— И не тебе надо бояться царицы, а Томирис — тебя!— подхватил Кабус.
— Сладко поете. Допустим... Я говорю, допустим,— с трудом выдавил из себя Бахтияр.— Я пойду с вами. Что это мне даст? Какой мне прок в том, что вы, могучие вожди, свергнете царицу и станете всесильными? Разве что отплачу вам за вашу хлеб-соль хорошей возможностью посмеяться над глупым Бахтияром, после того как он станет ненужным. Я тоже говорю открыто: я не выступлю с вами против царицы. Лучше живой воробей, чем дохлый сокол!
— Мы не ошиблись в тебе, так может говорить настоящий мужчина! Прежде чем продолжим наш разговор, скажи нам, Бахтияр, только откровенно,— как бы поступил ты, если бы был, подобно нам, вождем племени?
Бахтияр немного помедлил и твердо сказал:
— Так же, как и вы! Но я не вождь племени, и мой ответ вы знаете. Прощайте!
Бахтияр порывисто встал, но, еще немного помедлив, обронил: — Пока царица не объявит вас мятежниками, я не вспомню об этом дне.
— Постой! Бахтияр, выслушай, что скажет Шапур, и, я думаю, ты узнаешь цену настоящей дружбе и братству.
— Ты знаешь, Бахтияр, что эта гора мускулов... Рустам,— глухо начал Шапур, запнувшись, продолжал,— зверски убил моего единственного сына и наследника — Фардиса. Если поможешь свергнуть Томирис и отомстить Рустаму...— у Шапура перехватило дыхание от великой злобы, и он закрыл глаза, переживая. Оправившись, договорил:— Я произведу обряд усыновления и выдам за тебя свою дочь Балу!
— Думаю, звание вождя тохаров — самого могущественного племени массагетов лучше должности "постельничего" неблагодарной царицы? — вкрадчиво пропел Кабус.
Теперь уже у Бахтияра перехватило дыхание. Вожди быстро переглянулись. Хусрау подумал: "Достаточно. А то как бы с ума не сошел от радости. Надо дать ему возможность оправиться и переварить эту новость".
— Мы не торопим тебя, Бахтияр. Ты мужчина и воин, и я не собираюсь скрывать, что в случае неудачи тебя ждет не свадьба... Обдумай все и взвесь! И пусть твой разум подскажет решение. Как видишь, мы доверяем тебе.
Когда Бахтияр ушел, Шапур и Кабус набросились на Хусрау:
— Больно ты нянчишься с этим безродным выродком, надо было ковать железо, пока горячо. Вырвать клятву!
— Смотри, как бы он не использовал время, данное ему на размышление, на рассказ царице между двумя поцелуями о том, какой хороший и благородный заговорщик вождь аланов Хусрау.
— Чего стоит клятва в нашем деле? Бахтияр умен и коварен. Надо поглубже скормить ему приманку, чтобы поймать на крючок! А благородство?... Что ж, игра в благородство неплохое оружие в наших руках — вспомните Рустама!
— Сравнил!— проворчал Кабус
* * *
Бахтияр остановил коня у шатра царицы. Подскочили дружинники и взяли коня под уздцы. Опомнившись, Бахтияр вырвал поводья из их рук и поскакал к своей юрте.
Измена уже дала росток в его душе.
* * *
Бахтияр не находил себе места. На тайной встрече Хусрау подтвердил готовность Шапура хоть сейчас произвести обряд усыновления, а свадьбу сыграть, когда пожелает новоиспеченный сын. Но обе стороны отлично понимали, что это невозможно. Усыновление Бахтияра злейшим врагом открыло бы глаза Томирис и вызвало с ее стороны действия, не предвещающие ничего хорошего для заговорщиков. А уж о свадьбе, конечно, и говорить не приходится.
Видя колебания Бахтияра, Хусрау предложил взять с Шапура священную клятву — исполнить обещанное, но Бахтияр насмешливо напомнил поговорку Кабуса: "Слова подобны опавшим листьям, ветер подует — все унесет". Осторожность подсказывала Бахтияру — выжидать развития событий, набивая себе цену, но приманка была столь завораживающей, что он, боясь ее упустить, метался, как затравленный зверь. Хусрау понял — необходим толчок!
* * *
Шапур бушевал.
— Нашли дойную кобылу! Почему за все приходится отдуваться мне одному? Паршивые гузы пасут скот не на вашей, а на моей земле. Не вы, а я, старый дурак, ломался перед убийцей моего сьша! А теперь, оскверняя светлую память Фардиса, вы подсовываете мне этого ублюдка Бахтияра в сыновья! Нет, довольно! Как говорит этот Бахтияр, всякому терпению есть предел. Усыновляйте сами!
— На мое жалкое племя он бы не клюнул...
— А у меня девять обалдуев-сыновей ждут не дождутся моей кончины, чтобы пустить по ветру все мои богатства, и вряд ли хитрый Бахтияр пожелает стать десятым.
— До чего же дошло! Мы прямо-таки пляшем перед этим выродком! "Дорогой Бахтияр, облагодетельствуй нас, выбери тамгу вождя, сделай милость!" До чего же мы уронили себя, вожди! Опомнитесь!
— Приходится. Высокая цель требует жертвы. Но уверяю тебя, Шапур, недолго это будет длиться. Свергнем царицу — возьмем власть! А тогда вышвырнем гузов, убьем Рустама, а Бахтияра повесим тебе на утешение перед твоей юртой. Любуйся!
— Нет, нет! Так дешево он не отделается. Только живьем! Я ему покажу разницу между благородными вождями и безродным ублюдком! Последним рабом Сделаю! Он будет у меня до конца дней своих жить в дерьме, жрать навоз и пить мочу! Я хочу насладиться до конца!
— Вот видишь, Шапур? Остался последний шаг до нашей цели... Один шаг!
—-? Хорошо, я согласен! Усыновляю сукина сына, будьте свидетелями. Но он — моя добыча!
— Твоя, твоя, тем более, что и усыновлять тебе не придется сукина сына...
— Ка-а-ак?
— До выступления против царицы невозможно. А после... нет надобности.
— Прекрасно! Гора с плеч, камень с сердца. Слава богам, избавившим меня от этого гнусного обряда!
— Но без Бахтияра нам царицу не осилить! Залог нашего успеха в быстром захвате царицы, а схватка с "бешеными" всколыхнет всю степь...
- Ради святых духов наших предков, Хусрау...— плачущим голосом сказал Шапур.— Не мучай! Что ты еще придумал, говори сразу.
— Надо заарканить жеребца, а это может сделать твоя... дочь!
— Что-о-о?— взревел Шапур.— Как ты смел негодяй предложить такое? Ты собственной кровью заплатишь мне за это гнусное предложение!
— Шапур, Балу обещана мне, и она моя невеста,— побледнев, встал со своего места Хусрау.
— Уж не хочешь ли ты, негодяй, подсовывая мою дочь подлому рабу, отделаться от нее и этим унизить меня и опозорить мои седины?
— Даже смерть не заставит меня отречься от Балу, которая для меня дороже жизни, но с тобой говорить невозможно. Гнев окончательно помутил твой разум!
— Не виляй, подлец! Я убью тебя и задушу Балу, прежде...
Откинув полог, в юрту вошла Балу. "Ох и вовремя же ты появилась, дорогая",— подумал с облегчением Хусрау, еще накануне поделившийся с Балу своими плавами. Балу, гибка*» стройная, с диковатым взглядом жгуче-черных глаз, подошла к отцу и протянула ему большую чашу с кумысом.
— Успокойся, отец. Выпей кумыса. Как ялохо ты знаешь свою дочь, если мог усомниться во мне. Разве в моих жилах не твоя благородная кровь? Разве не живет во мне фамильная гордость Шапуров? Я никогда не унижусь, подобно Томирис, до связи с подлым рабом! Но если это нужно для возвышения рода Шапуров, то позволь мне, отец, поиграть с этим красавчиком и бросить его к твоим ногам, как связанного барана, покорным и смирным.
Шапур залпом осушил чашу и, взглянув с восхищением на дочь, захохотал.
— Да, моя дочь, дочь Шапура, не Томирис! Что ж... если твой жених... ха-ха-ха... настаивает... Хо-хо-хо! Сам настаивает, о святые!.. Хи-хи-хи... то я не против, доченька.
* * *
— Смотри, Хусрау, как бы соперничество с царицей не завело твою невесту далеко... Рискуешь не только Балу, но и будущим званием вождя тохаров, суешь свою голову в пасть рыбы-зверя, о котором рассказывал этот самый Бахтияр,— сказал Кабус, когда вместе с Хусрау вышел от Шапура.— Не было еще на свете мужчины, способного предугадать поступки женщины.— И убежденно добавил:— И не будет вовеки!
— За других женщин не поручусь, но свою Балу знаю хорошо. Она не унизится до связи с Бахтияром уже потому, что ее в этом опередила царица. Балу никогда не захочет быть второй и, как настоящая женщина, чтобы превзойти соперницу, постарается стать желанной, но недоступной! — Смотри, Хусрау, не промахнись!
Грозное событие отодвинуло все враз. Запылали костры на курганах. Запаливая коней, мчались гонцы от края до края — в страну вторгся враг! Враг страшный — савроматы!
Кочевые народы, соседи и братья, массагеты и савроматы жили настороженно. Как два могучих зверя, они кружили вокруг друг друга, рыча и пугая оскалом страшных клыков и иногда сходясь в короткой и яркой, как вспышка молнии, схватке; и, тут же отпрянув, продолжали угрожать, не вступая, однако, в кровавый бой, который, как они чувствовали, мог стать для кого-то из них последним.
На этот раз массагеты и савроматы схватились всерьез. Поединок стал затяжным и трудным. Царицу савроматов Ларки-ан принудили к войне ее новые подданные — аланы. Испокон веков самый беспощадный и непримиримый враг — это близкий, ставший врагом. Побежденный в борьбе за власть и вынужденный бежать из родных кочевий, старый, но все еще могучий, как зубр, Батразд — вождь аланов, грозный враг Спаргаписа, все эти долгие годы копил злобу. Она заполнила его всего, стала главной целью жизни. Смерть Спаргаписа, вызвав припадок ярости, еще больше распалила вождя аланов — если старый, хитрый лис и здесь обманул его, увернувшись от страшной кары, то пусть кровью и страданиями заплатит его семя — царица Томирис! И сейчас, через десятилетия, вспоминая, как подлый Спаргапис, обольстив его, как слабую бабу, использовал силу аланов для расправы со своими врагами, а затем, окрепнув, обрушился всей мощью на него — своего благодетеля и спасителя, заставив позорно бежать, Батразд стонал, вскрикивал, скрежетал зубами и плакал злыми слезами.
