Сквозь приоткрытое окно видно было, как Баранов и Рылеев, стоя позади Александра и Кати, держали над ними венцы. Сзади угадывались фигуры Вари и Адлерберга. И слышался густой бас протодьякона Никольского:
— ...Обручается раб Божий благоверный Государь император Александр Николаевич с рабой Божьей Екатериной Михайловной...
Александр и Катя обменялись обручальными кольцами, а потом замешкались, не зная, надо ли им, по обычаю, поцеловаться. Они взглянули вопросительно на священника, но он откашлялся и отвёл глаза. Тогда они оба молча кивнули ему, благодаря за службу, и вышли из комнаты. За ними вышла Варя. Остальные свидетели этого таинства долго ещё стояли неподвижно, не решаясь не только разойтись, но даже пошевелиться...
Снова по тем же коридорам Александр и Катя, уже супруги, рука об руку возвращались в комнату, из которой они полчаса назад вышли любовниками.
У дверей Александр нарочито будничным тоном сказал Кате:
— Я хочу, чтоб мы теперь поехали на прогулку. — Подошедшей вслед Варе он сказал: — Вы тоже поедете с нами. И возьмите двух старших детей. Через полчаса я зайду за вами. Надеюсь, — это снова сказал Кате, — ты успеешь переодеться.
Спустя полчаса. Парк, соединяющий Царское Ceло с Павловском.Они ехали в открытой коляске, с которой ещё не был снят траур. Лицом к кучеру сидели Государь с женой, спиной — Варя с двумя детьми. Александр был одет теперь в тёмно-зелёную форму кавалергарда.
Солнце пробивалось сквозь листву и падало Кате на лицо. С него ещё не сошло напряжение. Александр погладил её по руке и сказал нежно:
— Ну, ну... Всё плохое позади. Даже не верится, правда? — Он задумался, а потом прибавил: — Как долго же я ждал этого дня... Четырнадцать лет... Сто шестьдесят восемь месяцев... Что же это была за пытка... Знаешь, я просто не мог больше её выносить. У меня постоянно было чувство, что сердце может не выдержать этой тяжести. — Он помолчал и повторил: — Но всё позади... — Он поглядел на Катю. — Знаешь, мне странно признаться, но я боюсь своего счастья. У тебя нет такого чувства? Я боюсь, что Бог слишком скоро лишит меня его — вот что не даёт мне покоя. — Видя, что Катя хочет возразить ему, он улыбнулся. — Ладно, давай сегодня не будем думать о плохом. Сегодня самый счастливый день в моей жизни. — Он наклонился к Георгию: — Я бы хотел, Того, чтобы ты тоже запомнил этот день. Обещаешь? — Георгий кивнул. — И обещай, что никогда меня не забудешь. Обещаешь? — Георгий не знал, что ответить. — Обещай же, дорогой, это очень важно для меня. — Георгий в растерянности посмотрел на мать. Она ему кивнула.
Тогда Георгий сказал:
— Обещаю, папа. — Александр грустно улыбнулся:
— Жаль, я не доживу до его свадьбы. — Он погладил его колено, а потом повернулся к Кате. — Знаешь, я подумал сейчас, что, если бы мой отец знал тебя, он бы тебя очень полюбил. Я уверен, что и дети мои тебя полюбят, дай только срок. Когда они узнают тебя, как я... — Он огляделся — далеко ли они заехали и сказал кучеру: — Фрол, поехали обратно.
— А я не хочу домой, — захныкала Оля, — я хочу ещё на лошадке...
— К сожалению, дорогая, мне пора. У меня сегодня ещё важное дело.
В этот же день вечером. Кабинет Александра. — Составил акт? — спросил Александр Рылеева.
— Да, Ваше величество, — Рылеев достал из папки лист.
— Прочти.
Рылеев прокашлялся.
— Акт. Тысяча восемьсот восьмидесятого года шестого июля в три часа дня, в походной церкви Царскосельского дворца Его императорское величество Государь император всея Руси Александр Николаевич благо изволил вступить во второй законный брак с фрейлиной, княжной Екатериной Михайловной Долгоруковой. Мы, нижеподписавшиеся, быв личными свидетелями бракосочетания Его императорского величества, составили сей акт и утверждаем его собственноручными подписями. 6 июля 1880 года. Генерал-адъютант граф Александр Владимирович Адлерберг, генерал-адъютант граф Эдуард Трофимович Баранов, генерал-адъютант Александр Михайлович Рылеев. Таинство брака совершил Большого собора Зимнего дворца протоиерей Ксенофонт Яковлевич Никольский.
Рылеев протянул Александру документ, но он его не взял.
— Хорошо, спасибо, но теперь сними с этого копию, я лично её заверю.
— Слушаюсь, Ваше величество.
— И вот ещё что... Отдай переписать вот этот указ Правительствующему сенату, — Александр развернул сложенный лист и прочитал: — Вторично вступив в законный брак с княжной Екатериной Михайловной Долгоруковой, мы приказываем присвоить ей имя княгини Юрьевской с титулом светлейшей. Мы приказываем присвоить то же имя с тем же титулом нашим детям: сыну Георгию, дочерям Ольге и Екатерине, а также тем, которые могут родиться впоследствии. Мы жалуем их всеми правами, принадлежащими законным детям сообразно... ну и дальше указания на соответствующие статьи. Александр. Царское Село. 6 июля 1880 года. — Александр протянул ему лист. — Перепишут как, принеси подписать и отправь тотчас в Сенат, пусть хранят, пока тайно. Публиковать скажи — или по моему распоряжению, или в случае моей смерти. Всё. Ступай.
Рылеев вышел. Александр обошёл вокруг стола, поправил стоящую на нём фотографию императрицы, сел, достал чистый лист бумаги и написал: «Дорогая моя Катенька...» Остановился и вдруг засмеялся, отчего как бы помолодел, скомкал письмо, бросил его в корзину и лёгкой стремительной походкой вышел из кабинета.
Поздний вечер этого же дня. Дача Кати.Катя причёсывалась перед сном, Александр ходил по комнате. Она следила за ним в зеркале.
— Нет, ты знаешь, в чём счастье, оказывается, проявляется? Ярче всего, более всего? — Он поглядел на её отражение. — В мелочах. Я сел по привычке писать тебе письмо, а потом вдруг спохватился: да зачем же писать, когда можно пойти и всё сказать самому. И пошёл...
— Но всё равно тайком, как и раньше.
— Ах, Катя, ну что тебе всё испортить хочется. У меня такое настроение, словно мне снова двадцать лет, и всё впереди, а ты... Вот, сбила... Я же что-то сказать хотел...
— Ты говорил, что можно и не писать, а прийти да сказать. Так о чём же?
— Ах, да. Я пришёл поздравить тебя, княгиня Юрьевская.
Она обернулась:
— В самом деле?
— Да, ваша светлость. Я только что продиктовал указ. И теперь всё, что я обещал тебе тогда, в Бабигоне, всё исполнил. Успел. Ровно четырнадцать лет и пять дней назад. Помнишь тот день? — Она вместо ответа прильнула к нему. — А вот скажи честно, но только честно, ведь, наверное, ты тогда не поверила мне?
— Тогда?
— Тогда, потом.
— Тогда поверила, потом — нет. А ещё потом снова поверила.
— А коль не поверила, что ж не бросила?
— Кто ж бросает монарха? Разбросался... Властелин всея Руси и мой.
— Твой и всея Руси.
Она повернула его к зеркалу лицом и встала рядом.
— Император с супругой... Император с княгиней Юрьевской. С княгиней? Мезальянс, Ваше величество.
— Что поделать, Катенька. Таковы законы. Но вот что я хочу тебе сказать. Есть и другой способ нам сравняться.
— Да? Какой же? — Он ответил не сразу.
— Мне — отречься от престола. — Катя нагибалась в это время за упавшей заколкой, да так и замерла от изумления.
— Как отречься?
— Саша уже вполне созрел для престола. Я свою миссию, сколько мог, выполнил. В феврале двадцать шесть лет будет царствованию. Я устал, скажу тебе честно, устал. Я сделал не менее, чем многие до меня, а может, и поболе. Но ничего кроме недовольства не получил взамен. Я хочу оставить трон Саше и уехать с тобою и детьми куда-нибудь в тёплые края и жить как все люди, обычными человеческими радостями. Любить тебя, жаловать тебя, уделять тебе внимание, которого не мог в полной мере уделять предыдущие четырнадцать лет.
— И шесть дней.
— И шесть дней. Я хочу следующие четырнадцать лет и шесть дней жить только для тебя. Как тебе моя идея?
— Я не знаю, Сашенька. Это так неожиданно.
— Я понимаю тебя. Столько ждать, стать женой императора, первой дамой на Руси, не коронованной, но всё равно — первой...
— Как же первой, — перебила его Катя, — когда за столом всё равно в конце должна сидеть, как дальняя родственница какая.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю. Разве не так?
— Так, но...
— Что — но?
— Ладно, не важно. Да, это так, дорогая, но влияние персоны определяется не тем, где она сидит, а... — он чуть замялся, а потом, усмехнувшись, закончил: — где она лежит. Прости мне эту вольность. И в этом смысле твоё влияние ни с кем другим сравнимо быть не может. И пока я жив, и не будет. — Он поднялся. — Ну ладно, я пошёл.
