори что хочешь, а я не могу вечно быть у тебя ученицей на побегушках!
Бетуша разрыдалась еще горше, когда Гана подошла к ней и осторожно сняла с ее колен юбку дочери мыловара, чтобы на нее не капнули слезы.
— Чего ревешь, ведь это прекрасная мысль, — сказала Гана и, отложив юбку, обняла сестру и прижала к груди ее бедную, горемычную голову.
Бетушу это так удивило, что она перестала плакать и только таращила свои мокрые раскосые глазки.
— Понимаешь, шитье тебе не дается, une grande couturiere из тебя никогда не выйдет, но в счете ты всегда была сильна, я за всю жизнь двух чисел правильно не сложила, а у тебя по математике всегда были пятерки!
И верно, Бетуша всегда приносила домой одни пятерки, а Гана училась надо бы хуже, да некуда; какое счастье услышать из уст Ганы, что она, Бетуша, ее хоть в чем-то превосходит! Бетуша вздохнула и вновь заплакала, на сей раз от радости, а Гана мудро, по-матерински говорила, что у нее, мол, не хватает слов, чтобы воздать должное решению сестры, и она не сомневается, что Бетуша будет отличной бухгалтершей — это слово Гана тут же выдумала — и сделает большую карьеру.
Гана вернулась к манекену, на котором что-то накалывала, и, не прерывая работы, распространялась о том, как чудесно все изменилось после их переезда в Прагу и как все предстало в ином свете; все, что они считали несчастьем, жизненным проигрышем и позором, на самом деле оказалось исключительным, настоящим счастьем. Только не выходить замуж! Не выходить! Что бы тетя Индржиша ни говорила, она все-таки замужем, живет на средства мужа. И значит, совсем она не современная и не эмансипированная женщина. Стоит Гане вспомнить, что ей грозило и как она чуть не продала себя, то есть чуть не вышла замуж, ее охватывает ужас. Нет ничего восхитительнее независимости от мужского племени. Ее только угнетало, что Бетуша этого не понимает, ходит как мученица и ни к чему рук приложить не может; но сейчас, когда сестренка все поняла, прозрела, потянулась к новой жизни, — все в порядке, все отлично и прекрасно.
— А что папенька на это скажет? — спросила Бетуша. — А вдруг его опять хватит удар, когда он узнает, что я собираюсь стать бухгалтершей?
Об этом и впрямь следовало подумать. Ваха кое-как примирился с тем, что дочери шьют на чужих людей, но нельзя без ужаса представить, что будет, когда Бетуша сообщит ему о своем намерении работать в канцелярии вместе с чужими мужчинами. Папенькино «я сказал» уже давно утратило силу и вес, однако приходилось опасаться за его здоровье; опасения Бетуши, не приведи господи, могут оправдаться, и что тогда? Бетушу до конца жизни терзали бы угрызения совести, и папенька наверняка являлся бы ей во сне с грозными проклятиями: «Ты меня убила, бухгалтерша несчастная! Да разразит тебя гром!»
Сестры долго, со всех сторон обсуждали этот вопрос и наконец решили, что, пока Бетуша учится, папеньке ничего говорить не надо, а там видно будет.
Первого февраля 1869 года Бетуша, замирая от страха перед смелостью своего решения, в сопровождении двух девушек, с которыми ее познакомил любезный Напрстек, впервые переступила порог квартиры пана Йозефа Выкоукала, преподавателя частной торговой школы на Ружевой улице, и там, под присмотром старой пани Выкоукаловой, которая, не переставая вязать чулок, приглядывала за сыном и его ученицами, вошла в мир, куда в Чехии еще не ступала девичья нога, — в мир актива и пассива, гроссбуха, кассовой, кредитной и товарной ведомостей, в мир счетов и учетов, доходов и расходов. По натуре точная и педантичная, Бетуша полюбила счетное дело, и пан Выкоукал был ею очень доволен. Она аккуратно посещала уроки, аккуратно платила 25 крейцеров в неделю и вместе со своими соученицами спустя девять месяцев, 1 ноября, — у нее при этом бешено колотилось сердце — получила от пана Выкоукала свидетельство, где каллиграфическим почерком было выведено, что Бетуша Вахова, родившаяся и так далее, исключительно успешно прошла частным образом курс простой и двойной бухгалтерии, а кроме того, отлично усвоила все необходимое для ведения торговых книг.
